Далия Трускиновская - Феминиум (сборник) Страница 27

Она очнулась, судорожно выкашливая воду из легких, вся в розовых струйках крови, ручьем текущей из носа и ушей. Перепуганный Танобу звал ее, бесцеремонно перекинув через колено и хлопая по спине своими огромными ручищами.

– Пусти, – выдохнула она наконец. И по тому, что он вдруг заплакал от облегчения, поняла, как же это, должно быть, было страшно.

– Я уж думал, что не достану тебя живой, ама, – хрипло выдохнул он. Шикибу посмотрела на свои посиневшие, со вздутыми венами руки.

– На берег, – сказала она.

В ее мешке оказалось двенадцать раковин – больше, чем она видела в самых смелых мечтах. Скрючившись на корме, она все никак не могла отделаться от ощущения, что рядом с лодкой под водой скользят безмолвные черные тени, еще не готовые отпустить свою жертву.

Люди на берегу встретили ее восторженными воплями. Пошатываясь, Шикибу протянула мешок и шарик-искатель Цуре, и тот трусцой побежал по песку к людям на холме: наверняка господину Фуруяме не терпится увидеть добычу. Ее тут же окружили дочери, потащили к ярко пылавшему костру. Тепло вернулось в ее измученное тело так, словно по венам потек жидкий огонь. Ей вдруг захотелось смеяться.

«На самом деле шарик вспыхнул – или мне привиделось? – мелькнула неожиданная мысль. – И где та раковина, что я сняла последней?»

– Ой! – Танобу, сворачивавший веревку, вытащил из лодки огромную раковину. – А эту-то забыли! Ну и ладно, съешь ее вечером на удачу!

Она была слишком слаба, чтобы идти сама, и позволила мужчинам деревни отнести себя. Слыханное ли дело, глубина в сто тридцать локтей! Теперь об амах из залива Кии поднимется такая слава, что их, пожалуй, будут нанимать за деньги – только бы ныряли!

Шикибу блаженно улыбалась на плечах своих провожатых, как вдруг шедшая впереди Тидори остановилась и схватилась за выпирающий живот. Шикибу мигом оказалась рядом, – срок дочери почти подошел, а тут еще такое волнение… Ощупав живот Тидори, она почувствовала, что он стал тугим и натянулся, как барабан. Танобу, совершенно растерявшись, беспомощно смотрел на нее.

– Чего стоишь? – напустилась на него Шикибу. – Она рожает! Беги за повитухой!

Вот так и получилось, что освободиться ей удалось только далеко за полночь. Но разве оно того не стоило? Подумать только, она теперь бабушка! Тидори родила мальчика, и Шикибу, потерявшая сына, была особенно рада своему первому внуку. Роды были непростыми, а поскольку по обычаю Танобу не следовало проводить с роженицей первые дни, с ней осталась сестра. Шикибу же, еле держась на ногах от усталости, поковыляла на кухню: голод все-таки дал о себе знать. На кухне она отыскала вчерашние рисовые колобки и забытую раковину, которую Танобу второпях бросил в промывочную клеть. Готовить себе не было никаких сил. Усевшись на полу, Шикибу одним движением вскрыла жемчужницу, готовясь отправить ее в рот.

Раковина раскрылась, будто цветок, и из ее розового чрева на ладонь Шикибу легла тяжелая, с ноготь ее большого пальца, золотая жемчужина. Нож выпал из ее рук. Шикибу занималась ловлей жемчуга уже почти тридцать лет, и одного взгляда на жемчужину ей хватило, чтобы понять: это и есть Унэмэ, потому что не бывает на свете жемчуга столь совершенного, с таким необыкновенно мягким и ярким, переливчатым, словно идущим изнутри, сиянием. Казалось, излучаемый ею свет сделал ночь вокруг более светлой и теплой. Будто завороженная, она не могла отвести от нее глаз. Шикибу сидела так долго, очень долго. Мыслей не было.

– Унэмэ, – наконец прошептала она в темноту. Жемчужина, казалось, жгла ей ладонь. Как это рассказывала ей в детстве бабушка-ама? Унэмэ обладает волшебной силой, она может дать человеку возможность выбрать лучшую из своих судеб. Быть может, ей стоит попытаться? Ну хотя бы взглянуть на волшебство одним глазком. Шикибу оглядела свой маленький, бедный домишко и вспомнила роскошь княжеского замка. Кто знает, может быть, одна из четырех судеб сделала бы ее важной госпожой, не вынуждаемой каждодневно прыгать навстречу смерти в ледяную воду? И, быть может, в одной из своих четырех судеб она не возьмет на руки тело своего мертвого сына, – ибо что может быть печальнее, чем мать, пережившая свое дитя?

– Я только попробую, – снова прошептала она и положила жемчужину под язык. Рот моментально наполнился слюной, голова закружилась. Шикибу, держась за косяк, распахнула дверь в темноту и вышла во двор. Ее тень причудливо вытянулась, а затем вдруг распалась на четыре одинаковые тени, которые легли на север, восток, юг и запад. Из центра – ее тела – протянулись вдаль четыре сияющие мягким золотым светом дорожки. Одна из них – та, что вела на север, – уходила назад, за порог, в хижину.

«Это и есть моя северная судьба, – подумала Шикибу. – Интересно, что ждет меня на западе?»

Она сделала шаг.

– Мерзавка! Дрянь! – она не сразу поняла, что пухлая рука в дорогих перстнях, которая что есть силы лупит по лицу молоденькую служанку, принадлежит ей, Шикибу.

Воспользовавшись мгновенным замешательством госпожи, девушка опрометью выскочила из комнаты, а Шикибу принялась потрясенно разглядывать роскошно убранные покои. Эта комната была больше, чем все ее рыбачье жилище. Мягкие ковры застилали пол, по углам стояли драгоценные вазы со свежими весенними ирисами. Откинувшись на подушки и борясь с одышкой, госпожа Шикибу брезгливо поморщилась. Подумать только, что это вдруг на нее нашло! Давненько она не оглядывалась на свое прошлое нищее житье! Еще не хватало самой об этом помнить – и так все вокруг норовят ее этим попрекнуть! Был бы жив ее сынок Тати, – он бы заступился за старуху-мать, а теперь даже слуги совсем распоясались! Охо-хо, нет в мире справедливости! И все почему? Да потому, что ее сыну выпала такая честь: сам князь Асуи удостоил его чести и взял в замок на службу! Князь был милостив к несчастной вдове, ведь это один из его оруженосцев случайно застрелил Асано во время охоты. Тати тогда было двенадцать. А всего через пять лет ее дорогой мальчик так отличился, что князь сам выступил ему сватом и велел своему вассалу Кои выдать за него свою дочь.

Шикибу поджала губы, как делала всегда, когда вспоминала об этом. Острый привкус обиды так и не прошел, только с годами приобрел горечь, будто перезревшая репа.

«Этому спесивому семейству, видите ли, было зазорно выполнить свой долг перед господином! Мой Тати оказался для них недостаточно хорош! На людях они, конечно, смирились. Но в доме – ах, что же годами творилось в этом доме! Как говорится, пошевели в кустах – выползут змеи. Вот змеиным гнездом и оказался этот дом, не было в нем для нас с Тати ни покоя, ни радости. Бедный мальчик, он думал, если перевезет сюда мать, она уж сумеет приструнить зарвавшуюся невестку! Не тут-то было: ведь и дом, и слуги – все на деньги Кои. А простолюдины нынче вовсе не те, что во времена моей молодости! Нет! Все думают, как увильнуть от работы да вдоволь почесать языки! Одно слово – жить стало невыносимо! Ах, если бы Тати был жив! Ах, если бы князь не послал его с тем поручением в столицу! Что там случилось – кто знает… Сказали, что его зарубил в поединке какой-то столичный мастер меча. Как это печально! Князь был искренне огорчен и даже выделил нам содержание. Только потому меня тут еще терпят, а так бы давно выгнали вон! О, какое унижение!»

Она с трудом встала, баюкая свое непомерно распухшее, неповоротливое тело, и вышла в галерею. Близоруко щурясь, оглядела далекую линию гор. «Что-то сегодня не так, как вчера, – подумала она. – Я будто стала моложе. Или просто вспомнилось, как мы, девушки-какидо, смеемся и играем в теплый весенний день на мелководье? Нет, теперь я важная госпожа. Мне не стоит и думать про эту недостойную возню в грязи! Вспомнила бы еще вонь гниющих раковин и изрезанные в кровь руки! Вспомнила бы, как твоя Тидори утонула прошлым летом! Нет уж! Надо благодарить богов, которые были так щедры, что вознесли меня сюда, в тепло и уют этого дома. Пусть даже со спесивой невесткой, – зато я могу спокойно дожить свои годы, не опасаясь за кусок хлеба и крышу над головой. Теперь я – госпожа Шикибу, мать воина, погибшего за честь своего господина. Мне есть чем гордиться!»

Она сморгнула, и вдруг ей начало казаться, что линия горизонта стремительно уменьшается. Вот она затуманилась и потемнела, пока не превратилась в крошечную полоску в луче света, падающем из приоткрытой двери ее рыбацкого дома. Прохладный ночной воздух заполнил ей грудь. Руки сами собой ощупали себя, словно боясь ощутить под пальцами рыхлые складки. Хвала Ясури, это было ее тело – крепкое, жилистое. Тело женщины, которая сегодня нырнула на сто тридцать локтей в бездну и вернулась живой.

«Нет, – подумала она, глядя на запад, где медленно растворялась в тумане усадьба с красными крышами, – если это и была моя западная судьба, то я не хочу ее. Не хочу прожить жизнь безобразной озлобленной старухой. Правду говорят: вознестись не по собственным заслугам все равно что жить в чужом доме. Неуемное тщеславие отравляет, точно червь перезревшую сливу! Лучше было бы вовсе не иметь детей, чем все равно потерять их, да к тому же оказаться в чужом доме из милости!»