Николай Удальцов - Что создано под луной? Страница 30

Все стены кабинета, кроме той, что содержало большой окно, со стеклами в толстых двойных деревянных рамах, почти полностью покрытое тюлевыми занавесками, обрамленными тяжелыми бархатными, комнатными шторами темного бордового цвета, с золотыми кистями по низу, подметавшими паркетный пол, были заставлены книжными шкафами, так плотно, что обоев не было видно.

Шкафы были разными, словно привезенными из мест, не соприкасающихся друг с другом, но все – темного цвета.

От спелой черешни через мокко до черноты.

Шкафы закрывались простекленными дверцами, и Риоль поймал себя на мысли, что эти дверцы никогда не открываются.

Книги на полках, в золоченных кожаных переплетах, напоминали генералов царских армий, чопорных, заслуженных, устарелых.

И почему-то казалось, что среди этих макулатурных генералов не мог появиться ни один гардемарин.

Веселый, безответственный, имеющий перспективу в будущем.

Самый чиновный генерал, конечно, если его раздеть, имеет вид добродетельного обывателя – отца семейства.

Впрочем, если его опять одеть в форму – будет почти тоже самое. Исчезнет только добродетель – не такая уж большая потеря в век массового почитания генералов…

Видимо книги в шкафах профессора Юдина так вросли в свои генерализированные переплеты, что могли существовать, даже вынесенные из шкафов, только совместно со своей формой.

И только с формой составляли предмет.

Риолю показалось, что недвижностью и основательностью книг, профессор Юдин старался отгородиться от закабинетной суеты, но в этот момент Искариот шепнул Риолю:

– Впервые вижу, чтобы от суеты отгораживались суетой…

Присмотревшись внимательней, Риоль удивленно отметил, что в каждом из шкафов находилось, правда, разноизданное, каждый раз иного цвета, собрание сочинений Ленина В.И. и Карла Маркса с Фридрихом Энгельсом.

– Как ты думаешь, – спросил он сидевшую рядом девушку, нарисованную акварелью, – Зачем нормальному человеку столько Марксов?

Девушка, нарисованная акварелью, пожала плечами:

– А зачем нормальному человеку один Маркс?…

– …Рад коллегам, – вновь повторил Сергей Сергеевич, – Думаю, нам о многом будет интересно побеседовать. Говорят, что все ученые понимают друг друга.

Крайст, «профессор Назаретов» согласительно кивнул, а Искариот, «доцент Правдин» тихонько, так, что его услышал только Риоль, хмыкнул:

– Говорят.

Но, по-моему, это вранье…

– …Знаете, профессор, я не думаю, что вы приехали из такого далека, да еще совместно со столь представительной бригадой, для того, чтобы говорить о каких-нибудь мелочах.

Так, что давайте определим круг проблем, которые мы станем обсуждать.

О чем, так сказать, будем говорить?

– О чем могут говорить историки? – улыбнулся Крайст, – О том, о чем они обязаны думать.

О настоящем и о будущем…* * *

– Но мне казалось, что предмет нашей науки все-таки не настоящее и будущее, а прошлое, – слегка удивленно проговорил Сергей Сергеевич.

Не очень удивленно, а так, слегка.

– А мне кажется, – грустно проговорил Крайст, – Что в истории важно понять не то, что произошло – то, что было, то и дурак поймет – а то, что могло и то, что должно произойти.

Не сделай люди своих ошибок…

Сергей Сергеевич внимательно посмотрел на своих гостей, но посмотрел как-то странно.

Словно рулеткой обмерил.

Или взвесил на весах каждого.

Потом он засмеялся.

Отрывистым смехом.

Так, что за каждым «Ха» стояла не черточка, а полновесное, похожее на бревно, тире.

Отсмеявшись, профессор Юдин сделал паузу, очень короткую, но такую, что Риоль услышал, как Крайст подумал:

– Профессор решает – не собираем ли мы материалы о культе личности. Для него, все ученые, прибывшие с западных окраин страны, потенциально, не то, чтобы провокаторы, просто подозрительные люди.

Но об этом он нам не скажет…

– Мысли лгут языком, – прошептал Искариот.

Сразу, после почти незаметной паузы, Сергей Сергеевич предложил:

– Не станем спорить.

Решим так: мы будем говорить о прогрессивных идеях.

– Хорошо, – согласился Крайст, «профессор Назаретов»

Риоль не долго ждал, реакции Искариота:

– Самое неприятное в прогрессивных идеях то, что, будучи реализованными – они очень быстро перестают быть прогрессивными.

А, не будучи реализованными – они и идеями не являются…

– …Ну, что же, давайте поговорим о прогрессивных идеях, – мягко улыбаясь, проговорил Крайст, – Но здесь мы не сможем не коснуться вопросов прогресса и физики, и химии – в общем, прогресса вообще.

– Конечно, – согласился профессор Юдин, – Правда мне казалось, что предмет научного коммунизма, как части философской науки, несколько не совпадает с предметом прикладных наук.

– Конечно, – согласился Искариот, но молча, про себя, – Предмет научного коммунизма нисчем не совпадает…

– Философия – рассуждение на тему, которая нас не касается, – услышал Риоль то, о чем подумала девушка, нарисованная акварелью. Потом, девушка, нарисованная углем. Потом, девушка, скачанная с интернета. Потом – все остальные девушки, и Крайст этому не препятствовал.

– На мой взгляд, между физикой и философией куда больше связи, чем кажется на первый взгляд.

Законы Ома и Ньютона настолько же философские, насколько физические.

Профессор Юдин с некоторым сомнением посмотрел на «профессора Назаретова»:

– Коллега, конечно, мы марксисты и, безусловно, признаем единство естествознания, но не кажется ли вам, что такое прямое соединение физических и философских законов, несколько э-э… – Сергей Сергеевич попытался подобрать слово, наиболее адекватное ситуации, – Несколько волюнтаристское.

– Ну что вы, профессор, – Крайст говорил спокойно, но, как показалось Риолю, чересчур увлечительно.

Так художники говорят о картинах мастеров предыдущего века.

Или о критиках – следующего за предыдущим:

– Вот послушайте, Сергей Сергеевич: результат прямо пропорционален усилию и обратно пропорционален мере инертности.

– Ну, что же, – согласно кивнул профессор Юдин, – Это, безусловно, философский постулат.

– Так ведь это же второй закон Ньютона.

– А, пожалуй, вы, коллега, правы, – вновь кивнул профессор Юдин.

– Точно также прочтите и иные физические законы, – продолжал говорить Крайст, – Например, действие равно противодействию…

Девушка, нарисованная углем, тихо шепнула девушке, скачанной с интернета:

– Откуда он все это знает?

– У его отца хорошая школа.

– Начинаю ощущать, что в нас все от Бога, – вздохнула девушка, нарисованная углем.

– Если только начинаешь, значит в нас все от всеобщего среднего образования…

– Вы знаете, коллега, – проговорил Сергей Сергеевич, явно заинтересованный, – Вы могли бы сделать доклад на Ученом Совете МГУ. Я берусь обеспечить вам командировку.

Это ведь какая идея – единство естественных и общественных наук.

Это же поэзия науки!

Кстати, взаимоотношения философии и культуры – это тоже очень интересная тема, – Сергей Сергеевич, говорил с сердцем, но в то же время, как-то не уверенно, как не слишком верящие в свое обаяние люди, делают комплименты чужим женам на улице.

Крайст, задумавшийся о чем-то, ничего не ответил на это предложение профессора Юдина.

А довольно долго молчавший Искариот, не удержался, хотя и сделал это очень тихо:

– Только физики думают, что во вселенной больше всего водорода и гелия, а поэты – что людских проблем и ошибок…

…В кабине профессора Юдина пришла тишина, но задержалась она там не надолго.

Как раз на столько, чтобы Риоль услышал то, о чем думает Крайст:

– Все-таки, не доверяешь ты нам, Сергей Сергеевич, и как только мы уйдем – бросишься к телефону, наводить о нас справки.

Правда, несколько секунд поколеблешься – подумаешь о том, стоит это делать или нет…

После того, как молчание выветрилось, о своем приглашении профессор Юдин больше не заговаривал.

Хозяин кабинета поднялся со своего кресла и, медленно продвигаясь по территории, как разведчик, перешедший линию фронта, начал говорить словами передовицы «Правды». Даже не центральной, а скорее, «Калужской» или «Калининской» – близкой к центру, но все-таки, провинциальной.

Вначале он говорил о перспективах коммунистического строительства, потом плавно перетек к мировому империализму.

Причем, о мировых империалистах Сергей Сергеевич говорил без какой-либо особой злобы. А так, как о расшалившихся школьниках говорит мудрый учитель, которому совершенно очевидны и собственная состоятельность, и несостоятельность аргументов недовзрослевших аппонентов.

И завершил он свою незванную речь словами, одинаково и простыми, и возвышенными – в том смысле, что после них вполне можно было поставить честно заработанный восклицательный знак – но, в общем, не скромно и без вкуса:

– Мы – это и есть прогресс человечества!

Так сказать – высшая форма эволюции, которую, как известно, нельзя остановить, – уверенно завершил профессор Юдин свою мысль.