Тимур Пулатов - Черепаха Тарази Страница 28

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Бессаз, заложив руки за спину в решительной позе.

— Многое, — загадочно ответил старик. — Они понимают, что поступили нехорошо и что надо обязательно вернуть прикованному его цепи, — говорил староста внимательно слушающим его мушрикам.

— Да бог с ними, с цепями! — вдруг засуетился Бессаз и забегал по площадке, не зная, что делать, ибо злило его все время то, что староста заступается за своих односельчан, — Надо что-то придумать… Во время ливня или при сильном ветре несчастный сорвется вниз. Медлить нельзя! — И посмотрел на старосту, ожидая его ответа, — ведь теперь он решил действовать только с согласия старика и во всем следовать его воле.

Мудрый старик будет направлять Бессаза так ненавязчиво и незаметно, будто Бессаз вполне самостоятелен и независим в своих поступках. У обоих будет совесть чиста, когда соблюдут они правила игры. Хотя, если призадуматься на досуге, может сделаться Бессазу гадко, мерзко, ибо молодая душа его впервые приняла такое тяжкое испытание… но времени на терзания уже нет, да и все вроде бы уже решено…

— Я думал подождать, когда пойдет ливень, но выжду… — пробормотал Бессаз.

— И правильно, — согласился староста и посмотрел озабоченно по сторонам, словно искал кого-то. — После ливня слой станет еще толще. Ведь холм весь в соляных парах, как в ядовитом ореоле…

— Об этом я не подумал, — удрученно сказал Бессаз. — Так вы советуете?..

— Обвязать себя веревкой, спуститься к несчастному и начать осмотр. Хотите, я обвяжусь?..

— Что вы! Не утруждайте себя!

Староста вынул из-за пояса маленькую лопату и повертел в руках.

— Эта штука пригодится…

— Да, да, — Бессаз посмотрел вниз с обрыва и содрогнулся, представив себе, как будет висеть на такой высоте. А старик тем временем с тщательностью завязывал узлы на веревке, проверяя на прочность, — заодно он пожурил Бессаза за халатность и торопливость, с которой он ранее привязывал к ноге веревку.

— Вы обрекали себя, молодой человек, на верную гибель, — добавил он так, словно пока еще не в открытую и неназойливо старался подчеркнуть свое превосходство.

Приготовив все, староста отошел и сел на возвышенности. Ему хотелось находиться подальше от веревки на случай, если Бессаз все еще в глубине души не доверяет ему. И желая все время быть на виду.

Бессаз, слегка задетый этим, уже хотел было снова объясниться, уверяя старика в том, что не сомневается в его преданности, но решил, что лучше не говорить больше на эту тему.

Короткой молитвой староста благословил Бессаза. И Бессаз стал спускаться и после нескольких нервных движений почувствовал себя увереннее, когда ноги его коснулись ямок, — подобно лестнице они были прорублены до того места, где висел прикованный.

«Это вырубили, чтобы достать цепи», — догадался Бессаз, спускаясь по следам грабителей, и староста все подбадривающе махал ему рукой.

Нога Бессаза нечаянно задела голову прикованного, раздался глухой звук, который так напугал следователя, что у него в глазах потемнело.

— Соляной панцирь окаменел, — с трудом овладев собой, крикнул он старосте, ибо бедняга, услышав, как Бессаз застонал от страха, вскочил, бледный и дрожащий.

Еще шаг, и Бессаз повис рядом с прикованным и — странное дело — не чувствовал ни сострадания, ни омерзения, хотя и касался плечом тела мученика, над которым так жестоко надругались.

Бессаз был спокоен, наверное, оттого, что не видел его лица, закрытого соляной маской. Лишь тупой звук раздался, когда Бессаз ударил его по груди лопатой, но ни комочка соли не отлетело…

— Соль как камень, — повторил он, и староста, который сидел и переживал, наблюдая за действиями Бессаза, даже привстал.

Соляной панцирь нельзя было снять, не поранив тело прикованного, и пока Бессаз думал, как быть, вдруг заметил что-то в его правой руке.

— У него что-то в руке, — сообщил он старосте.

Старик тряхнул головой и чуть было не сказал: «Я это знал», но вовремя спохватился, подумав, какой вышел бы конфуз, проговорись он сейчас.

— Что это может быть? — вслух размышлял Бессаз. — Надо снять осторожно…

— Попытайтесь, — сказал староста. — И хватит на сегодня… Боюсь, как бы у вас голова не закружилась от паров…

Бессаз уперся ногами в то место, где, прикрытый соляным колпаком, выпирал живот прикованного, и стал постукивать лопатой, чтобы раскрошить соль на его руке.

Узкий и длинный предмет этот наклонился, — видно, прикованный слегка разжал руку, и, если бы не ловкость Бессаза, который на лету схватил предмет, он полетел бы вниз, на крышу, и какой-нибудь мушрик из простого любопытства взял бы и разломал предмет, чтобы посмотреть, что же там внутри…

Сжав находку зубами, Бессаз поспешил наверх, ибо ощущал уже легкое головокружение от паров. Староста подбежал и помог ему подняться на площадку.

— Вот важная улика, — Бессаз облегченно вздохнул и сел, чтобы лучше рассмотреть предмет.

— Да, тут что-то есть, — согласился староста, заботливо стряхивая с его одежды соляную пудру. — Извините, что вам пришлось самому спускаться за этим… Был тут один страж, но он или приболел, или просто решил увильнуть от дела…

— Фаррух? Я прогнал его. Он большой притворщик, лишь делал вид, что отгоняет орла…

— И хорошо сделали! Пусть пасет овец… Теперь вы убедились: они только притворяются… Впрочем, — спохватился старик, — я зря все время ругаю их, у вас может сложиться дурное мнение и обо мне. Ведь говорят же: у плохой паствы — плохой пастырь…

— Я о вас так не думаю. — Покрутив в руке загадочный предмет, Бессаз встал — не терпелось поскорее спуститься вниз, чтобы заняться находкой. Усилия добрых людей чаще бывают тщетны. Те, к кому обращена ваша вера, недостойны ее. Они не ведают, где добро, а где зло… Я же вижу, как вы стараетесь — без сна и отдыха, — говорил Бессаз, приближаясь к крышам. Ваш скромный облик, ваш дом, где благородная бедность соседствует с душевной щедростью, ваше презрение к суете… но вы не поняты теми, кто должен с благоговением внимать вам, вместо того чтобы красть цепи.

Чтобы придать своим словам еще большую искренность, Бессаз взял старосту под локоть, доверительно заглядывая ему в лицо:

— Для кого мы стараемся, к кому обращаем свои порывы, думаю я часто в тоске и не нахожу ответа… Только знаю я одно — молча и терпеливо делать свое дело… и вы увидите: вас назовут шахидом [32], будут упоминать ваше имя рядом с именами святых.

— Ну что вы?! Вы меня совсем… окрылили. — Старик по-отечески вдруг прильнул к плечу Бессаза, пустив, кажется, и скупую слезу. — Но и вы, прошу вас, не поддавайтесь унынию. Это иссушает душу. Верьте! Верьте! И вам воздастся… — Голос имама стал мягким и вкрадчивым, а жесты полны изящества. Даже губы его, сухие и жесткие, вздулись, налились краской, и другой, более греховный человек, ищущий очищения, тут же припал бы к его ногам, чтобы принять благостный поцелуй в лоб.

Бессаз еле удержался от такого соблазна и сделал энергичный жест рукой, как бы пытаясь защититься.

— Я не унываю, — пробормотал он. — Теперь я уверен в успехе. Нелишне было бы добавить «после ваших ободряющих слов», но Бессаз решил смолчать, чтобы староста полностью не почувствовал свою власть над ним.

На площадке их встретила Майра наигранным весельем, бегала вокруг отца, шутила с ним, и тот поцелуй, который так опрометчиво не принял Бессаз после проповеди на холме, достался ей.

Приятно было видеть, что у отца с дочерью вновь сложились родственные, полюбовные отношения, и все потому, решил Бессаз, что он сблизился со старостой. Ведь еще вчера дочь была так недоверчива к отцу, ибо решила действовать с Бессазом сообща, чувствовала его поддержку. Теперь же, когда двое мужчин сделались союзниками, ей надо было ладить с обоими, боясь немилости.

И Бессаз переступал порог дома, в котором три человека, бывшие чужими, решили действовать дружно и в согласии…

VII

Увлекшись историей черепахи, мы на время забыли еще об одном ее терпеливом слушателе — Тарази. Это тем более досадно, ибо именно Тарази заставил заговорить на понятном нам человеческом языке чудище и мы узнали пусть пока еще не законченный, сбивчивый, местами противоречивый рассказ Бессаза, самую что ни на есть банальную, тысячу раз слышанную нами ранее историю первых служебных шагов молодого человека, неопытного и самонадеянного, который был вынужден пойти по ложному пути, спасовав перед трудностями.

Да, старая, как этот мир, история… И для Тарази она была скучной, даже утомительной, — словом, ничем не взбадривала, не возбуждала бесстрастного тестудолога. Единственное, чем мог заинтересовать его рассказ черепахи, — так сказать, моральной своей стороной, ибо вносил некоторую путаницу в основную идею натуралиста… Но Тарази не торопился с обобщениями, тем более что и черепаха еще не до конца поведала историю своего танасуха…