Сергей Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя Страница 26

— Знаешь… Если Гришин будет явно нервничать, хоть и будет один, уходя, просто тихо привалите. Глушитель дай Иену. Может, не по-людски это, но уж лучше один его хладный труп, чем десяток наших. В остальном — знаешь. Всё. Выступайте. У вас ещё почти три часа. — Я давал последний инструктаж Сабиру.

Три тени растворились в тихой и странной снежной пелене. Отчего — то в последний момент я решил слегка переиграть ситуацию с господином председателем товарищества «Репа и мотыга». Его сборы могут заметить. Мрачные сомнения и переживания не давали покоя с самого момента, как мы сели за стол после возвращения.

Главнокомандующий не имеет права спать перед наступлением.

Чтобы прогнать сон, бреду в склад. О-о-о, мой склад…

Это главный орган моего организма выживания. Его «здоровью» я уделил столько времени и тщания, сколько вся нация не проявила ранее при строительстве социализма.

Здесь по максимуму собрано, продумано и предусмотрено по минимуму необходимого то, без чего человек, хоть раз в жизни надевавший вместо пальмовых листьев панталоны и отведавший бритву, уже не сможет существовать. Не злясь на себя за растущее сходство с обезьяной.

Того, что здесь набито, с лихвой хватит на десять лет. На то количество людей, которое я смогу прокормить. Одеть, обуть и обогреть. Не больше, не меньше. Именно за это время нам предстоит почесаться тщательно и воссоздать в миниатюре тот мирок, который был нам привычен до этого.

Объединив наши знания и опыт, мы в состоянии построить дом, сварить мыло и принять роды. Вырастить злаки, картошку с луком и развести скот. Да, будут трудности с одеждой и техникой, но у меня на этот счёт есть идеи. Да и тканей припасено немало. Голышом бегать совсем уж не будем.

Всё остальное почти под руками. Знающей голове особых чудес не требуется. Иногда достижения в умении восстанавливать не менее важны возможностей в производстве.

К тому же всегда есть места, где лежит то, что никому вроде и не нужно. Шлёпая мимо ржавеющего железа с одной-единственной мыслью о немедленной еде, никто не торопится из последних сил взять попутно на буксир сеялку и трактор. Мы же это сделаем. Через пару лет нам принесут, приволокут, притащат и прикатят за продукты всё то, что мы закажем. При этом всё это будет сиять, словно вылизанное всеми уцелевшими жителями Африки, — до полированного состояния и блеска. Примитивная меновая торговля неспокойных времён — прекрасная вещь. Ты вправе выбирать. И не платишь налогов!

Прохожу вдоль тесно заставленных рядов заготовленных и законсервированных по моему личному способу продуктов и предметов, испытываю нечто вроде ревнивой гордости белки, ревизирующей ангар с чужими неучтёнными орехами.

Правда, орешки мои. Здесь всё куда чётче и строже, чем на любом складе. И советская экономика с её лимитами на ресурсы просто отдыхают в сравнении с установленными и рассчитанными мною нормами расхода и отпуска. До грамма выдачи и дня использования.

Потому и жить мы будем хо-ро-шо.

Сам себя хвалю за предусмотрительность и тут же ругаю за недостаточную жадность. Тогда казалось, что дефицит будет. И будет он жёстким.

Но только в реалии стало ясно и очевидно, НАСКОЛЬКО дефицит стал основополагающим, повальным явлением свалившейся с неба эпохи. И теперь, стоя перед собранным в собственной норе богатством, мышь внутри меня скрежещет о бетон зубами при мысли, что зажал, сэкономил, не потратился по полной, пока была возможность…

Мудрец же бьёт мухобойкой по усатому носу и поднимает испачканный чернилами палец: «Рот прикрой. Всего не сохранишь и не упрячешь. Довольствуйся и развивай».

Вздыхаю тяжко и даю пинка Плюшкину. Пусть катится, к чертям собачьим…

Что есть, то есть. А чего нет — нечего и на сало пытаться намазывать.

Закрывая тяжёлые, тщательно смазанные стальные двери склада, со злорадством думаю о том, что прежде чем кому-то, кроме нас, удастся воспользоваться здешними щедротами, поляжет немало любителей дармового «хлебца»…

Я надёжно прикрыл и обезопасил свой погребок. Сторонников халявы ждёт немало сюрпризов, — от арбалетных болтов и мин-ловушек до хлорного газа. Эти вещи очень неплохо охлаждают аппетит. Так что, пока нас попытаются пограбить, мы благоразумно постоим и покурим на улице…

Шлёпаю обратно выклянчить у девок чашечку кофе. Безусловно, хозяин «точки» я, но не грех и подсластить девочкам, как формальным хозяйкам «столовой»…

Мне ничего не стоит просто ВЗЯТЬ всё, что хочется или надобно. Но я предпочитаю сохранять игру в «ведение домашнего хозяйства», когда ненажорливый муж вправе перетаскивать с места на место собственные железки, как ему заблагорассудится, но не суёт нос в святая святых женщины. То есть в припасы и кастрюли. А жалобно канючит, выклянчивая «лишний», как считает его половина, кусочек колбаски и стаканчик молочка, — после крайне сытного, на взгляд супруги, вегетарианского ужина…

Хихикая при мысли о том, как прикольно всё это выглядит со стороны, заглядываю в оружейку. И остолбеваю.

Всё перерыто, перевёрнуто вверх дном… «Прибью!!! Вот выдал, так выдал!» — думаю я про Шура, наклоняясь и заглядывая под стеллажи. Самодельные гранаты и заряды, патроны и фугасы перемешаны на полу. Немало раздавленного и рассыпанного… Наверное, нет такой кары и муки, которым я не подвергну засранца…

Раздавшийся сзади подозрительный, агрессивный шорох заставляет меня резко упасть и откатиться в сторону. Рву на себя попутно со стойки «Вепря» и навожу на дверь. Молниеносно передёргиваю затвор.

Никого.

Озадаченно подымаюсь и, всё ещё держа пространство перед собой на прицеле и готовясь начать стрелять по всему, что покажется мне не своим и враждебным, иду осторожно к жилому отсеку. Тело и разум полны нехороших, страшных предчувствий…

Рывком вывожу себя из помещения складского тамбура, окидываю глазами вокруг, готовясь крушить выстрелами всё и вся… и ноги мои подгибаются…

Весь жилой отсек до краёв полон смерти. Раскинув руки, в окровавленном тряпье на лежаках покоятся тела тех, кто пять минут назад был жив и дорог. Шур, отброшенный выстрелом к обеденному стволу, закрывает собой мёртвого пасынка…

Ольга, пришитая очередью к стене и осевшая на пол у плиты, изумлённо смотрит застывшими зрачками перед собой. Её руки сжимают край передника, в котором она обычно готовит нам свои разносолы.

Здесь не все…

Кровь в замесе с начинающим «плакать» снегом и распотрошённые пакеты с продуктами покрывают истоптанный множеством ног пол…

Вне себя от ярости и переживаний, на бегу перекидываю карабин в правую руку и одним движением, пригнувшись, выхватываю из «накладки» на ноге огромный тесак, с которым не расстаюсь даже ночью. Выскакиваю в так и оставшуюся распахнутой настежь дверь, готовый стрелять, резать, бить и рвать. В проём двери с силой врываются в помещение обжигающий ветер и порывы снежной пурги. Господи, да я же вас всех, всех сейчас порву!!!

Вылетаю в густую пелену и попросту слепну. С силой швыряя в лицо хлопья пляшущего в агонии снега, ветер надрывно воет в проёмах оставшихся неприкрытыми бойниц.

Никого. Ни своих, ни чужих. Лишь только глупая, бессердечная пурга остервенело хохочет и разудало танцует над остекленевшим в мёртвом безмолвии миром…

Как, как я мог ЭТО проворонить?! Как же вышло, что я так ничего и не услышал?!

Кто эти подонки, где их искать?! Где все? Если нет живых, то где тогда трупы?!

До меня начинает доходить смысл того, что в этом мире отныне я один. Без друзей и родных. Без цели, смысла, тепла дорогих сердец. Более никогда мне не услышать их доброго стука…

Закрываю глаза и гневно, отчаянно кричу. Почти вою. Долго, безумно и безутешно, бросая к замерзающему навеки небу всю силу своей дикой, раздирающей грудь вселенской боли….

— Пап, папа, да проснись же! — лёгкое похлопывание по плечу заставляет меня вскочить. При этом пребольно трескаюсь макушкой о что-то твёрдое. Башка взрывается поющими джаз пьяными коноплянками. На пару секунд вырубаюсь. Когда глаза из кучи принимают осмысленное и надлежащее положение, фокусирую их перед собой, и мозг услужливо подсказывает, гнида: «Это твой сын, а это ты, идиот… Прекрати паясничать и прими достойное мужика положение».

Наконец осознаю смысл показанного «кино». Передо мною действительно стоит сын, а за ним, раскрыв рты, застывшая в испуге половина женского населения с вёдрами с водой для бани, или со шваброй наперевес. Именно в такой немой пантомиме и застало их что-то.

Рычит и недоумённо всхрюкивает спросонок Славик. Впрочем, чтобы разбудить его, когда Дому не угрожает опасность, потребуется что-нибудь посерьёзнее моего голоса.

С трудом вспоминаю, что это ж я орал, как резаный. Видимо, это «слегка» и насторожило всех остальных.