Пол Андерсон - Эутопия Страница 3

— Я хотел бы… хотел бы как-то отплатить тебе…

— Ерунда! Я немного поразвлекся… А кроме того, показал сыновьям, как поступает настоящий мужчина.

Язон вышел наружу. Геликоптер — гравитики здесь еще не знали — пилотировал молодой местный житель. Он представился и добавил, что перевезет чужака в столицу не столько ради услуги Арпаду, сколько из-за наглости норландцев, вторгшихся на территорию Дакоты. Это было все, что он сказал, и Язон вздохнул с облегчением, когда оказалось, что ему не нужно поддерживать разговор.

Машина поднялась в воздух. По дороге (они летели на юг) Язон видел деревни, построенные у пересечений дорог, тут и там двор какого-нибудь магната, однако прежде всего огромные волнистые равнины. Естественный прирост в Вестфалии, как и в Эутопии, жестоко контролировался, однако здесь, подумал Язон, его ограничивали не для того, чтобы обеспечить людям достаточно места для жизни и чистый воздух для дыхания. Здесь к контролю рождаемости относились как к инструменту экономической политики, он просто служил скупости отцов, не желавших делить свою собственность между многими детьми.

Солнце зашло, и почти полный месяц — большой, цвета дыни — взобрался на восточный край мира. Язон сел поудобнее, чувствуя костями каждое содрогание машины и почти наслаждаясь усталостью, и вгляделся в спутник Земли. Ничто не указывало на то, что там находится база людей. Он успеет вернуться домой, прежде чем в этой истории на Луне вспыхнут огни городов.

Однако дом находился бесконечно далеко. Он мог бы отправиться на самую дальнюю из звезд, которые начали загораться на фоне пурпурного заката — если бы можно было превысить скорость света — и не нашел бы Эутопии. Его отделяли от нее измерения и судьба. Только линии сил паравремени могли переправить его через реку времени и вернуть к родным берегам.

Почему мир такой, какой он есть? Это были пустые размышления, но его утомленный разум находил облегчение в решении этого инфантильного вопроса. Почему бог захотел, чтобы время разделилось на множество ответвлений, как будто огромное, тенистое дерево вселенных, Игдрасиль данскарских легенд? Может, для того, чтобы человек мог реализовать любую из своих возможностей?

Наверняка нет. Ведь многие из них были совершенно ужасающими…

Допустим, Александр Завоеватель не выздоровел от лихорадки, охватившей его в Вавилоне. Допустим, что — иначе, нежели в нашем мире, где, очищенный ею, он весь остаток жизни посвятил укреплению фундамента своей империи — допустим, что он умер.

Но ведь такое действительно случается, и не в одной истории. Затем империя распалась в результате войн за наследство, развитие Эллады и Ориента пошло разными путями. Зарождавшаяся наука выродилась в метафизику, а потом даже в мистицизм. Ослабевший мир Средиземноморья постепенно подчинили римляне: холодный, жестокий и нетворческий народ, считавший себя наследником Эллады даже после уничтожения Коринфа. Потом некий еретический жидовский пророк основал мистический культ и нашел сторонников во всем современном мире, ибо отчаяние охватывало людей. Это был культ, не знавший слова «терпимость». Его жрецы уничтожили многочисленные пути, по которым можно дойти до бога — все, кроме своего. Они вырубали святые рощи, убирали из домов их скромных божеств и убивали людей со свободными мыслями.

«О да, — подумал Язон, — со временем они потеряли влияние и значение. Благодаря этому могла возникнуть наука — почти на две тысячи лет позднее, чем у нас — однако их яд остался; убежденность, что человек должен приспосабливаться не только к господствующим формам поведения, но также к господствующим верованиям и убеждениям. В Америке это называют тоталитаризмом, и именно в результате этого дело дошло до изобретения атомного оружия.

Я ненавижу эту историю — ее грязь, расточительность, ограничения, ее головную боль и безумие. У меня никогда не было более трудного задания, чем изображать американца, чтобы изнутри увидеть, что эти люди думают о себе. Но сегодня… Мне жаль тебя, бедный, изнасилованный мир. Не знаю, пожелать ли тебе скорейшей гибели или надеяться, что когда-нибудь твои преемники завоюют себе то, чего мы добились века назад».

Нужно признать, что этому миру повезло больше. Христианство нашло свой конец под натиском арабов, викингов и венгров. Позднее Мусульманская Империя распалась из-за гражданских войн, и европейские варвары нашли мир открытым. Когда тысячу лет назад они пересекли Атлантику, то были слишком слабы, чтобы убивать туземцев, а потому им пришлось с ними сотрудничать. Тогда у них не было промышленности, они не могли уничтожить всего полушария и потому врастали в эту страну медленно, овладевая ею так, как мужчина своей возлюбленной.

Но эти огромные темные леса, угрюмые равнины, безлюдные пустыни и горы с бегающими по ним козами… Атмосфера этого края проникала в их души, ив сердцах они навсегда останутся дикарями.

Язон вздохнул, уселся поудобнее, заставил себя заснуть, и каждый из его снов носил имя Ники.

Там, где водопад положил конец навигации по этой большой реке, известной то как Зевс, то как Миссисипи или еще Длинная Река, народ принципиально оседлый, не развивший воздушного транспорта в такой степени, как это произошло в Эутопии, построил город. Торговля и военная активность повлекли за собой возникновение определенной политической системы, искусства, науки, педагогики. Варади насчитывал около ста тысяч жителей — в Вестфалии не проводили переписей, — дома которых с окнами, выходящими во внутренние дворы, окружали замок Воеводы. Едва проснувшись, Язон вышел на балкон и прислушался к далеким звукам уличного движения. Шаровидные крыши домов напоминали бункеры оборонительных фортов. «Интересно, — подумал Язон, — может ли сохраниться мир, основанный на равновесии сил между этими государствами?»

Впрочем, утро было слишком свежим и солнечным, чтобы предаваться таким размышлениям. Он был в безопасности, помылся и отдохнул. После прибытия с ним разговаривали мало. Видя состояние, в котором находился беглец, сын Белы Шолта велел накормить его и уложить спать.

«Скоро мы начнем разговор, — подумал Язон, — и тогда, если я хочу жить, придется соблюдать максимальную осторожность». Но сейчас он чувствовал себя настолько сильным и здоровым, что не нужно было даже глушить беспокойство.

За его спиной раздался звонок, и Язон вернулся в комнату. Это было большое помещение с хорошей вентиляцией, однако украсили его сверх всякой меры. Он вспомнил, что местный обычай осуждает наготу, поэтому набросил одежду, содрогнувшись при виде покрывавших ее узоров.

— Входите! — крикнул он по-венгерски.

Дверь открылась, и в комнату вошла молодая женщина, толкая перед собой тележку с завтраком.

— Желаю тебе доброго дня, гость, — сказала она с акцентом. Она была тиркеркой и даже одета была в тиркертский национальный костюм, расшитый бисером и с многочисленными кисточками. — Ты хорошо спал?

— Как койот после забавы, — засмеялся он.

Она улыбнулась, видимо, довольная намеком, и стала накрывать на стол. Они вместе сели завтракать, поскольку гости не ели в одиночестве. Дичь показалась Язону слишком тяжелым блюдом для такого раннего времени дня, но кофе был необычайно вкусен, а девушка очаровательна и дружелюбна. Она работала здесь горничной и часть заработанных денег откладывала на приданое, которое должна была отдать своему будущему мужу из страны черокезов.

— Воевода примет меня? — спросил Язон, когда завтрак уже подходил к концу.

— Он ждет тебя и не сомневается, что разговор с тобой доставит ему удовольствие. — Ресницы ее затрепетали. — Но можно и не торопиться… — И девушка начала расстегивать пояс платья.

Такое щедрое гостеприимство являлось следствием поражения суровых венгерских обычаев перед свободными даскарскими и еще более свободными тиркерскими. На мгновение Язону показалось, что он вернулся в свой родной мир, где люди искали наслаждений так, как считали это нужным. Молчаливое предложение было соблазнительно: у тиркерки были широкие, гладкие брови, как у Ники… Однако усилием воли Язон поборол соблазн. У него слишком мало времени: он окажется в ловушке, если не успеет закрепить свое положение, прежде чем Оттар уведомит Белу.

Наклонившись над столом, он погладил маленькую ладонь девушки.

— Спасибо тебе, милая, — сказал он, — но я дал обет другому человеку.

Его отказ она приняла так же естественно, как и выступила со своим предложением. Несмотря на то, что у этого мира была возможность объединиться, он предпочитал оставаться мозаикой различных культур. Ощущение чуждости вернулось Язону, когда он смотрел, как девушка выходит из комнаты. Он увидел только призрак свободы. Жизнь в Вестфалии оставалась лабиринтом традиций, обычаев, законов и многочисленных табу.