Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 26

Комнатка Жене нравилась. Из нее можно было сразу попасть в сени, а оттуда, минуя хозяйскую половину, на улицу. Это обстоятельство было ценно тем, что когда Блюмкин ее навещал, то мог это делать незаметно.

В ночь на пятнадцатое июня к ней пришел Яша, но на этот раз он был очень встревожен. Скупо сообщил, что в очередной раз избежал смерти — в него стреляли его товарищи, однопартийны эсеры — и теперь несколько дней проживет у нее, скрываясь. За это время она должна подыскать две квартирки — одну для него, другую для себя, и они снова будут жить порознь. Женя, которая давно готовилась к разговору о их отношениях, заметив его нервное состояние, решила отложить обсуждение этого деликатного вопроса на потом.

В то утро, когда Блюмкин решил отправиться в город, у нее было плохое предчувствие. Она просила Якова не выходить, побыть еще несколько дней в комнатке. И с хозяйкой уже договорилась, чтобы никому о нем не рассказывала. Хозяйка женщина добрая, понятливая, все сделает как надо. Женя рассказала Якову, что видела во сне его окровавленного у себя в больнице. Блюмкин только смеялся над ее страхами, как она ни настаивала, как ни упрашивала, даже из-за этого с опозданием ушла на работу.

Предчувствие беды не отпускало Женю. И когда в Георгиевскую больницу привезли тяжело раненного Якова, она внутренне была готова к этому. Он получил четыре пули в упор, одна из них по касательной в голову, — чудом было, что он до сих пор жив.

Женя упросила Ивана Григорьевича Матюшкина, лучшего хирурга больницы, оперировать Якова. Операция продолжалась три часа. После ее окончания Иван Григорьевич сообщил, что больной будет жить, что в нем, как в кошке, заложено семь жизней, и поинтересовался, кем этот мужчина ей приходится. Женя помедлила с ответом… Заметив ее смущение, хирург ушел, не мучая ее вопросами.

Женя вернулась к Якову и ни на минуту не покидала его. Предчувствие беды ее по-прежнему не отпускало, и она знала, что это будет связано с больницей. Она терялась в догадках, откуда возникла такая уверенность. Вечером ее смена закончилась, но она не пошла домой, оставшись возле Якова. Он пришел в себя, но был очень слаб, ласково с ней разговаривал, даже пытался читать стихи. Жене было так хорошо! Как тогда, при первых встречах в Питере.

Третьи сутки Женя безотлучно находилась в больнице, каждую свободную минуту навещая Якова. Ночевала тут же, рядом: главный врач разрешил занять свободную кровать.

Кровать Якова стояла у окна, которое было постоянно открыто, так как жара не спадала. Ранним утром, когда кроме него в палате находились еще трое больных, лежащих у противоположной стены, Женя собралась пойти на кухню и принести что-нибудь поесть. Предчувствие беды в то утро было особенно сильным, и она никак не могла оставить его одного. Неожиданно в распахнутое окно влетел черный сверток и упал прямо на кровать, противно шипя и издавая неприятный запах. Женя не успела испугаться, как Яков, несмотря на свое состояние, вскочил и с силой дернул ее за руку, увлекая за собой. Они перекатились через соседнюю кровать и оказались у следующей, под которую заползли. Грянул взрыв, больно ударив по ушам. Жене на мгновение показалось, что она потеряла сознание. Палата была затянута отвратительным дымом, так что ничего не было видно. В дыму кашляли и ругались больные. Услышав их голоса, Женя обрадовалась: значит, живы. Она взглянула на Якова и испугалась. Глаза у него закатились, изо рта показалась тоненькая струйка крови. Он был без сознания. В палате появился испуганный Иван Григорьевич с санитарами. Кровать Якова оказалась развороченной — если бы он так быстро не среагировал, ему и Жене пришел бы конец.

Якова переложили на другую кровать, привели в чувство, и Иван Григорьевич, отозвав Женю в сторону, сказал:

— Мадмуазель Яблочкина, кхе-кхе, я все сделал, чтобы этот больной выжил. Но если в него бросают бомбу, то тут уж медициной не обойдешься… Да и это смертельно опасно для других больных… Так что, мадмуазель Яблочкина, если он вам дорог, потихоньку забирайте его и лечите дома. Так ему будет спокойнее, да и больнице тоже. У меня есть знакомый извозчик, который поможет его перевезти, а вы можете три дня не выходить на работу, находиться рядом. Лекарствами я вас обеспечу, да и сам буду наведываться, если не возражаете. Состояние у больного стабильное, он идет на поправку. Необходимо только время.

И началась в жизни Жени очередная круговерть. Покушение подействовало на Якова, и они каждые три дня меняли место жительства. Он стал болезненно подозрителен, особенно боялся окон, требовал, чтобы их закрывали ставнями, и в комнате даже днем царил полумрак. Но Женя была счастлива: Яков находился рядом и, как казалось, все больше привязывался к ней. Его выздоровление затянулось на целый месяц, и Женя все откладывала разговор об их отношениях, к которому так давно готовилась.

Неожиданно Женя получила весточку из Петрограда — письмо трехмесячной давности от мамы. Все на тот момент были живы и здоровы, только с продовольствием совсем плохо. Мама ругала ее за то, что бросила Ивана и отправилась черт знает куда, а в конце просила прислать с оказией продуктовую передачу, она слышала, что в Украине продовольствия в изобилии. Женя только улыбнулась: фунт хлеба стоил в Киеве пятнадцать рублей, а получала она в госпитале всего пятьсот.

Яков стал потихоньку выходить из дому. Женя надеялась, что после последних событий он больше не будет искушать судьбу, и они заживут спокойной семейной жизнью. Она рассчитывала уговорить его вернуться в Питер и там начать совместную жизнь. От Якова она знала, что весной он ездил в Москву и был оправдан большевиками за убийство империалистического агента германского посла Мирбаха.

Но ее планам не суждено было исполниться. Однажды, вернувшись из больницы, она не обнаружила Якова дома. Его не было вечером и ночью. Утром Женя бросилась на поиски. Безрезультатно! Ее сердце разрывалось от страданий, но в глубине души была уверенность, что с ним все в порядке. А еще через три дня она получила весточку от Якова. Он сообщал, что служит в 13-й армии уполномоченным Особого отдела по борьбе со шпионажем. По возможности постарается ее навестить.

В конце августа произошла новая смена власти. На этот раз в город вошли войска Петлюры в составе Галицийской армии генерала Антона Крауса, а с левого берега подступили добровольческие войска Деникина во главе с генералом Бредовым.

В тот жаркий солнечный день Женя, подобно многим жителям города, пришла к зданию городской думы посмотреть на приход очередной власти. Думская площадь была окружена толпами любопытствующих, а на самой площади выстроились конные сотни галичан, готовясь к торжественному параду. Одеты они были в легкую полевую форму австро-угорского образца, с «мазепинками» на голове, на которых выделялся трезуб на желто-голубом фоне. Рядом выстроился отряд гайдамаков в широких шароварах. Неожиданно со стороны Печерска показался конный эскадрон добровольческой армии, который встал рядом с ними. Вскоре на здании думы рядом с желтоголубым флагом появился российский имперский флаг. Но мирное сосуществование продолжалось недолго. На площади началась неразбериха, стройные ряды войска, выстроенного для парада, смешались. Вскоре послышались оружейные выстрелы и пулеметная дробь. Народ, приученный ко всяким неожиданностям, начал разбегаться от греха подальше.

От соседки Женя узнала, что утром добровольческие войска генерала Деникина, находящиеся в Никольской и Предмостной слободке, неожиданным броском захватили цепной мост и разоружили стоящий там «запорожский» полк петлюровцев. Затем возник инцидент на Думской площади.

От двоевластия ничего хорошего не ожидали, город замер.

На следующий день Женя осторожно пробиралась по притихшему, почти безлюдному городу к Георгиевской больнице. Но страхи оказались напрасными. Стороны пришли к договоренности, и петлюровские войска мирно покинули город, отойдя на тридцать километров, к Василькову.

Деникинцы объявили войну памятникам, установленным большевиками, при этом разбили и бюст Тараса Шевченко на Царской площади. Свои памятники они устанавливать не стали, очевидно, предчувствуя, что продержатся здесь недолго. Женино сердце рвалось в Петроград, но это было невозможно из-за линии фронта.

На смену красному террору пришел террор белый. Ходили слухи об облавах в рабочих районах, о заложниках и расстрелах. Человеческая жизнь за последние годы потеряла цену. Обесцененные бумажные ассигнации — николаевки, керенки, рубли — имели по сравнению с ней большую ценность. Очередная власть, появляясь в городе, произносила демагогические речи о том, что она пришла с добром и справедливостью, которые в итоге оборачивались злом.

Женя все больше утверждалась в мысли, что между добром и злом нет большой разницы, раз они существуют так близко друг с другом. «Зло есть меньшее добро» — учил блаженный Августин. После очередной смены власти она убеждалась, что каждая несет лишь новые беды и тяготы жизни. Деникинский период был самым тяжелым в жизни города, и когда в октябре на смену ему пришли большевики, их встретили с неподдельной радостью. Но уже через день они вновь отступили.