Дмитрий Сергеев - Завещание каменного века Страница 3

Из его рассказа я уяснил, что нахожусь в мире ничуть не похожем на родную Землю. Люди здесь живут не на поверхности планеты, а внутри. Цивилизация Земтера насчитывает примерно десять тысячелетий.

(Все единицы измерения у них были другими, но у меня в уме без каких-либо усилий с моей стороны они сами собою переводились в привычные – секунды, минуты, годы, километры).

– После каменных топоров и орбитальных ракет прошло десять тысячелетий, – говорил он.

– Позвольте, – перебил я. – Между каменным топором и орбитальной ракетой – пропасть. Разве можно ставить их рядом?

– Принципиальной разницы между каменным топором и первобытной ракетой на радиоактивном топливе нет: то и другое доступно при зародышевых знаниях о строении мира…

Он сделал попытку растолковать мне главнейшие достижения наук Земтера, говорил о хоморондах пространств, о вакуумклнце и об их постоянной взаимосвязи с числом воплей в балансе израсходованной информации… От всей этой мешанины у меня закружилась голова.

– Видимо, вам не понять этого, – признал он. – Попроще объяснить вряд ли можно.

– И не пытайтесь – не надо!

В конце концов, какое мне дело до их наук – я и своих-то не знал.

Эта мысль родилась внезапно.

– Я, может быть, и поверю вам, что это не сон и что я нахожусь на другой планете, если побываю на поверхности – увижу небо.

"Уж собственное-то солнце и звезды узнаю", – подумал я.

Мы пробирались полутемными штреками. Кристаллы слюды вспыхивали на изломе пластов породы, прорезанной тоннелем.

Нижняя подъемная камера находилась неподалеку. Итгол прекрасно разбирался в сложнейшем механизме подъемника. Мы вдвоем поместились в клеть. Жилых этажей над нами оказалось множество. Гулкие полости шахтных дворов на этажах стремительно проносились вниз. Ни малейшей перегрузки при подъеме мы не испытывали.

Поверхность Земтера выглядела пустынной и безжизненной. Красноватый мертвенный свет пробивался сквозь плотный заслон облаков или тумана. Когда туман прореживался, показывался огромный бордово-красный диск – наше солнце бывает таким лишь на закате. Поверхность – сплошной камень, гладкий, точно вылизанный. Сквозь прозрачную оболочку камеры доносился гул ветра. Я замечал песчинки, они проносились вскользь поката стеклянного колпака и завихривались с подветренной стороны.

Температура снаружи около трехсот филей (минус восемьдесят по Цельсию). Как в Антарктиде. Атмосфера не ядовита, но сильно разрежена. Без маски выйти нельзя.

Вначале я попал в изоляционный тамбур – разлинованную и тоже прозрачную клетку. Внешняя оболочка колпака вместе с тамбуром начала медленно вращаться. Я не сразу почувствовал это, уловил по тому, как изменились надрывы ветра. Тамбур переместился на подветренную сторону. Я разгадал знаки, которые подавал Итгол: нужно нажать пластину, размеченную цветным пунктиром.

Холода не почувствовал – на мне был защитный костюм. Но я все же испытал радость человека, вышедшего на свободу – вольная, не конденсированная атмосфера объяла мое тело, помещенное в скафандр. Но только на мгновение. Непроницаемый комбинезон изнутри наполнился воздухом, раздулся, как рыбий пузырь, наружное и внутреннее давление уравновесилось.

Я шагнул из кабины. Сквозь пухлую эластичную подошву ощутил жесткость камня. Под ногами была гранитная твердь, оглаженная ветрами. Я различал скупое мерцание и разноцветные отливы в глубине кристаллов, слагающих породу. Скудный гранитный покров Земтера – единственное, что напоминало Землю: точно так выглядят прибрежные скалы на севере.

Многопудовая тяжесть ветра обрушилась на меня. Страховочный трос напружинился. Внутри колпака, где остался Итгол, начала вращаться лебедкаменя насильно потащило к спасительной пристани подъемного бункера. Я отдался на волю ветра и выструненного троса. Это было даже приятно.

Я взглянул вверх: в широком прогале меж облаков синело звездное небо. Подобного сияния нельзя было наблюдать с Земли – такой массы раскаленных звезд над нею не было.

Итак, я действительно нахожусь на другой планете. Судя по густоте звезд, по их яростному блеску даже при солнце, Земтер расположен на много ближе к центру галактики. При моих скромных познаниях в астрономии нечего было и думать определить местоположение земтерского солнца. Да если б я и умел ориентироваться в звездном пространстве, что мне это давало? Неразрешенным остался и вопрос: когда я живу? Действительно ли с того времени, когда грохот снежного обвала выключил мое сознание, протекли тысячелетия? Необъяснимое смутное чувство подсказывало мне, что число тридцать тысяч лет не такое уж и фантастическое – в самом деле позади моего теперешнего настоящего раскинулась пропасть веков. Все, что было прежде, – по одну сторону пропасти, нынешняя земтерская жизнь – по другую.

О своей прошлой жизни я старался забыть хотя бы до той поры, пока не выясню, есть ли у меня надежда возвратиться на Землю, пусть самая крошечная. Она придала бы мне силы. Нестерпимо сознавать, сколько пришлось пережить из-за меня ребятам, с каким отчаянием пытались они разрыть снежную лавину, в которой погребло меня. Но еще мучительней знать, что все это было в далеком-далеком прошлом: если я и вернусь на землю, то никого не застану. Если это так, зачем мне возвращаться? Вместе с тем я сознавал, что никакого чувства времени, хотя бы и смутного, у меня не должно быть. Я и не знал, как можно объяснить подобное свойство, будь оно на самом деле. И все же, вопреки логике, верил интуиции; время здесь совсем иное.

Итгол, в существовании которого я все еще сомневался, считая, что он снится мне, – заинтересовался именно этим.

– Интуитивно вы сознаете, что протекли тридцать тысячелетий? – допытывался он.

– Разумеется, все это неправда, потому что сон, – но число тридцать тысяч лет просто-таки сидит у меня в печенке.

– В печенке?

– Ну, это поговорка, – успокоил я его. – Что там на самом деле творится в моей печенке, понятия не имею. Но от здешней пищи меня просто воротит.

Каждый завтрак, обед и ужин были настоящей пыткой. Бифштекс оказывался сладковатым и мягким, как заварной крем, и пах нафталином. Сыр напоминал гнилые яблоки и отдавал нашатырем. У кетовой икры был вкус прогорклого хлопкового масла пополам с патокой. Во сне меня изводили чревоугодные кошмары: пахучие ломти настоящих бифштексов, битая птица, копченые сиги, заливная осетрина, жернова швейцарского сыра с глазками, наполненными прозрачной слезою, жареный картофель, макароны no-флотски, гречневая каша и даже… столовские биточки из сухарей и картофеля.

– Вкус и запах имитированы неудачно, – сказал Итгол, – но к тому времени, когда изготовляли эталонные образцы, натуральных продуктов на Земтере уже не осталось.

Оказывается, у них давным-давно все продукты изготовляются синтетически из первичного минерального белка – его добывают прямо из недр. Острая необходимость подобного производства возникла еще на заре новейшего летоисчисления. Бесцеремонное пользование поверхностью планеты истощило природу; оскудела, исчахла почва; вода и атмосфера были отравлены промышленными отходами. Человечеству, увлеченному междоусобицами, не было времени заняться хозяйством планеты. В грохоте сражений надвигающаяся катастрофа была малозаметной. А когда наконец удалось достигнуть единодушия, умолкли последние залпы – почва уже не способна была родить что-либо Да и жить на поверхности планеты стало невозможно. К счастью, в ходе продолжительных войн люди приспособились жить в подземных городах с искусственной атмосферой и климатом. Несколько поколений спустя люди уже не хотели и верить, что их предки обитали на верху неуютной и явно не приспособленной для жизни планеты.

Жизнь под землею имела неоспоримые преимущества, но на первых порах ощущалась нехватка продовольствия. Искусственные оранжереи и питомники не могли прокормить всех. Изготовление пищи из минерального сырья навсегда разрешило проблему. Создавать питательные вещества в виде каких угодно блюд не составляло труда, можно было имитировать цвет, вкус и запах. Оставалось только изготовить эталонные образцы основных продуктов: мяса, хлеба, рыбы, молока… Нужно было найти хотя бы одного человека, кто помнил вкус натуральной пищи. В период войн люди привыкли к эрзацам и подделкам. Разыскали дряхлого старика, который уверял, что помнит даже вкус рыбной икры. Он-то и стал дегустатором на первой пищевой фабрике. Лично им опробованные эталоны продуктов хранятся в центральной палате мер и весов.

– Все ясно, – сообразил я, – старикашка страдал хроническим насморком, и перепутал все запахи.

Итгол все же был чем-то обеспокоен, несколько раз я замечал, как он настораживался и прислушивался к тому, что происходит в коридоре. Оставаться долго в палате ему было опасно. Прежде чем уйти, он сказал: