Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом Страница 31

— Вот теперь ты будешь совсем красавцем, — пообещал я, извлекая из носа щепку.

— Марийка! — я, наконец, вспомнил ее имя, — сбегай домой и принеси что-нибудь перевязать этого болвана. Мы не ждали такого приема и ничего с собой не захватили.

Марийка перестала причитать и только пристально всмотрелась в меня.

— Владимир Николаевич! Это вы? А мы-то думали…

— Ладно, что вы думали, я, приблизительно, догадываюсь! Ты тащи скорее тряпку, только почище.

— Сейчас! Сейчас! — Она убежала и тотчас вернулась с большим куском чистой холстины. Я перевязал парня.

— Попозже Александр Иванович зашьет тебе щеку. Благодари, что ты легко отделался! Давно бежал? — спросил я его.

— Ты говори, говори Миша! Это свои! — успокоила его Марийка.

Но Миша не мог говорить. Щека его распухла и он еле ворочал языком.

— Я тебе задам вопрос, ты только кивай или мотай головой. Понял?

Миша кивнул.

— Ты один бежал?

Мотанье головой.

— Двое? Один моложе тебя?

Утвердительный кивок.

— Ты уже здесь с весны? Твоего товарища, что бежал с тобой поймали и расстреляли. Ты это знал?

Парень молчал.

— Ладно, потом разберемся! А где Иван Акимович? — спросил я дочь лесника.

— Да вот-вот должен прийти! Я уже жду его, жду… — Тебе письмо! — Я вытащил конверт и подал ей. Прочтя первые строки, Марийка вскрикнула и кинулась в дом.

Сзади послышался скрип сапог. Это шел лесник. Увидев меня, он прислонил к стене сарая ружье и раскрыл объятия. Нас связывала давняя дружба. Еще с того времени, когда я, будучи только что новоиспеченным кандидатом наук, повадился ездить на озера в отпуск. Я ставил палатку в пятидесяти метрах от озера и, не в пример другим туристам, которые разводили огромные костры, возил с собой переносную печурку. Она стояла на высоких ножках и трава под ней даже не высыхала. Он пришел однажды на дымок, некоторое время стоял и смотрел, как моя жена жарила большого леща. Затем, так же молча, не говоря ни слова, ушел. Он приехал через два дня на мотоцикле и так же, не говоря ни слова, протянул Елене большой целлофановый мешок с подосиновиками. У меня, как говорят, с собой было. Так мы с ним и познакомились. Лесник был неразговорчив. Выпить мог много, но никогда не пьянел. Лес знал, как свои пять пальцев. Где растут белые, где можно наловить раков, на что берет угорь. Словом, живая лесная академия.

Как-то он завез меня на своем мотоцикле на поляну. Я всмотрелся и ахнул. Словно солдаты на параде, стояли белые грибы. Некоторые из них казались просто великанами и, что удивительно, — ни одного червивого.

— Мое место! — пояснил мне Иван Акимович — Тут растет, — он назвал какое-то растение, я уже забыл его название, — его муха боится.

Жена его умерла, когда Марийке исполнилось десять лет. Осенью и весною — на мотоцикле, зимою — на лыжах он отвозил дочь в школу, пока она не кончила десятый класс и не поступила в техникум.

— А это что? — спросил лесник, увидев забинтованное лицо Мишки и, заметив автомат с раздробленным цевьем, только крякнул, не сказав больше ни слова.

Мы вошли в дом. За столом сидела Марийка с опухшим от слез лицом. Перед нею лежали листки письма. Иван Акимович вопросительно посмотрел на дочь. Та молча протянула ему письмо. Тот повертел его в руках, продолжая так же вопросительно смотреть на нее. Она кивнула ему головой и он начал читать. Читал обстоятельно, не спеша. Кончив читать послание Виктора, он положил его на стол и, помолчав немного, изрек:

— Н-да!

В соседней комнате заплакал ребенок. Марийка вышла.

— Внук? — с тайной надеждой спросил я. Он пренебрежительно махнул рукой:

— Девка! — пояснил, кивая на лежащее на столе письмо, — его!

Миша, услышав это, что-то замычал, энергично стуча себя в грудь кулаком.

— А, помолчи! — строго бросил ему Иван Акимович. — Кто он вам? — имея в виду Мишку, спросил я. — А… — досадливо поморщился лесник, — зять приблудный!

— А Виктор?

— Кто ж знал, что он живой? Я уж искал его, искал! Где я только не был. Ну, как сквозь землю провалился. Как ушел он, так на второй день повалил снег. Следы-то и потерялись… Вот оно как вышло… И этого жаль, — он показал на дверь за которой только что исчез обиженный званием «приблудного зятя» парень. — Да и Марийка к нему привыкла. Разве баб поймешь! Когда Виктор исчез, два месяца выла,а потом хоть бы раз вспомнила…

— А как он?

— Да ничего парень. Работящий. Только глуп. Виктор башковитый был.

Он помолчал, затем вытащил кисет и свернул козью ножку, вытащил огниво. Я чиркнул спичкой. Он прикурил, взял у меня коробок, долго рассматривал его, затем положил, и, как бы отвечая своим мыслям, покачал головой:

— Так надо понимать, что пора сматываться.

Он поднялся из-за стола и направился к двери. Я вышел за ним. На пороге Иван Акимович окинул сожалеющим взглядом свое надворное хозяйство, крякнул, плюнул себе под ноги и смачно выругался. Я поспешил успокоить:

— Завтра поутру за вами придут три машины. Вы кое-что сможете забрать с собой.

Лесник повеселел:

— А я-то думал, что мы на этой стрекозе. А что, и корову можно?

— И корову, и скот весь, словом, все, что поместится в три ЗИЛа, — заверил я его. — Вы будете жить в Грибовичах. Там уже есть десять человек. И скучно не будет, и места достаточно. Дом себе сами выберете, отремонтировать поможем.

— А как же эти? Как они там… с Виктором… не того?

Я пожал плечами. А что я мог ему ответить? Я обещал Виктору привезти его жену и ребенка. Он ждал. Что я ему скажу? Виктор оставил среди наших женщин недобрую память. Вряд ли найдет замену. Хотя, кто знает!..

В это время в доме послышался шум, крик Марийки и мычание раненого парня. Я посмотрел на лесника. Но он спокойно махнул рукою, дескать, пусть сами разбираются. Минут через пять на крыльцо выбежала Марийка. В руках она держала укутанного в одеяло ребенка, прижимая его к груди правой рукой, а в левой держа небольшой узелок. Увидев нас, она решительно направилась ко мне.

— Ребенок-то… ребенок! — она сделала жест как-будто хотела мне его отдать, но тотчас же прижала его к груди. — Ребенок-то его! Его ребенок! — она всхлипнула. — Как же я теперь, а? Куда мне? — она по очереди смотрела то на меня, то на отца, то на стоящего в стороне Алексея.

Мы молчали.

Я протянул руку Ивану Акимовичу.

— Ну, до завтра! Да смотрите, чтобы ваш «приблудный» не начал стрелять по моим ребятам!

Мы пошли к вертолету и вслед за нами, мелко семеня ногами, то и дело поправляя сбившееся одеяло, поспешила Марийка.

Алексей уже было протянув руку, чтобы взять у нее девочку и помочь забраться в кабину, как она обернулась к дому. У плетня стоял белобрысый парень и смотрел нам вслед. Марийка, выхватив у Алексея ребенка и, бросив узел, с криком: «Ми-и-ша-а!» — кинулась назад.

— Ты слишком долго отсутствовал… — сказал я Виктору на следующий день.

Он ничего не ответил, лишь отвернулся к стене. Он был еще слаб и большую часть времени проводил в постели. Афанасий Иванович кормил его медом и отпаивал какими-то травами.

Глава XVI

СМЕРТЬ БОРИСА ИВАНОВИЧА

— Вы не уехали?

Женя бросила на меня взгляд, полный укоризны.

— Нет. Катюша передала с Борисом Ивановичем письмо.

— Я написала Марии Семеновне, чтобы она приехала сюда и встретилась с вами. Если вы, конечно, не против!

В голосе Кати прозвучало едва заметное удивление и легкая обида. Она посмотрела на Евгению. Та сделала едва заметный успокоительный жест, как бы говоря:

«Все будет в порядке!»

— Не только не против, но сам хотел просить вас об этом, но не успел.

Она ждала еще чего-то. Пауза затянулась. Я почувствовал себя неловко. Евгения вдруг вспомнила, что пора кормить Оленьку и быстро поднялась на второй этаж.

Только сейчас я обратил внимание, что Катя теперь одета в легкий голубой ситцевый халатик, полы которого едва доходили до колен. Ворот был расстегнут. Ее длинные пепельно-русые волосы были распущены и перехвачены широкой голубой лентой.

— Разве вы хотели, чтобы я уехала?

Она подошла вплотную, почти касаясь моей груди. Голова ее слегка откинулась назад.

— Нет! Не хотел! — Мне показалось, что это сказал кто-то другой, стоящий рядом. А может быть я только подумал сказать.

Наши губы встретились. Это было восхитительное и странное ощущение. Казалось, в меня вливается что-то невероятное, заполняющее всего без остатка, разливается по сосудам, мышцам тела, проникает в мозг, подчиняя себе решительно все. Если и есть на свете любовь, то это была она, неся с собой и страсть, и нежность, и дикую неудовлетворенную ярость напряженного тела, и чувство бесконечной благодарности… Кому только? Не знаю! Судьбе? Случаю? Матери-природе, создавшей такое прекрасное разделение сущности человека и вечное стремление к его соединению. Но скорее всего, эта благодарность была именно к ней, к той, которая стояла рядом. Меня вдруг пронзил ужас от одной мысли, что этого могло не произойти или, что она вдруг исчезнет как сон или видение. Я целовал ее шею, плечи, грудь. Халат расстегнулся и упал к ногам. Под халатом ничего не было, было только это тело, прохладное и жаркое, желанное, пугающее своей красотой и совершенством.