Влада Воронова - Король, призрак и церемонии Страница 3

— А ты тем временем завершишь акт самосожжения, — ядовито сказала призракша.

— Даэнна Мьярна, клянусь вам именем Всевечного Неба, у меня нет иного выбора!

— Выбор есть всегда. Другое дело, что его почти никогда не хотят замечать.

Льехх матерно выругался. Призракша посмотрела на него с удивлением: по её понятиям ругаться в церкви было недопустимым. Или в этом мире другие обычаи?

— Я тоже бог, — буркнул Льехх. — Носитель благодати и власти Всевечного Неба, прямой наместник его Владыки. Мне можно.

Призракша кивнула. Короли-боги оказались ей не в новинку.

— Льехх, — сказал она мягко, — и всё-таки, что у тебя случилось? Быть может, пока будешь рассказывать, найдёшь решение.

Король отрицательно качнул головой.

— Решения не существует.

— А ты расскажи как не о себе. Так, как будто бы говоришь о ком-то другом. В чужих делах советовать все мастера. А ещё лучше представь, что пересказываешь книгу. Вот увидишь, не проговоришь и двух страниц, как начнёшь указывать, где и как надо переделать сюжет. В литературной критике тоже все такие знатоки, что профессиональные литературоведы отдыхают.

Льехх рассмеялся.

— Ты странная… Даже для чужачки странная. Такие мысли высказываешь. Хотя, почему бы и нет?

Он достал из заалтарной ниши запасные покрывала, дал одно призракше.

— Лучше присесть, разговор будет длинным.

Льехх с удобством расположился на широкой плоской верхушке Южной алтарной границы. Призракша села на Северную.

— Значит, книгу рассказать, — задумчиво проговорил Льехх. — Что ж, пусть будет книга.

Как узы дружбы могли связать юного принца, сына кузнеца и девочку-рабыню, так никто и не понял, даже они сами. Известно только, что дружба была самая настоящая — и в горе, и радости, на все времена и расстояния.

Познакомились они случайно: сын одного из дворцовых кузнецов пробрался в королевскую часть сада, чтобы полакомиться редким сортом заморских персиков, которые тогда как раз начали созревать, а принц прятался в саду от опеки многочисленных нянек и гувернёров. Рабыня заканчивала прополку одной из клумб и показала кузнечонку и принцу уютные заросли в заброшенной части сада, где можно было надёжно скрыться от взрослых. Похоже, ей просто хотелось доказать мальчишкам, что она, девчонка, умеет находить секретные места гораздо лучше их.

Каждому из троицы было тогда по семь лет.

Сына кузнеца звали Нэльд, принца — Льехх. Для рабов имена не положены, только номера или клички, но девочка оказалась очень гордой и своевольной. Она сама придумала себе имя — Вильса.

Это своеволие и стало причиной того, что под плети она попадала гораздо чаще других рабов. И доставалось ей гораздо сильнее, чем им. Но наказания лишь закаляли характер. На высокородную госпожу Вильса походила гораздо больше, чем сама королева.

Льехх научил своих друзей грамоте и аристократическим манерам, Нэльд — мастерить охотничьи силки и стряпать, а Вильса… Она умела чувствовать жизнь, видеть свет и радость в каждом её проявлении. Полностью постичь это искусство Нэльд и Льехх так и не смогли.

Однажды, чтобы уберечь Вильсу от особо сурового наказания, Льехх сказал, что она — ольменга. Хотя каждая из ольменг прекрасно известна всем и каждому во дворце, к тому же обычай строго оговаривает их число — двадцать пять, сомневаться в словах принца надсмотрщик не рискнул. Девочку отвели в Ольмежную башню. Блюстительница башни тоже не стала возражать принцу. Она была практичной дамой, и быстро сообразила, что у принца, пусть даже и ребёнка, вполне достаточно влияния, чтобы добиться её разжалования и ссылки в провинцию, тем более, что претенденток на столь престижную должность всегда в переизбытке. К тому же появление дополнительной ольменги лишним никогда не будет. Ведь если ни одна из имеющихся кандидаток не пройдет через Врата Отбора, в Жертвах окажется сама Блюстительница.

Льехху, Нэльду и Вильсе было тогда по десять лет.

Король умолк. Призракша спросила:

— Почему принц, вместо того, чтобы подкупить надсмотрщика, назвал свою подругу ольменгой? У него что, не было ни карманных денег, ни украшений? Ведь у аристократов даже дети ходят увешанные драгоценностями, как весеннее деревце лентами.

— Отправляясь к друзьям, я всегда переодевался в простую одежду. К тому же мне хотелось оградить Вильсу от телесных наказаний не единожды, а навсегда. Для ольменги самой суровой карой становится карцер, потому что любой, кто причинит ущерб плоти священных дев и тем самым повредит их ольм, подлежит сожжению заживо на медленном огне. Та же участь ждёт и ольменгу, если она, надеясь избежать предначертанной ей судьбы, лишит себя девственности или нанесёт себе рану. Мелкие синяки или царапины, которые получают все дети, не в счёт. Но синяки от порки будут уже слишком серьёзным повреждением, так что побои Вильсе больше не грозили.

Призракша хмыкнула:

— Есть особые виды плетей, которые не оставляют ни малейших повреждений на кожных покровах, зато боль причиняют сильнейшую.

— Да, — согласился Льехх, — такие плети есть. Однако след боли остаётся на ауре, и увидеть его может любой священник. Ауральное повреждение считается точно такой же порчей ольма, как и ранение плоти. Разве послушница, в теле которой ты сидишь, этого не знала?

— Может, и знала, только знание это не сохранилось. — Призракша немного помолчала. — Льехх, разве принц не понимал, что, делая свою подругу ольменгой, обрекает её на смерть?

— То же самое спросил у меня и Нэльд. Я сказал, что в башне есть двадцать пять специально отобранных носительниц идеально правильного ольма, тогда как ольм Вильсы самый обыкновенный. Она не пройдёт сквозь Врата, и тогда её вместе с другими отвергнутыми ольменгами выставят на продажу. Мы выкупим Вильсу и поможем ей уехать из страны.

— Так, подожди, — сказала призракша. — Получается, что ольм есть у всех и каждого?

— Конечно. Только для жертвы Всевечному Небу нужен не абы какой ольм, а самый лучший. Поэтому ежегодно и выбирается двадцать пять кандидаток, которые целых двадцать лет учатся правильно управлять ольмом, дабы как можно лучше и полнее провести его обмен на небесную благодать. В награду за это Жертва получает статус принцессы на Небе и звание святой в мире Поднебесном.

— А выбираются ольменги только среди рабынь?

Льехх зло зашипел:

— Ну ещё бы… Начни мои предки отбирать дочерей у свободных, пусть даже и простолюдинов, монархия уже давно бы сменилась республикой. А так… Купили королевские священники малолетнюю рабыню и купили. Кому какое дело, что с ней будет дальше?

— Рабы тоже поднимают восстания, — заметила призракша.

— Да. Но только не из-за ольменг.

Призракша кивнула и спросила:

— Что было дальше?

— Принц влюбился в Вильсу. Это… плохо. Даже позорно и отвратительно, потому что к тому времени они давно уже были братом и сестрой. Мьярна, мы соединили кровь! Этот обряд сделал нас родственниками точно так же, как если бы мы были детьми одних отца и матери. А я… Всевечное Небо, я извращенец! Влюбиться в сестру и желать с ней телесной близости…

— Как это случилось? Ни с того ни с сего влечение появиться не могло. Ведь ты долгое время совершенно искренне считал Вильсу своей сестрой. Что заставило тебя взглянуть на неё иначе?

— Маска и церемониальное платье. — Льехх немного помолчал. — Нам было по восемнадцать. В день летнего солнцестояния пятеро ольменг исполняют на Дворцовой площади танец облаков. Вильса оказалась в пятёрке танцующих. Она была среди них самой грациозной и соблазнительной. Беда в том, Мьярна, что я гораздо реже, чем Нэльд и Вильса, мог убегать из дворца на наше секретное место. К тому же целых два года я провёл в ознакомительных разъездах по королевству, и моё общение с сестрой заключалось не в разговорах, а в письмах… Я забыл упомянуть, что, когда мне было шестнадцать, дед умер, и отец стал королём. А я, соответственно, из простого принца сделался престолонаследником. Понимаешь, Мьярна, хотя мы с Вильсой прекрасно знали души друг друга, зато такие вещи как внешность и тембр голоса были нам знакомы мало… В некоторых случаях два года — огромный срок, и контраст между шестнадцатилетней девочкой и восемнадцатилетней девушкой разителен. То же самое касается и юноши… Тем более, что на празднике солнцестояния обычай требует закрывать лицо маской. — Льехх печально вздохнул и тут же зло ударил кулаком по алтарю. — В тот день я поспорил с приятелями, что на вечернем балу добьюсь от прекрасной ольменги поцелуя в губы. Это максимум, что мужчина может получить от Запретной Девы, и гордиться таким псевдоподвигом будет любой болван. А я в ту минуту и был самым тупым болваном среди всех. — Льехх спрятал лицо в ладонях.