Александр Бачило - День гнева (сборник) Страница 35

Он назвал эту планету, такую приятную с орбиты, нежно-салатную, “Happy End”. Словно подвел итог своей деятельности в Картографической службе. Но затем подумал и осторожно отбросил “счастливый”. Просто “The End”. Так звучит более решительно и бесповоротно. Точка.

Он плавно опускал корабль на поверхность планеты и думал только об одном — как через пару недель вернется в здание Картографической службы и скажет: “К чертовой бабушке! Родион Сергеевич уходит!” — и все, наконец, поймут, что он на самом деле уходит, — как вдруг на высоте нескольких сот метров почувствовал треск и искры, злые колючие иголки на борту корабля, но уже ничего не успел сделать. Планета ударила в корабль чудовищной молнией, и он кувырком полетел вниз. Перед самой землей сработала аварийная блок-система, выхлоп стартовых дюз смягчил удар, оплавив порядочную площадку, и корабль беком, сминая корпус, приземлился.

Родион пошевелился. Руки. Ноги. Голова. Все тело. Что еще?

Корабль.

С минуту он прислушивался к тишине, как стонет и звенит отлетающими чешуйками обшивка, что-то шипит, скрипит и дымится, и затем почувствовал вонь. Горючую помесь жареных тухлых яиц на горелом трансформаторном масле. Вокруг было темно, кожное зрение не помогало, перегретые предметы сочились ржавой теплотой, стреляли искрами и тускло тлели огнями эльма. Святого Эльма.

— Как на кладбище, — вслух сказал он. — “The End”. — Встал с кресла.

Спотыкаясь о новые углы, горячие и стреляющие по коленкам разрядами. Родион нащупал лук и ткнул в него кулаком. Перепонка лопнула (значит, атмосфера была пригодной для дыхания), по глазам ударил свет, а в лицо — вполне приемлемый, разве что сильно пахнущий озоном, воздух. Запах у него был непривычный, не как после грозы, и чувствовалось, что это вовсе не последствия катастрофы, а просто обыкновенный здешний аномально наэлектризованный воздух.

Родион хотел было выйти, но хватило сил и ума подавить столь заманчивое желание, глубоко пару раз вдохнул, вздохнул и принялся за осмотр бортовых систем. Первое, что предписывала инструкция, — состояние биокомпьютера. Родион открыл заслонку, и оттуда ляпающим потоком хлынула серо-зеленая, с красными прожилками слизь, разливаясь по полу дымящейся, дурно пахнущей жижей. Здесь все было ясно.

— Бедный мой, бедненький, — пожалел он. — Тебя трахнули молнией, затем об сухую дорогу, и ты не выдержал, старина, разложился в эту дурную, отвратительную массу, но это ничего, это все чепуха, мы тебя починим, отладим, и ты будешь как новенький, новорожденный, и пусть ты почти ничего не будешь знать — так ведь это тоже не беда, рядом с тобой будет великий исследователь, покоритель пространств, свирепых диких планет, гордых женских сердец и прочей нечисти…

Ну и чушь я несу, подумал он. На радостях, что остался жив, просто какой-то словесный понос прорвался. О пространствах, сжатых гармошкой, о суперпланетах с ураганами, плазменными вихрями и гравитационными аномалиями, ты знаешь только понаслышке; а женщины никогда не страдали по тебе мигренью, не говоря уже о пресловутой прочей нечисти…

Он вычистил от слизи приемник биокомпьютера, нашел в резервном отсеке два брикета эмбриткани, хорошенько размял, затем сорвал с них пластиковую обертку и, бросив их, уже измочаленные, в вычищенную нишу, до краев залил водой.

— Мы еще поживем, — похлопал он по корпусу машины и закрыл заслонку.

Когда он поднял кожух пульта, то подумал, что лучше бы этого не делал. Насквозь сожженные провода, обугленные биосистемы и копоть, мерзкая, жирная, черная копоть. Он так и оставил пульт открытым — пригодится ремонтникам — а самому нужно немедленно, сию минуту бежать отсюда, рассеяться, развеяться, чтобы хандра не успела оседлать его, как соломенного бычка.

Родион выглянул в люк. Местность была гористая; сплошь скалы да скалы, светло-зеленые, зеленые, зеленые с белыми жилами, зеленые с золотистыми и черными — полуобезвоженный малахит. Он облюбовал солнечную площадку и катапультировал туда двух роботов-ремонтников, две увесистые, неподвижные туши с тухлыми мозгами. Он не ожидал ничего лучшего — хорошо еще, что их отсек был цел и невредим, и катапульта была чисто механической, без всякой био- и просто электроники.

Прихватив с собой пакеты воды и эмбриоткани, Родион спрыгнул на землю и тут же почувствовал, что планета все-таки дрянь — до предела насыщенная свободными электронами, почти без воды, почти без магнитного поля и с полным отсутствием биосферы.

Ремонтников Родион жалеть не стал — неподвижные тюленьи туши не взывали к жалости, — он просто вспорол им черепные коробки, вытряхнул из них гнилую слизь и, вложив в каждую по брикету, залил водой. За: тем снова сбегал на корабль, с трудом среди всякого хлама отыскал мнемокристаллы программ ремонтных роботов, прихватив заодно еще на Земле упакованный рюкзак — что даром терять время? — и вернулся назад. Порезы на пластхитиновых черепахах ремонтников уже затянулись и это было хорошим признаком — очухаются. Родион не торопясь скормил мнемокристаллы этим двум громадным окорокам, напичканным электроникой, по существу, сейчас еще младенцам, умеющим только плямкать приемными устройствами, как губами. Ну, что ж, дитяти, лежите теперь тут, грейтесь на солнышке, набирайтесь сил и энергии, ума-разума — дело теперь за Вами.

Он подхватил рюкзак и, легко прыгая по камням, взобрался на ближайшую опаленную скалу. Ущелье, где он приземлился, было светлым пятном среди скал — постарались молния и дюзы корабля, — а туда, дальше вокруг, простиралась каменистая гряда. На востоке, прямо рядом, он, собственно, стоял на склоне, начинались горы, невысокие, но молодые, как лесом поросшие — утыканные скалами, и со снежными шапками. Он с силой тернул подошвой башмака по скале. Треснул неяркий фиолетовый разряд.

— Растяпа, — сказал он. — Любой школьник знает, что перед посадкой уравнивают потенциалы…

Биосферы по-прежнему не чувствовалось, только со стороны корабля веяло больным теплом регенерирующих биосистем, да откуда-то из-за горы тоже вроде бы просачивались крохи тепла, но это могло быть и просто дуновением ветра Не различишь, не поймешь.

— Ну, а теперь, — вслух сказал Родион, — не будем ждать, свесив ноги с люка, как любит напутствовать перед стартом всех новичков Оболевский, когда плавно покачивая ободками прямо перед вами шлепнется летающее блюдце, подумает, задребезжим и, распавшись на составные части, выпустит из своего чрева супружескую троицу сиревеньких псевдоразумных с благотворительными намерениями…

Он оглянулся в последний раз на сплюснутый, осевший корабль, на роботов-ремонтников, распростертых на солнце, оживающих и уже начинающих перемигиваться, вскинул на спину рюкзак с широкими лямками-присосками и начал восхождение.

— До самых снегов, — загадал он, и поскакал по камням быстрым тренированным шагом. С камня на камень, тут короче, тут можно срезать, а здесь просто прыгнуть, чтоб за эту щель руками, чтоб подтянуться и, снова оттолкнувшись, сильно, ногами, перелететь на уступ, а с него дальше, нет, не сюда, этот камень не выдержит, развалится, осыпется, а на этот, черный, базальт с крапинками, а с него можно вот сюда и сильно качать чтобы он вниз, чтобы обвалом, с пылью, грохотом, а тут, наверное, и с молниями…

Через полтора часа Родион добежал до кромки снега, немного по нему, сорвал рюкзак, тот отлетел куда-то в сторону и исчез, а сам облегченно, всем своим разгоряченным телом, повалился в сугроб. Лицом вниз, затем повернулся на спину. Пар огромными клубами вырвался из бешено работающих легких, в груди клокотало, и он, приподнявшись на лопатках, заорал во всю глотку.

— Прек-рас-но! — и тут же наглухо захлопнул рот. Сейчас дышать только носом, так надо, так лучше, дышать глубже и реже. Родион закрыл глаза и почувствовал, что снег тает от его жаркого тела, топится как жир на сковородке, а сам он погружается в сугроб все глубже и глубже. После него тут останется ледяной полу-слепок, след йети для местных сиревеньких псевдоразумных. Если бы они тут жили… Он живо представил их: один, в осьминожьей форме амебы, с редким венчиком прямых рыжих волос, с тремя круглыми, выпуклыми, плавающими по всему телу глазами, метался вокруг ямы, азартно замеряя ее быстро появляющимися и исчезающими ложноножками — вот так, теперь вот так и еще вот так и так — и что-то лопотал, то скорострельно, то протяжно, а остальные, отдуваясь, степенно стояли в стороне, изредка кивая головами. Те, что стояли, сложив ложноножки на кругленьких, оформившихся животиках с дырочками-пупиками, презрительно фыркали и бормотали нечто скептическое, а остальные дрожали венчиками и благоговейно лупали вытянувшимися на полтела глазами. Родион хотел было подмигнуть мятущемуся псевдоразумному — привет честной компании! — открыл глаза, но они все почему-то разбежались во все стороны, тенями попрятавшись между камней.