Олег Северюхин - Квази-мо Страница 26

Почему-то сравнение здешнего неба с больничной палатой мне показалось очень удачным. Я почувствовал себя пациентом огромной клиники, где все больные находятся на амбулаторном лечении, занимаясь своими повседневными делами.

Как-то так получилось, что в свое путешествие я не взял зубной щетки с зубной пастой и не взял бритвенных принадлежностей. Что-то я об этом совершенно не подумал. Я провел рукой по щеке и не почувствовал привычной для каждого утра щетины.

— Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд, — подумал я, — а время-то у них движется или нет?

Я посмотрел на часы. Часы показывали утреннее время, и календарь прибавил одно число.

— Ну и что, — не сдавался я самому себе, — часы это механизм, а механизму все равно, движется время или нет. Вдруг здесь все как в больничной палате. Утром приходит медсестра, включает свет и сует каждому под мышку термометр, чтобы занести в журнал учета показания. Так же она приходит вечером, выключает свет и желает всем спокойной ночи. Может, и здесь так же.

Шесть сердец лежат в палате,Весел ритмов перестук,

Ходит девушка в халате,Уменьшая громкий звук.

Может, и я посетитель огромной больницы, где людей вылечивают от тех недугов, которыми они страдали в реальной жизни. Но зачем это нужно? Какое кому дело, кем был человек в той жизни. Ну, умер он, похоронили его. Кого как хоронят. Убийц миллионов человек хоронят с почетом в стене, в нишу ставят урну с прахом и сверху прикручивают пластинку черного мрамора с золотыми буквами, такой-то жил тогда-то и был тем-то. Другого, убийцу трех человек зарывают в полной тишине в яме у забора. Тот угробил миллионы жизней за идею или из принципа, а этот для собственного обогащения или удовлетворения своих низменных пристрастий. Один осыпан орденами с головы до ног, другой — с головы до ног изрисован наколками. Немало людей лежат под покосившимся забором только за идею. Решили шагнуть в будущее семимильными шагами. Хотели построить капитализм для отдельно взятых людей в социалистическом обществе. Так вот, этих здесь нет. Они там, у апостола Петра. Зато вождь и уголовный преступник в одной больничке, но в разных палатах. И здесь сохраняется иерархия.

Я пошел в ванную комнату и увидел на полочке стакан с зубной щеткой, круглую картонную коробочку с зубным порошком «Мятный», коробочку с безопасной бритвой, пачку лезвий «Нева», мыльный порошок, помазок и чашечку для взбивания пены. И бумажка с надписью: «Это для вас».

Как это все знакомо. Этим я брился в самые мои молодые годы. Потом пришли лезвия «Спутник», иранские «Perma Super», затем пришла очередь «Jillett» и прочих аксессуаров, привычных для любого человека. А тогда наша страна плелась как кляча за повозкой с товаром для международной ярмарки, подбирая то, что падало с телег, под завязку загруженных всякими разностями, улучшающими жизнь простого человека. Зубочистки, удобные зубные щетки, зубные пасты, красивое и ароматное мыло, шампуни, зубочистки, туалетная бумага, удобные унитазы, миксеры, всякие приспособления для приготовления пищи…

Меня всегда коробило то, что проклятые капиталисты, сосущие все соки из наемных работников, делали все для удобства этих людей, из которых сосут соки, а первое государство рабочих и крестьян следило только лишь за тем, чтобы освобожденный от капиталистического и царского ярма человек в сортире не вытер задницу газетой с портретом видного партийного деятеля.

Мы обезьянничали и называли это низкопоклонством перед Западом. Мы копировали западные образцы и тратили огромные деньги на то, чтобы сделать дрянь. Иностранная зажигалка «Ronson» зажигалась с первого щелчка, а скопированная нашими умельцами та же зажигалка представляла собой примитивное соединение кресала и кремня для воспламенения трута, смоченного в низкокачественном бензине А-76, на котором работали все имеющиеся в стране автомобили, за исключением правительственных «ЗиЛов» и «Чаек».

Я смочил зубную щетку и прикоснулся ею к порошку. Щетку с прилипшим порошком я вставил в рот и стал чистить зубы, разбрызгивая в разные стороны белые капельки. Сполоснув рот, я развел мыльный порошок в чашечке и помазком стал взбивать пену. В станок безопасной бритвы я вставил черное лезвие с белой надписью «Нева», намазал мыльной пеной щеки и приступил к бритью.

Проведя станком по щеке, я выматерился про себя семиэтажным матом (я мог бы это воспроизвести на бумаге, но вряд ли это точно охарактеризовало идейный уровень коммуниста, стоящего с бритвенным станком у зеркала). После бритья, уподобимого пыткам в застенках гестапо или НКВД, все лицо горело. Холодная вода несколько снизила раздражение, и я подумал, что в первый раз всегда бывает так. Даже первый сексуальный контакт с женщиной не всегда приносит удовольствие, зато последующие, более осмысленные, несут с собой удовольствие и высшее блаженство.

Так и бритье лезвиями «Нева». Сначала больно. Потом привыкается, а потом человек испытывает даже удовольствие, когда он бреется лезвием, которое покрутил внутри стеклянного стакана, «наточив» таким образом, тупую металлическую пластинку. Не помню кто, но какой-то знаменитый писатель сказал об этом так:

— Ко всему привыкает человек. Привык и Герасим к городской жизни.

Глава 40

Когда я вышел умытый и одетый в общую залу, на столе уже стоял накрытый на одного человека завтрак. Стакан сметаны. Черный хлеб. Булочки. Сливочное масло. Сахарный песок. Чай. Бросив ложку сахара в сметану, я с удовольствие поел сметану с черным хлебом. Что-то давно я не ел так сметану. Попив чай с бутербродом, я встал из-за стола, и тут же в комнату вошла женщина в темном платье с белым фартучком и кружевной наколкой на волосах.

— А как товарищ Сталин? — спросил я.

— Товарищу Сталину нездоровится, — кратко ответила она.

— А что с ним? — поинтересовался я.

— Да как обычно после встречи с товарищами Лениным и Троцким, — буднично сказала женщина.

— А можно на него взглянуть? — спросил я.

— Не нужно, — сказала она, — человек и так мучается, судорогами все тело свело, шевельнуться не может.

— А вы за что здесь? — задал я внезапный для нее вопрос.

Женщина остановилась и задумалась, то ли вопрос ее поставил в тупик, то ли она формулировала ответ на мой вопрос так, чтобы не выглядеть в моих глазах исчадием ада.

— Да я в тюрьме работала, — как-то скромно сказала она.

— Плохо вели там себя? — задал я вопрос и улыбнулся. Тюремщики нужны при любом режиме. Они люди аполитичные. Им все равно, кто сидит в камере — царский чиновник, бандит и налетчик, партийный деятель или писатель. Для него они все одинаковы — зэки. Зэк-чиновник, зэк-бандит, зэк-полицейский, зэк-партработник, зэк-писатель. Сегодня он зэк, завтра — главный полицейский начальник или думский депутат. Жизнь штука переменчивая. В Богославии от сумы и от тюрьмы не зарекаются. Слово не так скажешь, десять уголовных дел заведут и посадят. А потом захотят, враз все обвинения снимут и выпустят. И никто за облыжные обвинения и неправедный суд наказан не будет. Система такая. Никому не понятная и никаким законам не подвластная. Хотя нет, есть закон. Телефонная трубка. Подняли трубку и сказали:

— Посадить!!!

— Есть, — сказали на другом конце провода и посадили.

Через неделю снова подняли трубку и сказали:

— Освободить!!!

— Есть, — сказали на другом конце провода и освободили. Побрили, почистили, фингалы пудрой замазали и перед высокие очи представили.

— Обиду в душе держишь? — спросили высокие очи.

— Никак нет, — отвечает человек, радостный до безобразия от того, что стоит не у стенки, а сидит за столом и пьет чай с лимоном из стакана в серебряном подстаканнике, — готов к труду и обороне.

— Ну, иди, — строго говорили высокие очи, — и не забывай того, о чем мы договорились.

Я стоял и смотрел на женщину, совершенно не представляя, как эта скромная особа привлекательной внешности могла стать клиентом Люция Фера. Хотя, в тихом омуте всегда черти водятся.

— Я все приказы выполняла и работала добросовестно, с огоньком, проявляла инициативу, — сказала женщина, — меня даже орденами награждали, и звание полковника присвоили. Вот я и удивляюсь, почему я здесь и почему у меня занятие такое не престижное?

— А кем вы работали? — снова спросил я, перебирая в уме прегрешения, которые могла совершить женщина-полковник в петинционарной системе того времени. — Женской колонией командовали?

— Я приводила в исполнение приговоры, — скромно сказала женщина.

На тебе!

Я слышал, что в некоторых управлениях НКВД были палачи-женщины. Пожалуй, это советское ноу-хау. Women Murders. Красный террор был и во Франции, но там женщин-палачей не было.