Грег Ван Экхаут - Иди, пока можешь идти Страница 3

– Умерь свой гнев, герой. Не так должно великим воинам начинать борьбу за справедливость. Прежде мы должны принести достойную жертву богам и молить их о счастливом исходе.

Веселой гурьбой, под предводительством Агамемнона, герои отправились в дом Менелая и уничтожили все его запасы вина и еды, остатки принося в жертву богине семейных уз Гере. Затем, навестили дом Агелая и перерезали всех оставшихся быков…

По ходу выяснилось, что Елену действительно видели в обществе Париса и чокнутого слепца Гомера. “Их было трое, – повторял в горячечном бреду Менелай. – Трое… Трое…”

Несколько дней в доме Гомера царили мир и спокойствие. Но вот слух о приближении менелаева войска достиг его. Парис в испуге метался по дому аэда и, придя, наконец, к выводу, о собственной ратной несостоятельности, отправился за подмогой.

Гомер достал кифару и ударил по струнам. Тут же у него родились строки будущей поэмы:

– Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала;

Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома

Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю,

Горы в Аримах, в которых, повествуют, ложе Тифея…

– Да заткнись ты! – заорала на него Елена, как раз осознавшая, какую глупость она совершила. – Без тебя тошно! Главное ведь, не понятно ничего!.. – Она принялась лихорадочно собирать вещи, надеясь, что раскаяние принесет ей пощаду… Но тут открылась дверь.

На пороге дома стоял Парис с толпой заспанных мужчин за спиной, среди коих своим ростом и фамильной тупостью на лице отличался брат Париса – горбоносый Гектор.

Елена обреченно уселась рядышком с Гомером и тихонько всхлипнула. Стало ясно, что так просто ее отсюда не выпустят.

– Эта что ли? – спросил Гектор, ткнув в нее пальцем и причмокнув.

– Она… – подтвердил Парис.

Гектор не стал выражать своего мнения по поводу внешности избранницы брата, а только напомнил:

– Да-а… Ты говорил, у тебя вина много…

Осушив несколько амфор, парисовы компаньоны кричали наперебой:

– Да за такую красотку!..

– Да я б и сам!..

– Ну, брат Парис, губа у тебя не дура!

– Прелести полные перси и страстью блестящие очи… – начал было, как на рынке, расхваливать Елену Гомер, но его тут же осадили:

– Заткнись, рапсод слепошарый!

Внезапно шум и гам прервался стуком в дверь. В полной тишине герой Атенор отодвинул засов, и в дом ввалились парламентеры Агамемнона – Одиссей и сам Менелай.

– Где она?! – прорычал кузнец.

– Кто? – закосил под дурачка Парис.

– Ну, эта!.. – пытаясь вспомнить, как зовут жену, продолжал буянить Менелай.

Тем временем хитроумный Одиссей, оглядевшись, заметил ряд пустых амфор на полу и полных на столе, облизал пересохшие губы и предложил:

– Поговорим?

Поговорить были не прочь и хозяева.

После пятой амфоры Одиссей, неуверенно поднимаясь, промямлил:

– Ну, мы пойдем?

Но Менелая зациклило:

– А ЭТА-то где?

– Елена, что ли? – влез Атенор. – Да тут она! Забирай! Добра-то…

– Елена! – ударил Менелай кулаком по столу, вспомнив, наконец, имя.

Дремавшие мужи повскакали с мест: “Что? Кто? Почему?!”

– Елену забирает, – пояснил Атенор. – Отдадим?

“Да, конечно…”, “Да я бы сам…”, “Жена, все-таки…” – загомонили собравшиеся, соглашаясь. Но тут поднялся Парис, наслушавшийся увещеваний Гомера:

– Или я вас плохо угощал? Или не в этом погребе хранится еще несметное множество амфор?

И устыдились герои. И прогнали с позором послов агамемноновых. Гомер же выкрикивал им вдогонку:

– Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим

В дом и Елену введет, и сокровища все он получит!..

Парис запер дом. Войти в него никто не мог, но и выйти тоже. Дом был окружен. Началась осада.

Через некоторое время, устав от безделья и прикончи припасы, воинство Агамемнона принялось разорять окрестные усадьбы, причисляя соседей Гомера к союзникам Париса и отбирая вино и скот, якобы для жертвоприношений.

Особо в этих славных походах прославился Ахилл. Хромоногого невзрачного юношу принимали за убогого странника и безбоязненно пускали в дом. Беспечные хозяева дорого платили за свою доброту: стоило им отпереть дверь, как вслед за Ахиллом в дом вваливалась орда опухших ратников и чинили там невиданный разгром.

Именно эта тактика навела на смелую мысль хитроумного Одиссея, когда все близлежащие дворы были опустошены, и воинство стало роптать. Он предложил:

– А слабо нам построить коня?

– Зачем? – удивилось воинство.

– Слабо, значит? – не унимался Одиссей, сам обалдевая от своей настырности.

– Но почему коня?

– А кого? Слона, что ли?!!

– Я видел знамение! – внезапно возопил некто Калхас, слывший провидцем. – Конь принесет нам победу!

– Вот! – многозначительно поднял палец Одиссей.

На этом прения закончились.

Коня, прямо перед дверью Гомера, наспех соорудил художник Эпей, пришпандорив к пустой винной бочке деревянные ноги, голову и настоящий конский хвост. Удостоверившись, что из окна дома за ними не наблюдают, дурашливо хихикая, в бочку забрался сам Одиссей и еще несколько воинов. Остальные отступили на почтительное расстояние и принялись наблюдать.

Затем наступила очередь наученного Одиссеем воина Синона. Ночью он принялся скрести в дверь дома.

– Кто? – сурово спросил его Парис.

Надо сказать, что с появлением во дворе загадочного изваяния, он почему-то чувствовал себя неуютно. Масла в огонь добавило приключившееся в этот день неприятное событие с неким Лаокооном. С ним случилась белая горячка, и в каждом углу ему виделись ужасные черви и змеи. Когда же он увидел деревянного коня, он почему-то пришел в неописуемый ужас и, с криком – “О, погибель нам, погибель!!!” – сунул, чтобы охладиться, разгоряченную голову в кадку с водой и действительно захлебнулся насмерть…

– Это я, Синон, – простонал лазутчик. – Винца бы мне… Голова раскалывается…

Дверь приотворилась. Вооруженные до зубов друзья Париса подозрительно оглядели окрестности, затем за шкирку втащили Синона в дом и заперлись вновь.

– Винца, говоришь? – оскалился Парис, сильно изменившийся за последние дни. – Дам я тебе винца, но только если расскажешь, что это за идиотского коня вы тут поставили. На что это намек?

– Есть у нас один придурок, – торопливо начал рассказывать Синон, – прорицатель Калхас. Ему привиделось, что у кого есть такой конь, тот и победит… Ты вина обещал…

– Погодь, погодь… А в чем сила этого коня?

– А я откуда знаю?

– Хм… На, пей, – протянул ему кружку Парис. – Сволочь агамемноновская.

– Давай-ка, тоже коня построим, – предложил Эней сын Анхиза.

– Это еще зачем? – удивился Парис.

– Ну-у… Может, правда, что-то в этом коне есть?

Синон при этих словах поперхнулся вином и неистово закашлялся.

– Что в нем может быть? – продолжал упрямится Парис. – Ты что, думаешь, они вино в бочке оставили? Жди!

– Вина там нет, – торопливо подтвердил Синон. – У нас вообще вино кончилось…

– Видишь, – устыдил Парис Энея. – А если уж ты такой суеверный, так лучше не строить, а этого коня украсть. А?

– Только не говорите, что это я вам сказал, – попросил Синон. – Агамемнон узнает, пришибет…

– Мы тебя, гнида, и сами пришибем, – успокоил его проснувшийся Гектор. – О чем речь-то?

– Коня надо в дом занести, – веско изрек Парис. – Так, словно это придумал он.

– Давно пора, – одобрил Гектор и стал натягивать сандалии.

На том история и закончилась. “Конь” был внесен в дом. А ночью Одиссей и его дружки вылезли из бочки, открыли подпертую изнутри дверь. Воины Агамемнона вломились в цитадель Париса, крепко отделали его и остальных, затем выволокли их во двор, а дом подпалили.

Но Гомер не унывал. Материала для поэмы было теперь предостаточно:

– Вместе смешались победные крики и смертные стоны

Воев губящих и гибнущих; кровью земля заструилась.

Словно когда две реки наводненные, с гор низвергаясь,

Обе в долину единую бурные воды сливают,

Обе из шумных истоков бросаясь в пучинную пропасть;

Шум их далеко пастырь с утеса нагорного слышит, —

Так от сразившихся воинств и гром разлиялся и ужас…

Что касается Елены, то она после этого долго и счастливо жила с Менелаем. Гектор подружился с Ахиллом и всюду таскался за ним, нередко наступая бедняге на больную пяту…

А Одиссею полюбился мощный голос слепого рапсода, и он часто брал того с собой на морскую рыбалку. Шум моря, крики чаек и страх перед водной стихией подстегивали фантазию слепого поэта, и однажды он задумал новую великую поэму.