Алексей Погорелый - Тихий конец света Страница 29

Посередине глухого дворика влагой сочился водопроводный кран, возле источника выстроилась маленькая очередь. В кирпичном углу пугающе вонял туалет с хлипкой, светящейся зазорами деревянной дверью, возле которой спорили за первенство посидеть в кабинке трое пациентов. Остальные, мочились на выщербленную за годы издевательства стену. Пациенты были одеты в ту одежду, в которой их забрали с улицы. Некоторых родственники переодели в спортивные костюмы и домашние тапочки. На старых пляжных топчанах, расположились вечно уставшие шизофреники — от разбавленного в крови аминазина и галоперидола любое движение для них превращалось в пытку. Дальше, небольшой кучкой, собрались уголовники. Они вели себя тихо — в их же интересах было находиться под психиатрическим наблюдением как можно дольше. Многие из больных наворачивали неправильные круги по периметру двора, кто бодро, разминаясь, а другие устало, еле волоча ноги и невидяще глядя в потрескавшийся асфальт. Илья с напарником курили возле входных дверей, наблюдая за порядком. Илья следил за своими пациентами с надзорной палаты, а его напарник Артем за всеми остальными.

— К тебе прибыл один новенький, — утвердительно сказал Артем.

— Двое, — ответил Илья.

— Вон тот, — кивнул головой Артем на деревянные топчаны, — тот, что с Гришей базарит.

— И что?

— Я знаю, что ты любишь их беседы слушать, Ленина там, Попа с Философом.

Илья промолчал.

— Так вот, — Артем повернул свою носатую физиономию и внимательно посмотрел на Илью черными глазами, — я знаю этого Матвея. Как раз перед твоим приходом его выпустили. — Артем достал дешевые сигареты из кармана и подкурил. — Не слушай его и не разговаривай.

— Чего это? — удивился Илья.

— Затянет он тебя своими разговорами — сам психом станешь. Парень без башни вообще, у него голоса в голове, шизик в общем. Знаешь, что он главному сказал?

Илья с интересом повернулся к напарнику. Артем скривил физиономию, как будто ему больно говорить:

— Иисус Христос тоже голос Бога слышал и с Дьяволом общался. Вы Иисуса тоже шизофреником считаете?

— Лихо, — сказал Илья, — а что главный?

— Главный разорался и выгнал этого Матвея из кабинета. Потом сам с работы уехал. — Артем зло сплюнул в сторону. — Нехороший он человек, этот Матвей. Не слушай его.

Илья начал переваривать информацию. Ему хотелось достать диктофон, и записать все дословно, пока свежо в памяти, но он не решился сделать это при Артеме. Илья представлял, насколько достал Матвей своим вопросом главврача. Боголюбов Александр Владимирович был известен как очень набожный человек. Взгляд Ильи начал бесцельно блуждать по двору и наткнулся на Попа. Высокий, крупный мужчина с окладистой бородой до пояса держал в руках Библию в черном кожаном переплете и, глядя в тучное небо, тихо молился.

Андрей Прокопьевич действительно был когда-то церковнослужителем. Очутился в дурдоме он из-за желания поведать людям истину. Поп, Андрей Прокопьевич, стал проповедовать не по басням из методичек, разработанных православной церковью, а по откровениям апостолов. И начал выдавать цитаты из Нового завета, от которых миряне приходили в тихий ужас. Поп открывал Библию и зачитывал прихожанам:

— От Матфея! И говорит им Иисус: идите за мною, и Я сделаю вас ловцами человеков.

И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную;

Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет душу свою ради меня, тот обретёт её;

Ученики Его сказали: так кто же может спастись?

А Иисус воззрев сказал им: человекам это не возможно, Богу же всё возможно.

Поп приводил еще много изречений из Святого Писания, от которых у прихожан начинали шевелиться волосы на голове. Не забыл Андрей Прокопьевич напомнить и о последних минутах жизни Иисуса, распятого на кресте:

— А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Боже Мой! Боже Мой! Для чего ты Меня оставил?

На вторую проповедь пришли представители церкви с инспекцией. Они терпеливо выслушали все до конца, а потом настоятельно предложили Андрею Прокопьевичу удалиться в монастырь. Поп сбежал на третий день и начал проповедовать в парках города, где и был задержан сотрудниками полиции, а потом препровожден в психиатрическую лечебницу.

Илья дождался, когда тихая молитва закончится и подошел к Попу.

— Андрей Прокопьевич, можно задать вам вопрос? — Илья незаметно нажал на кнопку диктофона, лежащего в кармане медицинского халата.

— Спрашивай, Илья, — пробасил Поп.

— Вот шизофреники слышат голоса, но ведь Иисус тоже слышал голос Бога. Как вы это объясните?

— Понимаешь, Илья, — Поп сложил руки с Библией на раздувающем спортивный костюм плотном животе. — Вы, психиатры, ничего не смыслите в той лживой науке, которую сами придумали каких-то сто лет назад. Медицине, философии, математике и астрономии десятки тысяч лет. А психологии всего сто. Почему? — Александр Прокопьевич поднял густую бровь и продолжил. — Потому, что не было в ней надобности. И сейчас нет. Иисусу говорил Всевышний законы, а этим, — Поп обвел взором дворик, — шепчут на уши бесы. Раньше таких людей называли душевнобольными. А вы, психиатры, — Поп усмехнулся. — Душу хотите уколами и таблетками вылечить.

— Если знание приносит боль, то в незнании — угроза. В неприятии явного заключается громадный риск, — не понятно к чему с топчана сказал пожилой мужчина с худым, благородным лицом, обрамленным испанской бородкой.

— Истинно так, Философ, — подтвердил Александр Прокопьевич.

Илья мысленно запутался во фразе Философа и выкинул ее из головы, решив разобраться с ней дома. Он выключил диктофон и вернулся к Артему.

Илье нравился Философ. Всегда спокойный, уравновешенный человек, опрятный и культурный, насколько это было возможно в этих стенах. Вот только его фразы мало кому были понятны. Философ, как он говорил, мыслит не на русском или каком-либо другом языке, а общими межгалактическими мыслеобразами. В связи с этим, ему было тяжело выразить весь безграничный, но идеально точный смысл — не хватало в языках слов, а в душах понятий. Он считал, что мир — отражение сознания бога, созданного Всевышним. Этот иррациональный в своих поступках бог — сумасшедший, несущий хаос и разрушение. А Всевышний бог — добрый и мудрый, вмешивается в мир через свои воплощения на земле, чтобы сделать мир разумным. Философ определяет Бога как плазмата, энергетическую форму живой информации. Человек же — гомоплазмат, образованный симбиозом плазмата бога и человеческого существа. Философ верит в бессмертие человека. Для этого только надо создать электронный мозг из микросхем, которым будет управлять бессмертная душа. Илье казалось, что Философ набрался этой мудрости из множества фантастических книг, которые ему таскала в больницу невыразительная, серенькая как мышка, пожилая женщина.

Илья закурил сигарету. Мрачные, тяжелые тучи грозно нависли над маленьким колодцем двора, давя своей мощью и величием на заключенных в нем людей. Илье нравилась такая погода. Солнце не давило на мозг и не раздражало глаза. Воздух очищался озоном — дыханием бога, как сказал один поэт. Илья заметил, чем ближе к середине осени, тем люди становятся тише — то ли устали после лета, то ли сезонная меланхолия. Сбросив, как старую рубаху, потное, душное, крикливое лето, люди облагораживались, входя в золотую осень. Старый хиппи с рубленым профилем североамериканского индейца сидел в кирпичном углу на корточках и, не мигая, смотрел на небо. Его седые, невесомые, длинные волосы зависли на легком ветерке, как парус. За что хиппи поместили в дурдом, никто уже не помнил, его никто даже не замечал. Здоровенный бугай, обнажив торс, на котором расплылась синяя змея, красовался в отражении окна, с выдохом напрягая ожиревшие бицепсы. Потом, одумавшись, надел спортивную куртку, достал из кармана кусок булки и стал кормить голубей. Эти летающие жопоглотки окружили здоровяка, как птенцы наседку. Он был из братков, но не косил от зоны в отличие от других уголовников, а просто обожрался наркоты и глюки его не отпустили. Железом забарабанила дверь и невидимый голос прокричал: «Завтрак!».

Столовая представляла собой длинный зал, в торце которого находилось окошко кухни. Из высоких окон, закрытых сетью решеток виднелся парк. Тяжелые, низкие тучи обещали грозу. Пациенты брали при входе железные миски, ложки, кружки, проходили к раздаточному окну, просовывали внутрь посуду. Окошко выдавало липкую кашу, два куска хлеба и жидкость похожую на чай. Больные рассаживались на скамейки за длинными, тяжелыми столами и принимались чавкать, сербать и отрыгивать, разбавляя хаотичный звук, скребущей друг о друга металлической посудой.