Татьяна Томах - Ловчий тумана Страница 3

Ингины глаза были испуганными и отчаянными.

— Я думала…ты завтра… — белые губы едва шевелились. Она прижимала к себе младенца, осторожно поддерживая его головку с редкими светлыми волосиками.

Приготовленные подарки высыпались у Грифа из рук. «Не может быть, — подумал он. — Не может…»

Младенец был нормальный. Гладенькая спинка, две ножки с розовыми пяточками, две ручки — на каждой по пять неправдоподобно маленьких пальчиков. Безумная надежда, что все обойдется, и каким-нибудь невозможным образом получится уговорить начальство не трогать ребенка и Ингу, должно быть отразилась на закаменевшем лице Грифа.

— Вот, твой сын, — пытаясь улыбаться, сказала Инга, протягивая к нему ребенка. Небесно голубые глазки посмотрели на Грифа с любопытством; но третий глаз, распахнувшийся между маленьких бровей, был ярко-синим и по-взрослому задумчивым…

— Инга!

— Гм, — сказал кто-то из тумана.

Гриф открыл глаза. Туман расступился, открыв полянку нежно-зеленого мха, усыпанного белыми цветами. Ночь закончилась, как и не было; солнечный свет заливал полянку, сидящего на пеньке седобородого старика и лукошко с грибами возле его ног.

— Потеряли кого, молодой человек? — поинтересовался старик, жмурясь на солнце, как сытый кот.

— Вы кто? — Гриф почувствовал, как остатки хмеля слетают с него, оставляя наедине с невозможной действительностью.

— А Вы?

— Гриф, — растерявшись, представился он.

— Стервятник? — уточнил старик, пристально разглядывая Грифа — так, что тому, почему-то захотелось поежиться. Гриф молчал. Взгляд старика будто снимал с него кожу, заглядывая внутрь — где метались потревоженные воспоминания, судорожно трепыхалось сердце, будто зашевелившееся только сейчас — заставляя задыхаться, чувствовать и бояться. — Что, маска-то уже второй кожей приросла?

Повторил слово в слово за Ингой и Наблюдателем — будто, действительно, залез в воспоминания Грифа и вынул оттуда тревожащий, жгущий кожу под треклятой маской, вопрос.

— Или боишься, как бы лица не увидели те, кого ты рвешь, Ловчий? Или сам своего лица боишься, а?

— Вы кто? — цепенея от ужаса, выдавил Гриф.

— Вопрос, не кто я; вопрос — кто ты, — старик перестал разглядывать Грифа, с кряхтением поднялся с пенька. — Пойдем-ка, — велел, тяжело опираясь на локоть Грифа: — Пойдем. Да лукошко захвати — меньшой сынок-то у меня страсть как боровики в сметане уважает.

Тропинка вилась через луг, заросший высокой — до плеч, травой, и огромными цветами. Вроде, и та тропинка — и не та. Бабочки взлетали из-под ног, ласточки с суетливым чириканьем носились мимо; высоко в небе, неподвижно раскинув крылья, парила какая-то большая птица. Стервятник? «Может, я сплю?» — подумал Гриф. Снял перчатку, потрогал влажные лепестки огненно-алого цветка; дотронулся до лица и, поколебавшись, сорвал тонкую, плотно липнущую к коже, защитную маску.

Аромат цветов, и правда, оказался чудесным. Гриф не мог надышаться, глотая воздух, как волшебный невероятно вкусный напиток. Голова кружилась. Ветерок щекотно покалывал кожу, непривычную к открытому воздуху.

— На солнце-то не обгори с первого разу, — старик усмехнулся, одобрительно косясь на Грифа, и нахлобучил ему на голову свою обтрепанную шляпу.

Деревня тоже была знакомой но, вроде, не совсем такой, какой ее накануне увидел Гриф, отыскивая старосту.

Старик остановился возле первого дома.

— Ну проводил — и будет, — сказал он Грифу, отнимая лукошко. — На грибы не зову — все равно сейчас вкуса не поймешь. А на свадьбу заходи — попозже. Марьяну-то помнишь?

— Которая в тумане нашлась? — предположил Гриф.

— Она. Дочка ее замуж выходит за моего внука. Приходи, коли сможешь.

— Я… — замялся Гриф, пытаясь разобрать, что не так. Деревня сейчас была больше, вместо покосившихся халупок — красивые дома с резными крылечками и ставнями, яркими цветастыми занавесками. Дочка Марьяны — которая еще сама ребенок?!

— Ну, а старшого сынка моего ты вроде тоже знаешь, — сказал старик, приветливо махая рукой человеку, вышедшему на крыльцо. Взгляд голубых глаз, остановившийся на Грифе был приветлив и любопытен; а третий глаз — ярко-синий — взглянул на Грифа строго и будто с укором…

— Скорее, — негромко сказал Гриф в сумерки сарая. — Выходите все, только тихо.

Он бежал сквозь туман, не разбирая дороги, и уже думал, что будет бежать так вечно, навсегда заблудившись в молочно-белой пустоте. Но неожиданно вывалился обратно — в бледнеющую перед рассветом лунную ночь. Маску он так и не нашел и позабыл снять с головы драную старикову шляпу — потому патрульные сразу не узнали его. Потому, может, ему и не было так стыдно, укладывая их на землю точными выстрелами парализатора.

Первым высунулся староста.

— Благодарствуйте, господин старший очиститель. Я так и подумал, что ошибочка вышла — Вы ведь велели деревню не трогать; то Ваши подчиненные чего перепутали — но народ-то волнуется…

— Тихо, — сказал ему Гриф. — Выводи своих людей — и уходите. Быстрее. Утром приедет истребительная бригада, и я не смогу…

Староста нырнул в сарай, там забормотали торопливо и невнятно, кто-то ахнул, кто-то сердито буркнул: «Цыть, дура.»

Отступив в сторону, Гриф смотрел, как они выходят — взрослые, дети, старики. Попытался угадать среди них Марьяну — но он никогда ее не видел, да и в предрассветных сумерках лиц было не разглядеть. На Грифа косились молча и, в основном, испуганно. Только одна женщина метнулась к нему, бухнулась на колени.

— Сыночек, спасибо тебе, милый, спасибо, — забормотала торопливо и горячо, ловя руку Грифа и пытаясь поцеловать.

— Иди, Василиса, — велел староста, поднимая ее. Хмуро пояснил: — ей тут добрые люди сказали, что всех детей отберут, а грудных, мол, и вовсе усыпят… как больных псов… а у ней детей мал мала, у Василисы… Иди, Василиса, господин старший очиститель говорит, торопиться надо.

— Как тебя звать-то, сыночек? За кого молиться мне теперь? Как звать?

— Гриф, — растерянно ответил он. Женщина кивнула и заторопилась догонять остальных.

— Детей в середину, — командовал староста, подталкивая отстающих. — Семен и Олаф замыкающими — если что, подхватите, кто падать будет…

— Про детей-то правда? — спросил он, оборачиваясь к Грифу. Теперь, перестав называть Грифа «господином старшим очистителем» и умильно улыбаться, он изменился. Стал строже и суше и даже, вроде как, чуть распрямился, будто уродливый горб перестал отягощать его. Словно принял Грифа в ряды своих, перед которыми не надо притворяться и надевать маску пугливого деревенского дурачка.

— Правда.

— Ну и как ты-то теперь?

— Не знаю, — Гриф пожал плечами.

— Может с нами, а? Двух-трех крепких ребят отряжу, чтоб пособили…

— Куда они? — Гриф удивленно смотрел, как люди бегут через луг — но даже не к туману, где можно было бы попытаться спрятаться; а наверх — к обрыву над бледной рекой тумана. — Куда? — он осекся, когда первый из бегущих шагнул в пропасть. На секунду он пропал из виду — Гриф успел с ужасом подумать — «Чокнутые — они все здесь чокнутые, во главе с этим рыжебородым. Массовое самоубийство?!» А потом фигурка, сорвавшаяся с обрыва, появилась снова, поднимаясь выше и выше, и, наконец, поймав воздушный поток, заскользила, почти не двигая крыльями.

— Так что, — переспросил староста: — Может, с нами?

Он скинул тулуп, бывший горб вырвался в разрез рубахи на спине двумя большими серебристо-серыми крыльями.

— Я… — Гриф поперхнулся. Староста улыбался. Исчез горбатый уродливый старик; теперь перед Грифом стоял рыжебородый стройный крылатый бог, щедро и небрежно предлагающий: " может, с нами?…»

— Я сам, — сказал Гриф, глядя на парящие над туманом человеческие фигурки. «Инга», — позвал он, будто она могла быть там, среди них; и будто теперь, наконец, было можно попросить у нее прощения. «Инга. Как получилось, что я искал тебя, а нашел себя? Себя — того, кем я мог бы быть? Или еще могу стать? Может, я еще сумею отыскать тебя — как та Фанька нашла свою Марьяну, несмотря на то, что это невозможно — может, просто потому, что очень хотела ее найти… Только теперь я должен больше не потерять самого себя, да?»

— …Спасибо, я попробую сам.

— Это правильно, сынок, — одобрил бог, похлопав Грифа по плечу. — Митька! Ты чего тут застрял? — рявкнул он, заметив за дверью сарая мальчишку, подслушивающего разговор.

— Счас, счас, — недовольно сказал тот, вылезая из укрытия. Подошел к Грифу, с любопытством заглянул в его лицо. Спросил:

— Дяденька, а гриф — это птица?