Маргарет Этвуд - Беззумный Аддам Страница 28

– Что не хуже? Не хуже чего?

– Секс с Винеттой. Не хуже, чем отрубать головы аристократкам?

– Это как апельсины и яблоки, – говорит Зеб. – Нет смысла сравнивать.

– Ну попробуй.

– Ну ладно. С аристократками всегда было одинаково. Реальность – всегда разная. И раз уж ты спрашиваешь – и то, и другое бывает неплохо. Но и то, и другое может разочаровать.

Путь Снежного Человека

Простыня в цветочек

Ее будит солнечный свет, падающий через окно закутка. Пение птиц, голоса Детей Коростеля, блеяние париковец. Все очень мирно.

Она с усилием садится и пытается вспомнить, какой сегодня день. Праздник Цианофитов? «Благодарим Тебя, Господь, за создание Цианофитов, сих скромных сине-зеленых Водорослей, презренных многими, ибо именно через них миллионы лет назад – что в Твоих очах лишь миг – создалась наша насыщенная кислородом атмосфера, без коей мы не могли бы дышать и, воистину, без коей не могли бы существовать никакие другие Зооформы, столь разнообразные, столь прекрасные, столь поражающие своей новизной каждый раз, как мы их видим и через их существование прозреваем Твою Благодать…»

С другой стороны, возможно, что сегодня – память святой Джейн Гудолл. «Благодарим Тебя, Господь, за то, что Ты благословил жизнь святой Джейн Гудолл, бесстрашного друга Божьего Народа Джунглей; она сподвиглась перенести множество превратностей, а также укусов Насекомых, чтобы протянуть руку через пропасть, разделяющую Виды, и благодаря ее любви к нашим ближайшим родственникам Шимпанзе и совместным с ними трудам мы смогли понять всю ценность отстоящего большого пальца на руках и ногах, а также нашу собственную глубокую…»

Нашу собственную глубокую что? Тоби роется в памяти, ища продолжение. Ее память слабеет; надо бы все такие вещи записывать. Вести дневник, как она делала, когда жила в салоне красоты «НоваТы». Можно пойти еще дальше – записать обычаи и присказки уже несуществующих вертоградарей на будущее; для блага грядущих поколений, как когда-то любили говорить политики, клянча лишний голос. Если, конечно, в грядущем будут какие-то поколения; и если они будут уметь читать. Если вдуматься, это два очень больших вопроса. И даже если искусство чтения сохранится, неужели в будущем кого-то заинтересуют обычаи малоизвестной, потом объявленной вне закона, а потом разогнанной религиозной секты «зеленых»?

Может быть, действуя с твердой верой в такое будущее, помогаешь его осуществлению. Мудрость очень в духе вертоградарей. У Тоби нет бумаги, но можно попросить Зеба прихватить немного на очередной восторгательной вылазке. Конечно, при условии, что Зебу удастся найти бумагу, которая не отсырела и не изгрызена мышами на гнезда. И не съедена термитами. Да, и еще понадобятся карандаши. Или ручки. Или мелки для бумаги. Тогда можно будет начать.

Хотя сейчас Тоби трудно сосредоточиться на идее будущего. Она слишком погружена в настоящее: в настоящем есть Зеб, а в будущем его может и не оказаться.

Она жаждет наступления ночи. Ей хочется пропустить едва начатый день и с головой плюхнуться в ночь, как в пруд; пруд с отраженной в нем луной. Плавать в жидком лунном свете.

Но жить ради ночи – опасно. День становится несущественным. Можно утратить осторожность, упустить детали, сбиться с пути. В такие дни она обнаруживает, что стоит столбом посреди комнаты, с сандалией в руках, не понимая, как она сюда попала; или снаружи, под деревом, зачарованно глядя на трепещущую листву, и мысленно дает себе пинка: «Шевелись! Сейчас же! Давай, тебе же нужно…» Но что именно ей нужно сделать?

Это не только у нее, и причиной не только ее ночная жизнь. Тоби замечает, что и другие так же расслабились. Застывают непонятно с чего, прислушиваются, хотя никто ничего не говорил. Потом рывком – заметным усилием – возвращаются в осязаемую реальность. Начинают суетиться в саду, чинить забор, возиться с солнечной установкой или на строительстве… Очень соблазнительно – просто плыть по течению, как Дети Коростеля. У них нет праздников, нет календарей, нет дел, которые нужно выполнить к сроку. Нет долговременных целей.

Она хорошо помнит это ощущение подвешенности в вакууме – с той поры, когда несколько месяцев прожила в салоне красоты «НоваТы», ожидая, пока чума, убивающая весь остальной мир, пойдет на убыль. А потом – когда прекратились мольбы, плач, стук в дверь, когда никто уже не тащился к зданию и не падал замертво на газоне, просто ожидая Знака, что кто-то еще остался в живых. Момента, когда снова начнется осмысленное время.

Она тогда цеплялась за установленный ежедневный распорядок: следила, чтобы ее тело было как следует накормлено и напоено, заполняла время мелкими делами и старательно вела дневник. Отгоняя голоса, которые пытались пробраться к ней в голову, как они любят делать, когда оказываешься в одиночестве. Отгоняя соблазн убрести прочь, в лес, открыть дверь тому, что должно с ней случиться, или, точнее говоря, с ней покончить. Положить конец.

Это было словно транс или хождение во сне. «Покорись. Сдайся. Смешайся со вселенной. Все равно этим кончится». Словно кто-то или что-то нашептывало, маня ее в темноту: «Иди к нам, иди сюда. Это будет конец. Это будет облегчение. Это будет завершение. Это будет не очень больно».

Возможно, такой шепот слышат уже и другие. Подобные голоса докучают отшельникам в пустыне и заключенным в одиночных камерах. Но, может быть, никто из находящихся рядом с Тоби от этого и не страдает: ведь здесь, в отличие от «НоваТы», нет одиночества, каждый окружен другими людьми. Но все же Тоби ловит себя на том, что каждое утро пересчитывает всех по головам, проверяя, все ли Беззумные Аддамы и бывшие вертоградари на месте; убеждаясь, что никто из них не убрел ночью в лабиринт листьев и ветвей, птичьих песен, песен ветра и тишины.

Кто-то стучит по стенке рядом с ее дверью.

– Ты внутри, о Тоби?

Это мальчик, Черная Борода, пришел ее проведать. Возможно, он сознательно или подсознательно разделяет ее страхи и не хочет, чтобы она вдруг исчезла.

– Да, – отвечает она. – Я здесь. Подожди пока, где стоишь.

Она второпях драпируется очередной простыней. На сегодня пусть будет что-нибудь менее строгое, не с геометрическим, а с цветочным рисунком. Пышные розы. Сплетение лиан. Неужели она тщеславна? Нет, она празднует возрождение жизни – своей собственной. Такое у нее оправдание. Может, она выглядит смешно – как старая овца, что притворяется ягненком? Без зеркала не скажешь. Главное – расправить плечи и шагать уверенно. Она отводит волосы за уши и закручивает в узел. Вот так, чтобы никаких шаловливых прядей. Нужна и доля сдержанности тоже.

– Я отведу тебя к Джимми-Снежнычеловеку, – значительно говорит Черная Борода, когда она выходит к нему готовая. – Чтобы ты ему помогла. С опарышами.

Он горд тем, что выучил такое слово, поэтому повторяет еще раз:

– С опарышами!

Он лучезарно улыбается:

– Опарыши хорошие. Их сотворила Орикс. Они не сделают нам плохо.

Он искоса взглядывает на Тоби, желая убедиться, что запомнил все правильно. Потом снова улыбается.

– И скоро Джимми-Снежнычеловек уже не будет больной!

Он берет Тоби за руку и тянет вперед. Он знает всю последовательность ее действий – он, как маленькая тень, впитывает все, что она делает.

Тоби думает: «Если бы у меня был ребенок – он был бы такой? Нет. Он был бы совсем не такой. Хватит вздыхать о несбыточном».

Джимми все еще спит, но цвет лица у него заметно лучше, и температура нормальная. Тоби вливает в него ложкой воду с медом и грибной эликсир. Нога заживает быстро; скоро опарыши уже не понадобятся.

– Джимми-Снежнычеловек идет, – сообщают ей Дети Коростеля. Сегодня утром при нем дежурят четверо, трое мужчин и женщина. – Он идет очень быстро, у себя в голове. Скоро он будет здесь.

– Сегодня? – спрашивает она.

– Сегодня, завтра. Скоро, – они улыбаются ей.

– Не беспокойся, о Тоби, – говорит женщина. – Джимми-Снежнычеловек теперь в безопасности. Коростель посылает его обратно к нам.

– И Орикс тоже, – говорит самый высокий из мужчин. Кажется, его зовут Авраам Линкольн. Тоби нужно постараться запомнить их имена. – Она тоже его посылает.

– Она приказала своим Детям его не трогать, – говорит женщина (Императрица Жозефина?).

– Несмотря на то что у него слабая моча, и Дети Орикс сначала не понимали, что им нельзя его есть.

– Наша моча сильная. Моча наших мужчин. Дети Орикс понимают такую мочу.

– Те Дети Орикс, у которых острые зубы, едят тех, у кого слабая моча.

– И Дети Орикс, у которых клыки, тоже иногда их едят.

– И Дети Орикс, которые подобны медведям – те, у которых большие острые когти. Мы не видели медведя. Зеб однажды съел медведя, он знает, что такое медведь.

– Но Орикс велела им не есть его.

– Велела им не трогать Джимми-Снежнычеловека.