Роберт Хайнлайн - Звёздный десант Страница 26

Лейтенант был для нас отцом, он любил каждого из нас и каждого старался чем-нибудь порадовать. Но в то же время он никогда не держался с нами на равных — во всяком случае, на корабле. В бою что-то неуловимо менялось. Невозможно представить, чтобы один офицер мог заботиться о каждом члене отряда, разбросанного по планете на сотни квадратных километров. Но он мог. Он действительно беспокоился о каждом из нас. Как лейтенанту удавалось держать всех нас в поле зрения, я просто не представляю, но в гуще боя, в самой жуткой неразберихе по командирскому каналу связи вдруг раздавался его голос:

— Джонсон! Посмотри за шестой группой! Смит в беде!

И самое интересное, он понимал это раньше, чем сам Смит, который ещё только начинал подозревать, что попал в переделку.

Кроме того, можно было быть абсолютно уверенным, что, пока ты жив, лейтенант не зайдёт без тебя в спасательную шлюпку. Естественно, некоторые ребята попадали в плен к багам, но из «сорвиголов» в плену не был никто.

Если лейтенант был нам отцом, то Джелал — матерью. Он всегда был рядом, помогал, но не баловал. И никогда не докладывал о наших проступках лейтенанту. У «сорвиголов» никогда не было трибуналов и тем более публичных экзекуций. Джелли даже наряды вне очереди раздавал нечасто: он находил другие пути воспитания. Мог, например, осмотреть тебя с ног до головы на дневной поверке и дружелюбно заметить:

— Что ж, во флоте ты, наверное, будешь смотреться неплохо. Может, хочешь перевестись?

Такая фраза сразу оказывала надлежащее действие. В нашем неписаном кодексе чести считалось, что флотские привыкли спать в своих униформах, а воротнички они вообще меняют только раз в году.

Джелли сам не занимался рядовыми. Он спрашивал с сержантов и был уверен, что те, в свою очередь, спросят с нас. Командиром моей группы, когда я поступил к ним, был «Красный» Грин. После нескольких боевых выбросов мне понравилось быть «сорвиголовой». Я преисполнился глупой гордостью, стал пижонить и вести себя слегка надменно. И в один прекрасный момент я позволил себе пререкаться с Грином. Он не стал докладывать Джелли, а просто отвёл в ванную комнату и устроил мне взбучку «второй степени».

Потом мы стали с ним настоящими друзьями. Это он дал мне рекомендацию на повышение.

На самом деле мы не знали, действительно ли команда корабля спит, не раздеваясь. Мы обитали в своих отсеках, флотские — в своих, наверное, потому что, заходя к нам, они всё же чувствовали нашу неприязнь или, лучше сказать, пренебрежение, когда мы общались с ними не в служебной обстановке.

Может, это и нехорошо, но ведь могут же быть у человека социальные стандарты, предрассудки, наконец?

У лейтенанта был свой кабинет на половине флотских, но мы никогда не ходили туда, разве что при крайней необходимости. Мы сами несли караульную службу на корабле, потому что экипаж «Роджера Янга» был смешанный: многие посты занимали женщины, в том числе пост капитана и других офицеров-пилотов. На корабле существовал специальный женский отсек, возле дверей которого днём и ночью стояли два вооружённых десантника. В боевых кораблях на всех важных пунктах стоят часовые, а эти двери вели, помимо прочего, в головной отсек, где размещалась рубка управления.

Наши офицеры пользовались правом прохода в головные отсеки, все они, включая лейтенанта, обедали там вместе с женским персоналом. Но они никогда особенно не задерживались — ели и тут же возвращались к нам. Возможно, на других кораблях, к примеру на транспортных, водились другие порядки, но на «Роджере» всё обстояло именно так. И лейтенант, и капитан Деладрие заботились о надёжности «Роджера». И мне кажется, они своего добились.

На караульную службу мы смотрели как на привилегию. Во-первых, это был отдых — стоять, скрестив руки на груди, широко расставив ноги, думать вроде и не спишь, а вроде что-то снится. Во-вторых, так приятно сознавать, что в любой момент ты можешь увидеть женщину, хотя не имеешь даже права заговорить с ней, кроме как по служебной необходимости. А однажды меня вызвали прямо в рубку капитана. Она взглянула мне в глаза и попросила:

— Отнесите это главному инженеру, пожалуйста.

В мои ежедневные обязанности кроме уборки входило обслуживание электронной аппаратуры под руководством падре Миглаччио, командира первой группы. Я делал почти то же самое, что и в детской лаборатории Карла.

Боевые выбросы случались не так уж часто, но на корабле всем хватало работы. Если у человека не было особых талантов, он мог целыми днями убирать в отсеках, мыть переборки — сержант Джелал был просто помешан на чистоте. Мы следовали простому закону Мобильной Пехоты: все идут в бой и все работают в обычные дни. Шеф-поваром, причём очень хорошим, у нас был Джонсон — сержант из второй группы, большой добродушный парень из Джорджии.

У него запросто можно было выманить что-нибудь сверх нормы. Он сам всегда ел в неположенное время и не понимал, почему этого же нельзя делать другим.

Но всё же «Роджер Янг» был прежде всего боевым кораблём. Мы совершали боевые выбросы, причём каждый раз разные: принципы нового выброса намеренно отличались от предыдущего, чтобы баги не могли подготовиться к нападению. Однако на стратегические битвы мы больше не замахивались, наш корабль занимался патрулированием, одиночными набегами и рейдами. Секрет в том, что Земная Федерация тогда ещё не была готова к крупным сражениям.

Амбициозная операция «Дом багов» обошлась слишком дорого, мы потеряли много кораблей, погибло большое число воинов-профессионалов. Требовалось время для того, чтобы собрать новый флот, обучить людей.

Поэтому небольшие быстроходные звёздные корабли, и среди них «Роджер Янг», старались быть сразу везде, держать противника в напряжении, нанося удар и тут же удирая. Мы несли потери, и каждый раз, прибывая на Санктор, требовали новых капсул, новых людей. Я продолжал дрожать перед каждым выбросом, хотя по-настоящему боевых операций проводилось не так уж много и на поверхности занятой противником планеты мы находились, как правило, недолго. Зато между выбросами тянулись дни нормальной жизни на корабле в компании «сорвиголов».

Быть может, это был самый счастливый период в моей жизни (только я, конечно, тогда этого не знал). Жил, как все, и, как все, радовался, что жив. Мы были счастливы, пока не погиб наш лейтенант.

Тот период вспоминается мне как худший в моей жизни. У меня была тяжёлая депрессия: моя мама находилась в Буэнос-Айресе, когда баги до основания разрушили его.

Я узнал об этом, когда мы в очередной раз прибыли на Санктор за новыми капсулами. Там нас и догнала почта. Мне вручили письмо от тётки Элеоноры.

Судя по всему, она забыла указать, что письмо срочное, и послание шло очень долго. Письмо было коротким и сумбурным. В смерти мамы тётка, кажется, обвиняла меня: то ли я был виноват, потому что служил в армии, но не смог защитить Землю от врагов; то ли мама поехала в Буэнос-Айрес только потому, что меня не было дома. Не знаю. Так или иначе, тётка во всём обвиняла меня, Я порвал письмо и некоторое время бесцельно бродил по знакомым отсекам корабля. Я был уверен, что погибли и мама, и отец — ведь он никогда не отпускал её одну путешествовать. Тётка не писала об отце, но она вообще никогда не удостаивала его своим вниманием. Всю душевную привязанность она отдавала сестре. Потом я узнал, что был недалёк от истины: отец хотел ехать с мамой, но задержался из-за срочных дел. Он планировал выехать вслед через день. Но тётка Элеонора ничего мне об этом тогда не написала.

Через два часа меня вызвал лейтенант. Он с необычной мягкостью спросил, не хочу ли я остаться на Санкторе, пока «Роджер Янг» отправится в очередной патрульный рейс. Он сказал, что у меня накопилось довольно много выходных и я могу их использовать. Не знаю, откуда ему стало известно о моём несчастье. Я отказался и поблагодарил. Мол, спасибо, сэр, но я предпочитаю отдохнуть вместе со всеми ребятами.

Теперь я радуюсь, что поступил именно так. Потому что если бы я остался, то не был бы там, где лейтенант получил своё. И это мучило бы меня потом всю жизнь… А случилось всё очень быстро, прямо перед отлётом с планеты противника. Одного из парней в третьей группе ранило — не сильно, но он не мог двигаться. Помощник командира группы помчался к нему, но сам был ранен. Лейтенант, конечно, сразу всё засёк и двинулся к ним: у него были данные, что они оба живы, а значит, он не мог поступить иначе.

Лейтенант привёл их в чувство и потащил обоих к шлюпке.

Он действительно буквально тащил их последние двадцать футов, а потом впихнул в шлюпку. Все были на борту, щита вокруг шлюпки не оказалось, и в это самое мгновение противник нанёс удар. Он умер сразу, в ту же секунду.

Я не упомянул имена тех ребят — рядового и помощника командира группы — не случайно. Лейтенант поспешил бы к любому из нас, и неважно, какое у тебя было звание. В такие моменты для него не было рядовых, а он переставал быть для нас лейтенантом. Мы это остро почувствовали тогда: от нас ушёл глава семьи. Семьи, которой он дал фамилию, отец, без которого мы никогда бы не стали такими, какие мы есть.