Вадим Бабенко - Черный Пеликан Страница 31

Песчаные холмы густо поросли жесткой темной травой и хвойным кустарником. Кое где виднелись проплешины, ящерицы действительно сновали во множестве, прочерчивая быстрые траектории на светлом песке. Некоторые грелись на солнце, застыв неподвижно, думая те же думы, что и миллион лет назад, запасаясь терпением на следующий миллион. Казалось, время замерло здесь, и всякая суета неуместна, как фальшивый повод отвлечься от сути. Изредка проносились птицы, названий которых я не знал, некоторые подлетали совсем близко, садились на землю рядом, не боясь нас, может быть вовсе не замечая или не желая замечать, как что-то ненужное, о котором стараешься не думать, втайне надеясь, что оно исчезнет само.

«Дюны… – думал я. – Чуть только свыкся с мыслью – и вот я уже здесь. Стремительно, стремительно все. Так я и вовсе ничего не успею понять». Если есть, что понимать, – тут же вмешивался занудный шепоток, – сколько раз уже обманывался на пустом месте. Здесь тоже, может статься, одна бутафория…

Но что-то подсказывало – нет, бутафория не бывает такой цельной, такой замкнутой в себе и равнодушной к наблюдающим со стороны. «Ждите, ждите, – будто говорили холмы, – но ответят вам едва ли». Спорить было бессмысленно и глупо, оставалось лишь смириться, свыкнуться с ожиданием и не таить обиды. Песок и кустарник не возражали, казалось, и выглядели вполне невинно, словно сойдя с иллюстрации к путеводителю – лишь изредка трава шевелилась, подчиняясь слабому ветру, по ней пробегала рябь, будто мышцы подрагивали под кожей, и ящерицы вдруг сигали в стороны пугливо, освобождая пространство чему-то, не дающемуся глазу. Наши силуэты в траве, наверное, вызывали у них досаду, как помеха, не имеющая даже имени. Мы были чужаками тут – и я отметил со странным удовлетворением, что на этот раз ничем не отличаюсь от других.

Через полчаса Гиббс вернулся. Из сумок появилась скудная еда, мы наскоро поели и снова расселись в траве, куря сигареты и наслаждаясь покоем. Сильвия и Гиббс сидели в стороне, негромко что-то обсуждая, волосы Сильвии растрепались, одежда была измята – я не видел в ней теперь ничего привлекательного, но знал, что снова буду ждать ее этой ночью. Стелла, напротив, выглядела прохладной и свежей, она отодвинулась от Кристоферов, которые пытались было ее задирать, и смотрела в одну точку куда-то за горизонт. Ее отрешенность пугала – уж больно неприступными казались стены той вселенной, в которой она обреталась. Что если каждый захочет себе невидимую оболочку? Странная тоска навалилась на меня, я словно заглянул за запретный занавес, куда не пускали до того. Захотелось человеческого голоса или смеха, чего-то, чтобы уцепиться и протянуть живую нить, и, повинуясь порыву, я встал и пошел к Стелле, еще не зная, что сказать ей и как вообще завести разговор.

Она посмотрела на меня безучастно, скосив чуть настороженный глаз. «Скучаешь?» – поинтересовался я как можно беззаботнее. «Не то чтобы», – ответила она после небольшой паузы, будто нехотя, но я видел, что начало положено, и меня не гонят. Мы еще обменялись фразами без содержания, примериваясь друг к другу, словно слепцы, а потом я спросил: – «Ты уже бывала здесь раньше?» – просто так, без особого любопытства – и оторопел от злобной гримасы, исказившей вдруг ее лицо.

Стелла, впрочем, быстро справилась с собой и взглянула, прищурившись, в первый раз быть может всмотревшись в меня по-настоящему, а потом проговорила негромко: – «Как ты это сразу – бывала, не бывала… Да, я уже ходила с ними. Тебе рассказали? Какое твое дело?» Голос ее дрогнул, и она добавила тут же: – «А сам-то что, в первый раз? Новичок непонятливый?» – словно защищаясь наивным выпадом, которым никого не обманешь.

Я присел с ней рядом и взял сигарету из ее пачки. Она подвинулась ближе и вопросительно заглянула мне в лицо. Что-то сблизило нас вдруг, как сообщников, еще не знакомых с содержанием заговора, но уже готовых беречь его от других. Нить, о которой я грезил только что, оказалась натянута, как струна – сама собой, без всякого моего старания.

«Нет, я ничего не слышал про тебя», – сказал я просто, зная, что она знает, что я на ее стороне – случайный встречный, временный союзник, еще не успевший разочаровать.

«Ну да, я ходила с ними – у меня не было выбора…» – стала она рассказывать все так же негромко, наклонившись вперед и обхватив руками колени. Я рассматривал исподволь ее тонкую шею и длинные пальцы, сцепленные в замок, узкие запястья и загорелые предплечья, дорисовывая в уме все, что было скрыто от настойчивого глаза. Вожделение не просыпалось пока, но я чувствовал, что сон его не крепок, и лишь необычность обстановки мешает ему властно напомнить о себе.

«Мой брат, – говорила Стелла, осторожно подыскивая слова, – мой брат задолжал этим двум, – она кивнула на Кристоферов, – и, в общем, нам нечем было платить. Тогда они предложили отработать, а он не смог, вот мне и пришлось…»

«Ты пошла сюда вместо него?» – спросил я, чтоб что-нибудь сказать.

«Да нет, – она глянула на меня досадливо, – зачем он им здесь? Они хотели его в своих городских делах, для отвода глаз, чтобы самим сбежать, если что, а его оставить – пока там разберутся… Только он раз попробовал и сказал – нет, не могу больше, что хотите со мной делайте, я вам не помощник. Вот мне и пришлось из-за него, хоть я ничего ему не должна, и так он всегда на шее, не знаю почему», – лицо Стеллы стало злым и замкнутым. Она замолчала, сорвала травинку и стала ее сосредоточенно покусывать. «Вообще он неплохой, – прибавила она как бы нехотя, – вот только пользы от него нет».

У меня вертелся на языке вопрос, который нельзя было задать, я загонял его внутрь, пока от него не осталось лишь легкое беспокойство, и вместо того спросил про Кристоферов – что же они делали такого, что нагнали на ее братца столько страха. «Карты, – коротко обронила Стелла, – а брат был нужен как утка подсадная». Она вздохнула и, может для того, чтобы переменить тему, стала говорить о своем детстве, о том, как они хулиганили в лесу родового поместья с братом-погодком и старшей сестрой, как после все пришлось продать и переселиться в обычный многоквартирный дом, где мать быстро зачахла, так и не пережив перемены, а отец взял другую женщину, сварливую и грубую, которую они доводили до истерик своим высокомерным неприятием. Ее сестра вышла замуж за начинающего врача, но дьявол неудачи, неусыпно бодрствующий за их спинами, объявился и тут – врач вскоре попался на неправильном диагнозе богатому фабриканту, потерял лицензию и спился, а сестра уехала за границу без связей и денег, и они уже несколько лет не имели от нее вестей.

«Каждый из нас с самого детства слишком хорошо представлял свое будущее, так что потом непросто было признать, что оно не собирается сбываться, – говорила Стелла с невеселой усмешкой. – Так мы и жили в ненаступившем будущем, удивляясь на убогое настоящее, что совсем нам не подходило… Мы с братом даже не смогли учиться – нужно было зарабатывать на жизнь. Я в этом преуспела больше, а он досадовал и злился – ну а что ему еще оставалось делать? У меня стали появляться богатые мужчины, но я была груба с ними, и эта полоса быстро прошла. Теперь мои любовники бедны и неустроенны, я лучше их и сильнее, хоть еще и совсем молода. Я сильнее своего брата, и мне нравится это; я в тысячу раз сильнее своего отца, и я его презираю. Но мне далеко до той, что была в моем будущем – до нее не дотянешься, как ни вытягивай шею. Я стараюсь не думать о ней – ведь и с собой, такой как сейчас, тоже можно жить – я знаю, как, у меня есть свои секреты. И любить себя можно не меньше, чем ту, только нужно стараться куда сильнее…»

Стелла покусывала травинку и смотрела невидяще прямо перед собой, а потом вдруг сбросила оцепенение, рассмеялась и игриво толкнула меня плечом: – «Не переживай, все не так плохо. Это мой предпоследний поход сюда – потом еще один, а потом уж все, я буду свободна от них и от брата тоже. Я знаю, что делать, я уже решила…»

Она еще раз глянула хитро и больше ничего не сказала, несмотря на мои подначки, только прибавила с лукавым видом: – «Ты не должен знать про меня слишком много – погоди, сам поймешь почему. – И внезапно призналась с чувством: – Ненавижу дюны!»

Вскоре Гиббс дал сигнал подниматься, и через несколько минут мы вновь шагали по узкой тропе, вытянувшись цепочкой. Жара спала, идти стало легче. Ящерицы уже не сновали под ногами, попрятавшись перед наступлением вечера. Через час я заметил, что Кристоферы принюхиваются – и впрямь, воздух изменился, в нем появились ожидание и тревога, заставляющие забыть об усталости. Мы поднялись на очередной невысокий холм, и в лицо вдруг пахнуло солью и водорослями. Все встало на свои места – невнятный гул, что будоражил уже давно, обратился шумом прибоя, а перед глазами раскинулось безбрежное пространство – мы вышли к океану.