Михаил Чернолусский - Фаэтон Страница 32

Оказалось, ни утром, ни днем на контрольном пункт не зарегистрировано ни одного вновь прибывшего. И дежурит с ночи, и он никого не допрашивал. Правда один раз ворота растворялись и взвод солдат выходил. Обычно взвод выходит, когда кто-либо приближается будке из посторонних. Но тогда дезинфекция не сработала и во дворе никто не появился.

— А солдаты не могли задержать человека на дороге?

— Только в случае, если человек пытается оказать вооруженное сопротивление.

Людмила Петровна испуганно вскрикнула, Икс насторожился.

— У вашего товарища было оружие?

Утяев замялся. Хотя Икс располагал к доверию, но кто знает, какие в Аграгосе порядки, за ношение оружия могут и судить.

— Вы не беспокойтесь, — как бы прочитал мысли Утяева Икс, — туристов у нас не судят. В крайнем случае могут выслать за пределы страны. — Помолчав, однако, добавил. — Но странное дело. Задержав вашего товарища, охрана должна была его привести на КП.

— И я так подумал, знаете, — сказал Утяев. Он был убит этой новостью. Выходило, что они-то в Аграгосе, а Ефрем где-то там, в степи, остался.

Людмила Петровна едва сдерживала свои вздохи. Ася смотрела на Икса огромными глазами, ждала от переводчика еще новостей.

И Икса действительно осенило.

— Послушайте, — сказал он, — а кто по профессии ваш товарищ?

— Он? — Утяев замялся. — Э-э-э…

— Он хлебороб, — сказала Ася.

— Хлебороб?! Это точно?

— Он колхозник, — сказал наконец Утяев.

— Я не знаю, что такое колхозник. Вы мне скажите — он хлебороб?

— Ну да, землепашец… э-э-э… крестьянин.

— Так. — Икс привстал с сиденья. — В таком случае дело осложняется. Да, да…

— Не томите, бога ради! — взмолилась Людмила Петровна.

— Знаете, — помолчав, сказал Икс, — дайте мне время до утра. Я наведу справки. Думаю, что он в Аграгосе. Как его зовут?

— Ефрем.

— Фамилия?

Утяев переглянулся с Людмилой Петровной.

— Ефрем Иванович, — сказал Утяев.

— Ну хорошо. Достаточно. Деньги у него были?

— Денег нет… э-э-э… не было. Икс вновь сел на свое место.

— Все. Ждите до утра. — Он посмотрел в окно, давая этим знать, что разговор окончен…

Дорога теперь шла вдоль озера, точнее сказать, вдоль болота, которое лишь издали походило на озеро. Проехали еще двести-триста метров и…

Никто не ожидал увидеть нечто подобное: среди трясины и желтой воды на высоких сваях стояли полуразвалившиеся хибарки, которые между собой были соединены шаткими мостиками. Кое-где в хибарках уже горел свет. Далекие огоньки свидетельствовали, что на болоте целый город.

— Господи боже ты мой! Два ряда пушек, что же они охраняют? — тихо проговорила Людмила Петровна.

— Как говорится… э-э-э… — протянул Утяев, покосившись на Икса.

— Смотрите, смотрите! — крикнул Маратик, царапая стекло. — Лодки!.

Затем дорога стала уходить от болота влево и потянулся синий забор.

Икс после долгой паузы откашлялся и наконец заговорил:

— Я чувствую, вы стесняетесь задавать мне вопросы. Мы только что видели с вами старый город. Дынхей — город на болоте. Теперь это скорее музей на болоте. Два-три десятка оставшихся домиков. Основное население переехало в Новый город, который завтра вы сами увидите, — в Аграгос. Кстати сказать, Аграгос — международное название. Мы же называем свой город — Гонхей, красивый город. И он действительно красивый, хотя, правда, еще не достроен.

Ася о чем-то шептала на ухо Людмиле Петровне. Она, видимо, стеснялась сама спрашивать.

— К вам много приезжает туристов? — спросила Людмила Петровна Икса.

— Много.

— И вы всех встречаете дезинфекцией?

Икс рассмеялся.

— Мы приобрели дорогое импортное оборудование. Смесь совершенно безвредная.

— Так, знаете ли, ошарашить.

— Извините нас. — Икс продолжал смеяться. — Откровенно говоря, вас кто-то хитро подвел с черного хода. Гостей у нас встречают с южной стороны. И там нет дезинфекции.

— Зачем же она здесь понадобилась?

— С запада к нам прибывает дешевая сила, попросту говоря, всякий сброд, который выбрасывает пустыня. Мы, конечно, боимся, сами понимаете.

— И туристы могут все смотреть?

— Конечно.

— Вы, как все, любите… э-э-э… твердую валюту, — пошутил Утяев.

— Да, фаэтовскую валюту.

— А зачем вам нужна валюта?

— О, мадам! — воскликнул Икс. — Вы, пожалуйста, не намекайте. Вы незнакомы, вероятно, с международной обстановкой.

— А что такое? — насторожился Утяев.

— Что такое? — переспросил Икс. — Скажите, вы давно из Желтого Дьявола?

— Совсем недавно, мы… заблудились.

— Я понял. Между тем обстановка накаляется с каждым днем.

Автобус неожиданно остановился. Лампочка, которая тускло освещала салон, погасла.

— Ну вот мы и приехали.

Икс хотел поднести Утяеву рюкзак, как раз тот, в котором были деньги.

— Что вы, пустяки! — быстро на этот раз проговорил Утяев и не отдал рюкзак.

3

«Вас ждет ваша судьба». Эти слова старичка не выходили из головы Утяева.

Он стоял у окна и смотрел на мерцающие огоньки Дынхея.

Дети заснули. Людмила Петровна тоже легла не раздеваясь и затихла. Но Утяев знал, что не спит эта измученная последними событиями женщина — сдали наконец нервы. Он погасил в комнате свет и вот стоит у окна. У самого настроение — в пору зареветь. Когда кончатся их мытарства? За какие грехи ответствуют? Что за народ живет в этом огромном инпространстве? В Желтом Дьяволе люди давятся за проклятые пуговицы, меняют честь и совесть на деньги с такой охотой и легкостью, будто излечиваются от позорной болезни, а разбогатев, соревнуются в подлости и ожесточении. Никто там не может жить спокойно. А как же тут? В Аграгосе? Даже волшебник Крот, это подземное существо, отслужив молитву своему богу, совершил предательство — бросил людей у ворот этого ада. Что за город Аграгос?

Дынхей в ночи мерцал тусклыми огоньками. Нет, на болоте не два-три десятка домиков, а две-три тысячи, как самое малое, нищенских хибарок, где ютятся обездоленные люди. Когда, сойдя с автобуса, они пошли по неровному деревянному настилу в сторону гостиницы, Утяев за изгородью увидел трех по пояс раздетых дынхейцев, они непонятно для каких целей из ямы выбрасывали плоскими лопатами полужидкий грунт. Стриженные под машинку, худые, в белых, измазанных грязью штанах, босоногие, рабочие походили на заключенных. Маратик, спрыгнув с настила, подбежал к изгороди, чтоб заглянуть, наверно, в яму, споткнулся, но, ухватившись за штакетник, устоял. Людмила Петровна оторвала Маратика от забора, вернула на тротуар. Рабочие, перестав копать, молча следили за этой сценой. Их худые серые лица с ввалившимися глазами были совершенно безучастны, словно эти люди следили за отбившимся от стада ягненком.

Как в Дынхее можно жить? Мостики, полусгнивший деревянный настил, где поглубже — лодки, скованное болотом существование. А чем люди дышат? Утяеву пришлось захлопнуть форточку — таким смрадом тянуло снаружи.

И он со страхом думал: может, и Ефремушка теперь где-то здесь, среди болотных людей, в каком-нибудь бараке для заключенных? Этот трагический вариант был вполне реален, ибо, поразмыслив, Утяев пришел к заключению, что его друг, бесспорно, оказал сопротивление солдатам, вышедшим навстречу с ружьями наперевес, и тут-то его схватили и увели. Единственное, что ставило под сомнение этот вариант, — было поведение Икса. Почему переводчика так смутила профессия Ефрема? Сколько ни ломал Утяев голову, ответа не находилось.

— Как говорится… э-э-э… — беспомощно прошептал Утяев. Болела голова, ныли ноги. Он решил лечь, может, заснет.

Ефрем в самом деле оказал сопротивление. Увидев солдат с ружьями наперевес, он спрыгнул в кювет, залег. Стрелять было глупо, но на всякий случай он вынул пистолет из кармана. Солдаты прошагали мимо. И он хотел уже было подняться, как неожиданно несколько человек набросились на него сзади. Разбросав хилых солдатиков, он поднялся и выстрелил в воздух, но тут еще набежали синие солдаты и в конце концов отобрали у него оружие, скрутили, связали и повели, подталкивая в спину прикладами.

Его заперли в темном, без окон, сарае. Сидел связанный долго, ждал. Наконец пришли военные. Начался допрос. Переводчик — огромный детина с красной мордой — разговаривал грубо. Ефрем почему-то решил, что перед ним фашист. Не выдержав, огрызнулся:

— Сбавь малость тону, дубина!

Тот ударил в лицо кулаком. Ефрем ответил ногой в живот.

— Ах ты шкура фашистская! Я фронтовик, хлеборобна ты расист, мерзавец, захватчик!

Переводчика оттащили, заставили перевести слова. Ефрема. И тут произошло неожиданное. Ефрема быстро развязали, вывели из сарая, разрешили умыться, попить, закурить. Потом посадили в машину и куда-то повезли — далеко за город, за болото.