Вадим Бабенко - Черный Пеликан Страница 34

Она опять курила, запустив свободную руку в свои густые темные волосы, красивая и жестокая, жалкая в своих откровениях и свободная от жалости к другим. Ее убежденность раздражала – казалось, ей вовсе незнакомо сомнение – так что хотелось оскорбить ее и сделать ей больно, но это было то, чего я не умел и чему не хотел учиться сейчас. Повисла вязкая тишина, настороженная упоминанием об одиночестве, стало тревожно, и не хотелось лезть дальше в эти дебри, где, я знал, нет ответов, и – капкан на капкане. Но все же нужно было что-то сказать, чтобы разорвать молчание, и я спросил наудачу: – «А как же Гиббс?» – не имея ничего в виду, просто гадая на пустом месте.

Сильвия опять повернулась и внимательно осмотрела меня, словно выискивая подвох, потом протянула руку и сжала мне плечо больно и зло, впившись ногтями. «Не говори о том, чего не знаешь, – сказала она холодно, – Гиббс – это оттуда, куда тебе нет хода. Это там, где страсть, где звериная тяга, а не робкая ласка. Жаль только, что большинство мужчин – такие скоты…»

Мы помолчали. «Если хочешь, я расскажу конечно, – вновь заговорила Сильвия через минуту. – Гиббс – это взрыв, это вулкан и смерч. Знаешь его полное имя? Ну нет, я не могу тебе его открыть. Так вот, он такой, как его имя, все, что ты слышишь в нем!»

Я почувствовал, что меня зовут в другие тайны, про которые вовсе и не собирались упоминать. «Почему все вертится вокруг него?» – уколола иглой нечаянная мысль, но я и сам мог бы себе ответить, тем более, что всякая ревность выглядела неуместной, и соперничать было не с кем. Все же я провел ладонью по ее гладкому бедру, словно торопясь убедиться, что она еще здесь, со мной, но не получил отклика и отодвинулся к стене, насколько это позволяла узкая кровать.

«С Гиббсом у нас многое было, он еще девочкой меня соблазнил, когда и сам был подростком, – говорила Сильвия безучастно, будто пересказывая всем знакомый сюжет. – Брал меня с собой, мы уходили в дюны и занимались любовью на берегу океана – сначала он заставил меня и развратил, а потом уж я сама учила его, как нужно: женщины всегда умеют лучше. Я тогда была бесстыдной и ненасытной, он и сам оторопел поначалу, мне все было мало – я его измучила… У меня потом было достаточно мужчин, теперь-то я знаю, что есть куда поспособнее, но это все равно был вулкан – оттого, что первая страсть, и в ней целая жизнь, а потом уже только остатки не растраченного в первой, когда понемногу начинаешь жалеть и экономить. Так что я была влюблена в него по уши, а он меня терпел – от меня случалось много пользы, я была одна у него такая, остальные только шпыняли или висли на шее, как ненужный балласт. Однажды он прятался в дюнах целый месяц, много народу его искало – и домашние, и полиция, и еще другие, похуже – а я носила ему еду, и ни разу никто не выследил. Он тогда сильно повзрослел – жался ко мне, когда я приходила, но рассказывать стал меньше, а к вечеру гнал от себя. Я всегда хотела остаться, а он отталкивал, говорил – иди мол, хватятся – я и брела себе назад сама не своя, но перечить ему не могла, знала: что скажет, то я и сделаю…»

Сильвия огляделась кругом и опять потянулась к сигаретной пачке. «Ты много куришь», – заметил я ей, но она махнула рукой: – «Это я только здесь, в городе не так. А тут дюны давят, неуютно мне и остальным тоже, кроме сам знаешь кого, но он не признается все равно».

«Ну и что, его так и не поймали тогда?» – вернул я ее к рассказу про Гиббса.

«В конце концов нашли и поймали, – кивнула она. – Потом отпустили конечно, но он многого натерпелся. С того-то времени и ко мне стал охладевать, я сразу почувствовала – видно понял, что и я не принесу ему удачи, даже стараясь изо всех сил. Потом-то я уже никогда так не старалась, а получалось получше…» – Сильвия невесело рассмеялась, но тут же шутливо потрепала меня по коленке и завозилась как шалунья-школьница. «Утомила тебя? – спросила она участливо, – Еще, еще потерпи», – и, не дожидаясь ответа, стала рассказывать дальше.

«Наконец, я стала стара для него – мне уже исполнилось двадцать три – и он меня бросил. Просто прикрикнул и исчез – ничего нельзя было сделать, моя первая жизнь кончилась, и начались другие. Гиббс уехал из города, а мне было все равно, чем себя занимать – я вышла замуж в первый раз и много чего узнала про мужчин, гораздо больше, чем при нем. Даже злорадствовала иногда, да что толку – его не было, он не видел, а одной было скучно. Изредка до меня доходили слухи, но я не особо интересовалась – что было, то прошло, какая разница – и только когда с ним случилось это, – Сильвия провела ладонью по лицу, – я почувствовала, что должна его видеть, будто снова время пришло – даже если и помимо моей воли. У меня уже был второй муж – и уже я от этого второго натерпелась всяких вещей, не знала, куда деться, и как-то раз собралась и пошла к Гиббсу, хоть боялась ужасно. Все от него шарахались, а я сама объявилась – он наверное был рад, хоть и не показывал вида, во всяком случае, не гнал меня и не кричал, как раньше. Я рассказала ему все – и про себя, и про мужа – и Гиббс обещал с ним поговорить, так что вскоре тот примчался домой, собрал кое-что, на меня не глядя, и пропал навсегда, будто сдуло его. Я, признаться, несколько растерялась, но потом решила – мне-то что за печаль, это их мужские дела, пусть сами и разбираются, а с Гиббсом после того мы снова стали видеться…»

«Видеться – это как, как любовники или просто?» – косноязычно выдавил я из себя. Сильвия не поняла вопроса: – «Ну как, как – и просто, и пообедать иногда, и как любовники, в чем разница-то? Он конечно опять мной завладел, но теперь уже не разбрасывался, как раньше – а нужна я ему была меньше, чем когда-то, и на счастливую звезду уж вовсе не походила. Наверное, прыти у обоих поубавилось, старше мы стали, спокойнее… – она передвинулась и села, опустив ноги на пол и опершись о колено одним локтем. – У него случались разные женщины, и я не очень-то монашествовала, но это, знаешь ли, не много значит – над другими можно смеяться, их можно водить за нос, и никто из них не понимает толком, чего он от меня хочет. Только Гиббс знает это всегда, потому и я с ним буду всегда, тут уж ничего не изменить».

«Почему ж ты со мной сейчас? – спросил я угрюмо. – Иди к нему и люби его», – но Сильвия отмахнулась небрежно: – «Не глупи, я давно уже его не люблю. Он не делает для меня ничего, только все берет, а любовь кончилась тогда, в двадцать три… Ты тоже не обольщайся, – она вскинула голову, – я с тобой не оттого, что краше тебя нет. Подумаешь, захотела узнать, какой ты под одеждой, да услышать, как ты меня хочешь, а ты и не сказал ничего толком».

«Что уж тут скажешь…» – подумал я про себя. «Но я ведь нравлюсь тебе? Ты мной доволен?» – спросила она вдруг с искательными нотками в голосе. Я, не зная, что ответить, издал утвердительный звук, а Сильвия уже опять смеялась и возилась беспечно, прильнув ко мне мягкой грудью. «Я знаю, ты теперь хочешь Стеллу, – шептала она, щекоча губами, – ты хотел меня, а теперь ее – все вы такие. Но я не буду ревновать – я не ревнивая вовсе, а со Стеллой у тебя тоже получится, не сомневайся…» – и она внезапно выскользнула из моих рук и стала одеваться, шурша в темноте. «Ты еще придешь?» – спросил я, но она ничего не сказала, будто забыв про меня, и лишь бегло прикоснулась поцелуем перед тем, как уйти.

Утром я увидел, что мы остались втроем – Гиббс и Кристоферы куда-то пропали. Женщины накормили меня обильным завтраком и ушли к себе, пообещав, что скоро все вернутся, и тогда-то начнутся настоящие дела. Пока же я скучал, заняться было нечем, к тому же и погода испортилась – за окном сыпал мелкий дождь, день был неприветлив и хмур. О прогулке нечего было и думать, так что, повалявшись у себя в спальне, я пошел слоняться по дому, не имея определенной цели.

Дом был одноэтажный, но большой, с отдельным крылом для кухни и столовой, множеством спален, выходивших в два симметричных коридора, и гостиной с каменным полом, в которой казалось до сих пор гулко перекликались все звуки, когда-то ненароком забредшие туда. Начинаясь у гостиной, спальные коридоры заканчивались хозяйственными помещениями, где была свалена всякая утварь и из которых можно было подняться на чердак по скрипучим, но крепким лестницам. Я полез было туда, но увидел лишь пыльные доски и кружева паутины, которую наверное не тревожили многие месяцы. Зато в одной из кладовых обнаружились пожелтевшие газетные пачки, перевязанные шпагатом, – старые выпуски местного «Хроникера», в основном посвященные происшествиям и сплетням. Я стал развязывать их одну за другой, бегло просматривая содержимое, и постепенно меня увлекли далекие судьбы, скупо высвеченные репортерским пером, так что я просидел над ними несколько часов, додумывая героев и переносясь в чужие горести и заботы, милосердно оставшиеся в чьем-то прошлом.

Это развлечение я любил с детства – кое-кому может показаться скучнейшим делом, но у меня захватывало дух от воссозданных чуть ли не заживо картинок, переносимых в мой мир из потрепанных книг, из старых газет и журналов. Взрослея, я становился ленивее, и реалии, наступая решительно, отбирали территорию пядь за пядью, но все же и потом я увлекался порой, а теперь и старый «Хроникер» задел те же струны, заставляя уноситься в придуманное. Примеров хоть отбавляй, чуть ли не на каждой странице – девочка, потерявшая щенка и выкравшая другого у более счастливой соседки, беглый мошенник, проживший неделю в голубятне, или обычный скромный клерк, попавший в неожиданное приключение – знай себе, запускай воображение на полный ход, дорисовывая за сухими строками, создавая что-то, будто бы достойное аплодисмента, но и вместе с тем – эфемерное, как узор на крыле или невнятное, короткое воспоминание. Я и старался, не жалея сил – перебирал шелестящие листы, отсеивал рутину и выискивал лакомые кусочки, пригодные для того, чтобы вглядеться в них попристальнее.