Анри Рюэллан - Полуночный трубадур Страница 30

— В момент вашей смерти копия получит все воспоминания, все знания и особенности мышления модели, несмотря на то, что эта модель сама может быть копией с оригинала, полученной в результате точно такого же действия. И это процесс может продолжаться до бесконечности. — Затем он описал инкубатор. Это изобретение было сделано недавно. Как вы знаете, в данный момент “машина” предназначена для сохранения некоторых выдающихся личностей нашей планеты. Вполне возможно, что однажды она поступит в массовое производство и всем будет разрешено ее иметь, хотя, как вы догадываетесь, это вызовет определенные демографические проблемы. Среди хорошо информированных кругов есть мнение, что нужно будет ограничить число разрешенных воскрешений до четырех для каждого члена общества и, конечно, ввести строгий контроль для того, чтобы избежать всяких махинаций и противозаконных злоупотреблений, И еще должно быть достигнуто соглашение с частными компаниями, страхующими торговые операции с нашими отдаленными колониями, о защите и сохранении жизни наших пилотов. Ведь те значительные потери, что мы понесли в начале двадцать первого века, затормозили завоевание космоса. И смерть каждого пилота слишком дорого нам обходится!

Но Джо думал не о пилоте, а о ракете! Он никогда не обладал чувством такта — он был деловым человеком.

— Это устройство, — продолжал он, — будет отрегулировано по вашим психофизикохимическим особенностям. Разумеется, вы не имеете права использовать этот аппарат вне службы для своих личных целей. Во время вашего пребывания в космосе вы освобождаетесь от закона “ограничения” и можете умирать столько раз, сколько вам захочется. Если вы окажетесь в опасной и трудной ситуации, включите новую подпространственную систему тревоги, и мы восстановим вас независимо от того, где вы будете находиться. Вам придется лишь немного подождать, набравшись терпения.

Система тревоги!

При мысли об этом у меня на теле выступает холодный пот. Я выхожу из отсека и, спотыкаясь на каждом шагу, направляюсь в радиорубку. Окидываю взглядом все помещение, и у меня создается впечатление, что именно здесь разрушения причинили больше всего вреда. Мне удается проникнуть в это тесное помещение лишь после того, как я убрал обломки какой-то перегородки.

Я тотчас замираю, ошеломленный зрелищем, открывшимся мне. Все разбито, разломано, уничтожено.

Теперь система тревоги не более чем бесформенная масса, полностью раздробленная, не более чем путаница из отдельных деталей и кусков, валяющихся в беспорядке тут и там. Взрывом здесь разгромило и разнесло все. Полностью разбитый и совершенно уничтоженный, я падаю на груду обломков.

Бессмертный! И тем не менее, меня подстерегает удушье, которого я не сумею избежать.

Но избежать чего? Смерти или ужасной агонии, которая меня ожидает и которая, как я догадываюсь, может быть вечной?

Что будет случаться каждый раз, когда “машина” станет восстанавливать меня в мире, лишенном кислорода?

Господи! Боже мой!

Значит, я буду рождаться из смерти, чтобы снова и снова умирать, и снова рождаться, и опять умирать — всегда, до скончания веков?

О, боже мой! Господи!

3

Начиная с этого момента у меня была только одна мысль — нужно как можно дальше отложить эту вечную агонию, связанную с непрерывным страданием, от которого нельзя излечиться и которое, по-моему, соответствует наказанию в аду.

Единственное чувство, владеющее мной в этот самый час — ужас; поэтому я пытаюсь добраться до кормы моего космического суденышка, где сосредоточены запасы кислорода. Может быть, мне повезет, и я найду там несколько аварийных баллонов, чудом уцелевших во время взрыва.

Я ползу, подавляя колющую боль, которая возвращается по мере того, как перестает действовать лекарство. Мне приходится выдерживать жестокую битву в те последние минуты, что остались до того, как угаснет хриплый шум вентиляции. Наконец-то я проник в отсек, протиснувшись между обломками перегородки.

Несколько баллонов, действительно целых и невредимых, валялись среди разбитых по всему складу. Поднять один из них — минутное дело. Я открываю клапан и выпускаю драгоценный газ, заполняющий тесное помещение.

Я жадно дышу, пьянея от кислорода, потом бреду к иллюминатору, находящемуся на правом борту корабля.

Первый взгляд, брошенный на неизвестный мир, в который меня закинуло, не приносит успокоения — так как за бортом царит ночь. Непроглядная тьма. И даже то, что я различаю какие-то смутные, неясные очертания чего-то большого вокруг корабля, ни к чему. Весьма возможно, что это скалы, аммиак или застывший метан.

Как все это выяснить?

Все регистрирующие приборы, находящиеся в рубке корабля, разбиты. Но я придумываю выход.

Я отыскиваю скафандр и натягиваю его ценой тысячи усилий, время от времени замирая, так как боль становится невыносимой. Наконец я экипирован с ног до головы; прилаживаю баллон с кислородом на спину, закрепляю его и проверяю регулятор, не забыв и о наборе инструментов для проведения анализов, входящем в снаряжение.

Проделав все это, я направляюсь в рубку, хватаю автоматическую аптечку и позволяю себе еще одну дозу болеутоляющего.

Через несколько минут я покидаю рубку — моя левая нога совершенно онемела и стала бесчувственной, но как удобно не ощущать боли!

Итак, вперед! Время пришло!

Разблокирование шлюзовой камеры стоит мне новых мучительных усилий, но я справляюсь и с этим. С трудом протискиваюсь в люк и оказываюсь в кромешной тьме, и только высоко над моей головой мерцают звезды. Я встаю на твердую каменистую почву и сразу бросаю взгляд на то, что осталось от С-28.

Носовая часть корабля полностью исчезла — она взорвалась и выпала на землю градом осколков. Странно! Неожиданно мне показалось, что эта темная масса, возвышающаяся передо мной, только что пошевелилась.

Но нет, мне не показалось. Верхушка массы вдруг полностью зашевелилась, медленно задвигалась туда-сюда… как… Нет, невозможно! Не могу в это поверить! С лихорадочной торопливостью решаюсь запросить анализаторы, закрепленные на запястье. И извергаю животный крик радости! Стрелки устанавливаются на красной светящейся черте!

Воздух! Воздух, пригодный для дыхания! Здесь есть воздух!

Я разражаюсь смехом, снимаю шлем и полной грудью вдыхаю свежий воздух, от которого у меня горит лицо. И я смотрю… И я понимаю.

Эта темная масса оказывается ни чем иным, как деревьями. Их верхушки легко колышутся под порывами ветра. Я продвигаюсь вперед на несколько шагов, вопя о своей глупости, радости и пятнадцати годах жертв во все горло. Я ступаю по хрупкому ковру зелени, и шум моих шагов заглушает мои рыдания и всхлипывания.

ВОЗДУХ!

4

Сегодня утром я рву все, что сумел написать в течение года. Ненужные, бесполезные страницы, наполненные мелкими, несущественными деталями, которые можно выразить в нескольких словах.

В общем, что я могу рассказать об этих двенадцати последних месяцах? Очень мало, так как жизнь, которую я здесь веду с момента прибытия, обыкновенна и безыскусна. Это жизнь нелюдима, отшельника, робинзона, затерянного на необитаемом острое. Моим островом является этот неизвестный мир, затерявшийся в безбрежном океане вечности.

И только одно доставляет мне сейчас неприятность. Это вращение планеты — полный оборот совершается за двенадцать земных часов, это означает, что смена дня и ночи происходит в два раза чаще, чем на Земле. Вначале я с трудом привыкал к этому, но все же сумел наладить свою жизнь в ритме Рока. Именно так я окрестил этот мир — Рока, потому что так звали мою мать. Это имя первым пришло мне на ум, поэтому я и выбрал его.

Да, теперь я живу в ритме Рока: ем один раз в день, работаю восемь часов и сплю оставшиеся четыре, — и должен признаться, что чувствую себя неплохо.

Чтобы упростить положение вещей, я пользуюсь земными часами, учитывая, что сутки на Рока истекают при одном полном обороте часовой стрелки. Но было бы глупо считать, что дни здесь проходят быстро! Когда я расскажу об этом старине Джо, уверен, что он начнет смеяться. А потом скажет мне:

— На что вы жалуетесь, Джон? За это время вы прожили в два раза больше, чем все мы!

Ему не хватает чувства такта, но чувством юмора он не обделен, наш старина Джо!

Нет, я не впадаю в отчаяние, потому что уверен, что для меня все закончится хорошо, рано или поздно. Им придется обшарить все углы и закоулки этой системы с того момента, как они узнают, что я бессмертен. Но, несмотря ни на что, меня беспокоит тот факт, что все это рискует слишком затянуться. Хотя, мажет, это и не заставит себя ждать — хотелось бы в это верить.