Стивен Кинг - Противостояние.Том I Страница 25

Кровать была односпальной, но на ней лежали две подушки. Ларри почувствовал запах жареного бекона. Он сел, посмотрел в окно, за которым начинался еще один серый нью-йоркский день, и первым делом подумал, что за минувшую, ночь с Беркли произошли какие-то ужасные перемены: он стал, грязным, закопченным и как-то разом постарел. Постепенно в памяти ожили события прошлого вечера, и Ларри поймал себя на том, что уже смотрит не на Беркли, а на Фордэм. Он находился в квартире на втором этаже в доме по Тремон-авеню, недалеко от Конкорса, и его мать наверняка ломает голову, где же он провел ночь. Звонил ли он ей, сказал ли ей какие-нибудь, пусть самые робкие слова в свое оправдание?

Ларри спустил ноги с кровати и подобрал смятую пачку «Винстона» с единственной случайно оставшейся сигаретой. Он щелкнул зеленой пластиковой биковской зажигалкой и закурил. Сигарета отдавала конским навозом. Из кухни непрерывно, как из радиоприемника, доносилось шипение жарящегося бекона.

Девушку звали Мария, она сказала, что работает… кем? Специалистом по оральной гигиене, что ли? Ларри не знал, насколько она сведуща в гигиене, но по оральной части она была, бесспорно, на высоте. Ларри смутно припоминал, как его заживо заглатывали. Кросби, Стиллз и Нэш на плохоньком проигрывателе в гостиной пели: «Сколько воды течет под мостом, столько же времени мы теряем понапрасну». Если ему не изменяла память, Мария уж точно времени, даром не теряла. Она просто остолбенела, узнав, что он тот самый Ларри Андервуд. Вроде бы в разгар своих вечерних развлечений они отправились на поиски открытого магазина пластинок, чтобы купить экземпляр «Детки»…

Он тихо застонал и постарался восстановить в памяти весь вчерашний день от невинной завязки до этого неистового, заглатывающего финала.

«Янки» еще не приехали в город, это он помнил. Мать ушла вчера на работу до того, как он проснулся. На кухонном столе она оставила расписание их игр и записку: Ларри, как видишь, «Янки» не вернутся до 1 июля. Но 4-го они сыграют два матча подряд. Если на этот день ты ничего не планируешь, то почему бы тебе не взять маму с собой на стадион. Я куплю пиво и сосиски. В холодильнике найдешь яйца и колбасу или возьми рогалики в хлебнице, если они нравятся тебе больше. Позаботься о себе сам, малыш. В конце записки была характерная для Элис Андервуд приписка: Большинство твоих старых дружков разъехались, и скатертью дорожка этой ораве бездельников, но мне кажется, что Бадди Маркс работает в типографии на Стрикер-авеню.

Одно воспоминание об этой записке заставило его поморщиться. Ни слова «дорогой» перед его именем, ни «с любовью» в конце записки. Ей все это казалось ненужной мишурой. Действительно стоящее внимания лежало в холодильнике. Пока он отсыпался после своей поездки через всю Америку, она накупила всякой всячины, всего того, что он обожал. Она ничего не упустила, ее память была пугающе безупречной. Консервированная ветчина «Дэйзи». Два фунта настоящего масла — каким образом она могла позволить себе такое на свою зарплату? Две упаковки колы по шесть штук. Сосиски «Дели». Ростбиф, замаринованный в особом соусе, рецепт которого Элис отказывалась раскрыть даже собственному сыну. Галлон мороженого «Персиковый нектар» от «Баскин-Роббинс» в морозильнике. И еще сырный пирог «Сара Ли» с земляникой.

Он вспомнил, как, повинуясь импульсу, заглянул в ванную: не для того чтобы опорожнить свой мочевой пузырь, а чтобы проверить аптечку. Новая модель зубной щетки «Пепсодент» висела на том же месте, где в детстве сменяли друг друга его прежние зубные щетки. Набор лезвий, баночка крема для бритья «Барбазол», даже флакон одеколона «Олд Спайс» (не самый шикарный, сказала бы она — он прямо слышал, как она произносит эти слова, — но для своей цены пахнет неплохо).

Он молча смотрел на все эти вещицы, потом взял новый тюбик зубной пасты и подержал его на ладони. Вместо слов «дорогой» или «с любовью, мама» — новая зубная щетка, новый тюбик зубной пасты, новый флакон одеколона. Иногда, подумал он, настоящая любовь бывает не только слепой, но и молчаливой. Он начал чистить зубы, удивляясь, почему здесь не звучит еще и музыка.

В комнату вошла специалистка по оральной гигиене в одной только розовой нейлоновой нижней юбке.

— Привет, Ларри, — сказала она. Она была маленького роста, имела тот же тип смазливого личика с неопределенными чертами, что и Сандра Ди. Ее высокая, без малейших признаков обвислости грудь вызывающе нацелилась прямо на него. Как в том старом анекдоте: ты прав, лейтенант, у нее парочка 38-го калибра и настоящее ружье. Ха-ха, очень смешно. Он проделал три тысячи миль, чтобы ночью быть съеденным заживо Сандрой Ди.

— Привет, — ответил он и встал с постели. Он был совершенно голый: его одежда валялась у кровати. Он начал одеваться.

— Хочешь, я дам тебе халат? На завтрак у нас копченая рыба и бекон.

Копченая рыба и бекон? Его желудок болезненно дернулся и стал сжиматься в комок.

— Нет, дорогая, я должен бежать. Мне нужно кое-кого повидать.

— Послушай, но ты не можешь вот так просто удрать от меня, как…

— Пойми, это очень важно.

— А я — это разве не важно?! — Ее ставший резким голос буквально пронзил голову Ларри. Он почему-то вспомнил Фреда Флинтстоуна, орущего во всю мощь своих невероятных легких: «У-У-У-У-Р-А-А-А-А!»

— Узнаю Бронкс, милая, — сказал он.

— Что это ты имеешь в виду? — Она стояла, уперев руки в бока, зажав в одном кулаке забрызганную жиром лопаточку, торчавшую оттуда как стальной цветок. Ее грудь соблазнительно вздымалась, но Ларри не поддался искушению. Он натянул штаны и застегнул «молнию». — Да, я из Бронкса, это что, делает меня черной? Что ты имеешь против Бронкса? Ты что, расист?

— Нет, ничего такого я не думаю. — Он босиком приблизился к ней. — Послушай, тот, с кем мне нужно увидеться, моя мать. Я всего два дня в городе, а вчера даже не позвонил ей… или я все-таки позвонил? — спросил он с надеждой.

— Ты никому не звонил, — сказала она сердито. — Держу пари, никакая это не твоя мать.

Он отошел к кровати и сунул ноги в ботинки.

— Честное слово, это моя мать. Она работает кастеляншей в здании Химического банка. Кажется, в последнее время она отвечает за чистоту пола.

— И еще держу пари, ты вовсе не тот Ларри Андервуд, который записал пластинку.

— Думай что хочешь. Мне надо бежать.

— Хрен ты дешевый! — набросилась она на него. — А куда мне деть то, что я приготовила?

— Может, выбросить в окно? — предложил он.

От злости она пронзительно вскрикнула и швырнула в Ларри лопаточку. В любой другой день его жизни лопаточка пролетела бы мимо. Ибо один из основных законов физики гласит, что лопаточка, брошенная разгневанным специалистом по оральной гигиене, не может лететь по заданной траектории. Сегодняшний день был исключением, лишь подтверждающим правило. Прыг-скок, хлоп-хлоп — прямо Ларри в лоб. Ему было не очень больно. Но когда он наклонился за лопаточкой, то увидел, как на коврик упали две капли крови.

Сжимая лопаточку в руке, он сделал два шага в ее сторону.

— Надо бы отшлепать тебя этой штукой! — заорал он на нее.

— Конечно, — пробормотала она, в страхе отступая назад, и заплакала. — Почему бы нет? Ты же знаменитость. Трахнул и сбежал. Я думала, ты славный парень. Но никакой ты не славный парень. — По ее щекам покатились слезы, падая на голую грудь. Он заметил, как одна слезинка скатилась по правой груди и повисла на соске. Это зрелище заворожило его. Словно сквозь увеличительное стекло он увидел поры на коже и один черный волосок у соска. «Боже, я схожу с ума», — удивленно подумал он.

— Я должен идти. — Он взял с кровати свой белый пиджак и перекинул его через плечо.

— Никакой ты не славный парень, — неслось ему вслед, когда он шел в гостиную. — Я пошла с тобой только потому, что ты мне показался славным парнем!

От вида гостиной он чуть не застонал. На кушетке, на которой, как он смутно помнил, его и заглатывали, было по крайней мере две дюжины экземпляров «Детки». Еще три лежали на крышке запылившегося переносного стереопроигрывателя. На противоположной стене висел огромный плакат с Райаном О’Нилом и Эли Магро. «Быть проглоченным означает, что тебе уже никогда не придется говорить „извини“, ха-ха. Господи, я действительно схожу с ума».

Она стояла в дверном проеме спальни, все еще плача, и выглядела очень трогательно в своей розовой нижней юбке. Он заметил порез на ее бритой голени.

— Послушай, позвони мне, — проговорила она. — Я не сержусь на тебя.

Ему надо было бы сказать: «Конечно», и инцидент был бы исчерпан. Но, к своему собственному удивлению, вместо этого он услышал, как из его рта вырвался идиотский смех, а потом слова: