Федор Метлицкий - Остров гуннов Страница 27

Неужели тщетно мое желание добиться воплощения моего замысла, чего-то невыразимого, что не могли понять другие?

– А разве мы не строим духовный храм? – спрашивал Эдик.

– Боюсь, что нет, – отвечал я. – Мы строим его как место наслаждения тела, по привычке думать материально.

Пан держался независимо.

– Виж, – говорил он казначею Алепию. – Философи изражают сомнения всички от начала.

– Пусть себе, – ответствовал Алепий. – Им это важно, значит, нужно.

Поражало полное душевное спокойствие уверенности строителей, создающих свой уголок материальной свободы навечно. Словно это был предел их мечтаний, чтобы в новой атмосфере успокоиться навсегда. Этот этап их жизнедеятельности казался им последним.

На наших вече говорили только об одном смысле жизни, понятном обывателю, – делании добра друг другу, помощи неимущим и обездоленным, понаехавшим сюда в поисках отдушины от угнетающих налогов, невнимания чиновников, равнодушия живущих по своим отдельным клеткам соседей. Словно в добре была конечная цель. Я бы мог подумать, что это профанное восприятие «шестидесятников» в культуре моей родины.

Эдик восторгался.

– Что еще тебе нужно? Мы строим уголок нашего будущего, кусочек счастья. Это и есть наша судьба.

Я цитировал стихи: «Отдыхает нутро примитивно. Так живем мы в нашем раю – новизны ли окраина дивная, то ль беспамятства страшный уют?»

– Това е глупость! – ворчал Пан. – Че другое необходимо, когда имам любимую работу и кусок лепешки?

На лице Алепия было выражение, что и боги могут сомневаться, где-то на недоступных высотах.

Эдик, сняв очки, с интересом смотрел на меня.

– А ты знаешь что-то другое?

– Чтобы изменить что-то, нужно понять, что ищешь.

– Ты думаешь, как сторонники власти. Говорят, что мы не знаем, что делаем.

Это было правдой. Власти были недовольны самочинными преобразованиями в провинции. И не только из-за неприятного чувства, что из их рук уводят что-то, чем владели, угрожают их надежному сидению в креслах.

Иногда возникало сомнение: зачем это мне – стремиться строить духовный храм, о котором сам имею смутное представление? И это я, никогда не желавший тащить какую-либо ношу, и даже не знающий, хочу ли полной свободы!

– Поражения не должно быть, – уверенно говорил Эдик. – Мы все отстоим. У нас общественное движение. Общественное! Такую силу не сломаешь.

– Конечно, – сказал я. – Только жаль, если не получится.

Эдик вздохнул.

– Тебе нужна женщина.

Аспазия стала устраивать на территории Свободной зоны представления для поселенцев. В основном это были древнегреческие драмы.

Однажды прибыла вся ее труппа в фантастических аллегорических масках зверей. И дала карнавальное представление, поразительно простое, без излишеств декорации и света. Это была «Лисистрата» Аристофана. Она собирает всех женщин, в том числе гиксосок, и убеждает отказаться спать со своими мужьями и любовниками до тех пор, пока они не заключат мира со Свободной зоной. Мужья изображались сатирами в уродливых масках, с накладными животами и горбами, задами и кожаными фаллосами, поднятыми вверх. Их толпа, бессмысленная и беспощадная, в дионисийских танцах преследовала женщин перед Пропилеями, ведущими к крепости – Акрополю. Акрополем было главный терем в усадьбе Святого Прокла. Мужи пытались хватать женщин, но они спрятались за высоким забором в доме и заперли замки и затворы (если это намек на нашу усадьбу, то у нас не было не только ограды, но и замков). Женщины дали торжественную клятву не принимать ни мужей, ни любовников. Хор пляшущих сатиров бросился с вязанками хвороста, чтобы поджечь Акрополь. Женщины умоляли:

Ведь из одной вы чаши

Кропите алтари, мы все близки.

Монологи женщин были исполнены высокой античной трагичности, а женский хор – достиг сумрачных глубин рока.

В конце концов мужья не смогли отказаться спать с женами, сбросили уродливые маски, накладные животы и горбы, расчехлили фаллосы и взошли к женам на ложе. И установился всеобщий мир. Это, разумеется, происходило в декламации хора.

Аспазия, проходя мимо сидящих на скамьях, в творческом забытьи села на колени Алепию и, влюбленно глядя в его испуганные глаза, произнесла монолог Лисистраты, предлагая ему возлечь на ложе.

– Товарищи! – съежился женатый Алепий, ощутив на коленях теплое женское тело. – Это не я! Я тут не при чем!

Все покатились со смеху.

После представления Аспазия грозным голосом из Книги судьбы провещала:

– Сейчас мы собираем вече жен всего Острова, чтобы объявить забастовку мужам, с призывом «Не посрамите древнегреческих жен!» Пока они не поддержат Свободную зону.

Мы смеялись и аплодировали.

Лицедеи желали поработать на нашей стройке. Их расселили, где придется.

Мы с Аспазией оказались вдвоем в моем холодном энергосберегающем домике. Обнялись, согревая озябшие души.

– С тобой я не буду бастовать, как Лисистрата, – шептала она.

И приняла меня в свои всеотзывчивые безграничные глубины, мужественно противостоящие року.

19

Первый тревожный сигнал пришел из Органа «позоров» и зрелищ.

На «позорах», ставших основным разносчиком информации, властвуют шустрые молодые ведущие – умельцы на все руки: знатоки философии, социологии, спортивных и воинских состязаний, и просто интимные поверенные страдающих душ.

На экране живых теней мы увидели студию. Полукругом сидели живые тени представителей местной элиты: известные глашатаи-обозреватели новостей с гибкими хребтами, упертые чиновники новой администрации, бородатые опричники отдела безопасности, созданного Теодорихом, тонко улыбающиеся стряпчие, готовые к бою куртуазные дамы. Среди них я увидел красавца Либерала, купца-ростовщика с круглым небритым лицом и бегающими глазами, и похожего на тумбу преображенного атамана.

Я смотрел на экран и не видел ни одного близкого по духу лица, и это вызывало смутное опасение. Те читали другие газеты, смотрели другие зрелища, вели другие диспуты.

Посреди арены бегал с большим усиливающим речь устройством в руке ведущий Савел, цепко держащийся за сценарий диспута и рьяно бросающийся в гущу «жареных» фактов. Он энергично кричал:

– Ну, вываливайте все, что у вас есть! Страхи, зависть, ненависть. Что можете сказать о разделении политических сил, грозящих нам новыми преобразованиями?

Я узнал прежнего Савела.

Купец-бизнесмен гневно бегал глазами.

– Каково е това? Ние всички создали, а там е некий чужденец зачал изгородить не исполняемый рай на земе, некий экополис. Не осознавая, че е нужда от огромни средства, които още треба собрать. Кому они хотят бесплатного? Тем, кои ще дойдут и всички раскрадут. Племя не может перескочить в другую цивилизацию. Перемены будут извершаться постепенно.

Толстое лицо Пана, нашего исполниельного директора, побагровело.

– Да то же клейменый вор, който спас катаклизмус от затвора за махинации с недвижимым! Откуда той отнова появился?

В нем кипело негодование на толстосумов, потому что всегда чувствовал, где его небогатое место.

Поражало голословное очернение нашего дела ретроградами, ни разу не посетившими наш Экополис.

Эта компания была далека от наших намерений, так далека, словно кучка бандитов собрала здесь свою сходку, где цель одна – убрать конкурентов любыми способами.

Куртуазная хабалка с навороченным на голове теремом, радуясь, что близко от начальства, кричала:

– Тут корени глубоки гораздо! Недаром их поддерживают в чужбине. Той идет от подачек гиксосив.

Осмелевший в нашей Академии летописец человеческих душ тонким голосом кричал им:

– Вашито корени невежества на виду! Вы случайные люди. Самовитая целость замирает в стране.

Эдик косил глазами, красный от негодования.

– Еще пара всенародных митингов, и они падут. Дальше уже невозможно. Мы их сковырнем.

Я был спокоен. Как образуются разные способы мыслить? Где корни расхождений? В разных условиях воспитания, в соприкосновении с разными препятствиями, вызывающими в каждом отдельном теле свою боль или страдание? Или в отсутствии препятствий?

Даже старался войти к ним в душу, ощутить их заботы как свои. И я тоже не очень крепко стою на ногах, не заслужил государственного чина, смутно чувствую, куда вести, с тайным страхом, что сместят. Отсюда закулисные действия – утвердить себя поддельными протоколами, опередить налагающую лапу… Уф! Дальше воображение не шло.

Да, они смутно ощущают угрозу их положения в обществе. А в нас видят нашествие неведомой темной силы, пришедшей извне и размахивающей железными рычагами рук, чтобы порушить общество гуннов.

– Не становись на одну доску с ними, – сказал я Эдику. – К чему приведет эта бесполезная борьба? Придем мы, с тем же воинственным духом. Что мы без поддержки населения? А оно нас не поддержит, ему все равно, кто будет править, ему выживать надо. Чехов верил, что все изменится через 200 лет. И я верю – через следующие 200 лет.