Евгений Лукин - С нами бот Страница 30

На какое на общество? На себя ты, вражина, работаешь, на себя…

С этой глубокой мыслью я и заснул.

Разбудил меня всё тот же Рудольф Ефимыч. Каким образом он вновь проник в квартиру, загадки не составляло: без ключа дверь запиралась только изнутри. А я её, понятно, не запер. Судя по тому, что за окном помаленьку смеркалось, с момента нашего расставания прошло как минимум два часа. Ополовиненная бутылка коньяка вновь расположилась на столе, а сёмга была лишена упаковки и даже нарезана. Сам чичероне сидел на стуле, деликатно покашливая и похлопывая себя по коленям.

«Мирись, мирись, мирись и больше не дерись…»

– А? – сказал я спросонья.

– Я ведь чего шёл-то? – пряча глаза, напомнил он. – Дело у меня к вам.

Да, верно. До дела у нас так и не дошло. Я сел на раскладном своём ложе, протёр глаза.

– Ну, – буркнул я. – И в чём оно состоит?

– Только имейте в виду, – предупредил Ефимыч. – Я – простой работяга. Я – попросту.

«О господи! – подумал я. – Снова здорово! Как его голоса терпят?»

– Вот вы безработный, – сказал он. – И жить вам не на что.

Я помял виски, поморщился. Ефимыч истолковал моё движение не совсем правильно и шустро наполнил стопки.

– А я, как в детстве учили… Языком болтать не умею…

– Только руками, – сипло подсказал я.

– Да, – сказал Ефимыч. – Только руками. Вот у вас – получается… Иной раз так слово вывернете, что… – Он пожевал губами. – …даже в голову не придёт! – Принял коньячку, замолчал, выжидательно на меня взглядывая. – Ну так как?

– Что «как»?

– Ну не могу я больше! – взмолился он. – Они ж меня о таком спрашивают, что с ума сойдёшь! Начнёшь отвечать – люди шарахаются. Как от чумного какого. А вы безработный…

– Стоп! – скомандовал я. – Вы что хотите? Пересадить эти ваши голоса из своей головы в мою?

– Да, – обречённо сказал Ефимыч. – Хочу.

– Так, – проговорил я и поднялся с койки. – Пойду самовар поставлю…

Выйдя в кухню, разжёг конфорку – и выразительно на неё посмотрел. Дескать, ничего себе, а? Водрузил чайник на огонь и, сокрушённо покачав головой, вернулся в комнату, где изнывал в ожидании Ефимыч.

– Так, – повторил я, садясь напротив. – Значит, решили уволиться…

– Да! – выдохнул он. – Сил моих больше нет.

– А жить на что собираетесь? На пенсию?

– Ну жил же до сих пор! И потом… я уже вон сколько заработал…

– Сколько?

Он взглянул на меня с опаской.

– Да как… – уклончиво молвил он. – Вот на Центральный район меняюсь. С доплатой. И ещё кое-что останется…

Что ж, это мудро. С нынешней его репутацией в нашем дворе оставаться не стоит. Разумнее перебраться куда подальше.

– И защищать больше не будут…

– Защищать не будут, – подтвердил он.

– А мою кандидатуру вы уже с ними обсуждали?

– Да! – с жаром сказал Ефимыч. – Они согласны. Дело только за вами.

В кухне весьма своевременно заверещал чайник, что дало мне повод удалиться, выгадав краткую отсрочку.

Сказано: возлюби ближнего, как самого себя. Я не люблю себя. Жалеть иногда жалею, а любить не люблю. Не за что. Таким образом вышеупомянутая заповедь Христова соблюдается мною неукоснительно.

Однако неприязнь к ближним вовсе не подразумевает жестокости в отношении кого-либо из них. А любой мой ответ в данном случае прозвучал бы весьма жестоко. Наиболее милосердным представлялось твёрдое «нет».

Ну вот, допустим, отвечу я «да». Голоса, естественно, никуда от этого не денутся – и поймёт Ефимыч с ужасом, что никакой он не чичероне, а самый обычный псих. Ещё не дай бог что-нибудь над собой учинит. Мучайся потом из-за него…

Впрочем, поймёт ли? Может ли вообще психопат чистосердечно признать себя психопатом? Наверняка извернётся, выкрутится, что-нибудь придумает и останется прав во всём. Да и голоса, конечно же, его изнутри поддержат: отбой, дескать, никого нам, кроме тебя, Ефимыч, не нужно. Нет такого второго во Вселенной.

Есть, кстати, и другой вариант. Я говорю «да» – и голоса умолкают. Где-то я даже читал о подобном способе лечения. Правда, не исключено, что вместе с ними Ефимыча покинут и его гипнотические способности, однако не думаю, чтобы он об этом когда-нибудь пожалел.

С большим чайником в левой руке и с заварочным в правой, я вернулся к столу.

– Ну? – затрепетав, спросил меня Ефимыч.

На моё счастье, я сначала избавился от кипятка и лишь потом сказал:

– Что ж с вами делать… Согласен.

«Тогда давайте обсудим условия», – отчётливо прозвучал в моей голове приятный мужской голос.

Как всё это было давно…

Я останавливаю свой «форд» напротив здания с колоннами, что, конечно же, чревато штрафом. Ладно, штраф так штраф. Кто бы протестовал!

– Дума, – с удовольствием оглашаю я, захлопывая за собой дверцу и простирая ладонь к колоннаде. – Это где думают.

– О чём? – неслышно спрашивают меня.

– Предполагается, что о народном благе.

– Кем предполагается?

– Теми, кто думает.

– Это соответствует действительности?

– Ну, не всё так просто, – со снисходительностью истинного чичероне изрекаю я. – Конечно, каждый думает исключительно о своей выгоде и о своей карьере. Но из множества этих мелких дум складывается одна общая дума о народном благе.

На несколько мгновений в голове моей воцаряется тишина. Кажется, я малость озадачил своих работодателей. До сих пор не возьму в толк, кто они и откуда взялись. Первое время пытался понять, потом махнул рукой. Достаточно того, что ребята вроде хорошие и в чужие дела не лезут. Да у них, судя по всему, и возможностей таких нет. Просто любопытствуют.

Даже мыслей читать не умеют. Меня это устраивает, хотя и создаёт определённые неудобства: на каждый их вопрос нужно отвечать вслух. Сначала стеснялся, потом обнаглел. Вроде как по сотику болтаешь. Тем более что на правом ухе у меня и впрямь красуется самая что ни на есть крутая гарнитура. На зависть продвинутым тинейджерам. Однажды подстерегли у парадного, попытались отобрать. За что и были обездвижены.

Сильно осложнились отношения с женщинами. Теперь каждую приходится предупреждать, что я иногда во время интимной близости начинаю говорить крайне циничные вещи. В виде вопросов и ответов. Впрочем, некоторых это даже возбуждает.

– Поясните, – звучит наконец у меня в голове.

– Помните, в прошлый раз вы спрашивали, что такое армия?

– Помним.

Вот ещё одна странность: о себе они говорят только во множественном числе. Видимо, коллективный разум. Не надо смеяться, но одно время я подозревал в них колонию компьютерных вирусов, использующих человеческий мозг в качестве приёмной антенны. Кстати, это многое бы объяснило. Например, поступления на мой банковский счёт. Или, скажем, незнание простейших истин, совершенно для нас естественных и не нуждающихся в истолковании.

Однако, если они и вправду обитают в интернете, что им мешало заглянуть в любой словарь?

– Так вот, – важно продолжаю я. – Чем трусливее каждый солдат в отдельности, тем храбрее армия в целом. Как видите, тот же самый парадокс.

– Почему так?

– Потому что, если солдат бесстрашен, он прежде всего перестаёт бояться своего командира. Если же труслив, то предпочтёт доблестно погибнуть, лишь бы не получить взыскания.

– Что такое взыскание?

Я не тороплюсь с ответом. Окидываю критическим взглядом свой новенький «фордик» и с удовлетворением отмечаю, что его жемчужный окрас и впрямь весьма удачно сочетается с мягкими тонами моего прикида.

Как хотите, а мне нравится нынешняя работа. Самое подходящее занятие для стареющего эгоиста, который в последнее время только и делал, что, сидя на лавочке, ненавидел окружающее да копил жёлчь. Разумеется, я слегка измываюсь над моими незримыми спонсорами, но они этого, кажется, не замечают. Или делают вид, что не замечают. Тут ещё поди пойми, кто над кем измывается. Впрочем, какая разница! Главное, что мы вполне довольны друг другом.

Иногда вижу Ефимыча, поскольку тоже перебрался в центр – так сказать, поближе к очагам цивилизации. По-моему, предшественник мой не благоденствует и скорее всего сожалеет о том, что уступил кормушку. Но, полагаю, другого выхода у него не было. Для подобных ему чудил называть вещи своими именами означает лишиться в итоге последних иллюзий, а это им, поверьте, мука мученическая.

Мне проще. У меня действительно давно уже не осталось ничего святого. И стало быть, нет такого вопроса, который смог бы меня смутить.

На ступени под колоннами начинает стекаться народ с какими-то плакатами. Кто-то что-то выкрикивает.

– Что происходит? – интересуются мои невидимки (о взысканиях мы к тому времени успели переговорить).

– Митинг, – отвечаю со скукой. – Порядка требуют.

– Что такое порядок?

– Порядок, – небрежно объясняю я, – это когда тебе и таким, как ты, живётся хорошо, а не таким, как ты, плохо.

– Зачем?

– Что «зачем»?