Галина Тер-Микаэлян - Грани миров Страница 36

«Дедушка, что ты говоришь! – воскликнул я, потрясенный его словами. – Тебе уже за семьдесят, ты мудр, подумай сам – сколько можно будет прятаться? У властей вертолеты, оружие, они выследят вас за считанные дни».

«Не выследят. Я сам поведу их, потому что молодость горяча, но разум у них невелик, и не годится оставлять их без присмотра. Мы пойдем в Страну Синего Оленя».

Меня так поразили его слова, что я не сдержался и повысил голос, чего никогда прежде не посмел бы сделать в разговоре со старшим:

«Страна Синего Оленя – сказка, дедушка! Неужели ты в это веришь? Ты погубишь людей и сам тоже погибнешь!»

Дед насупил брови, в глазах его сверкнул гнев.

«Молод ты, сынок, поучать меня! Страна Синего Оленя существует, наши предки и предки хваршинов бывали там, но позже земля сдвинулась, рухнули скалы, и теперь страна Синего Оленя со всех сторон окружена бездонной пропастью. Мы переберемся через нее, а потом построим мост и по нему перегоним наш скот, который теперь у бежитинцев».

Я почувствовал, что вся верхняя половина туловища у меня ходит ходуном, голова ныла, а глаза слезились, но хуже всего было сознание, что я не могу остановить это безумие.

«Зачем ты тогда пришел ко мне, дедушка, если ты уже все решил без меня? Я не смогу вам помешать, вы погибнете, а я ничем не смогу помочь. Лучше бы мне ничего не знать, чем видеть это безумие!».

В глазах деда мелькнула жалость, когда от увидел сотрясавшую меня дрожь.

«Я не хотел, чтобы ты в этом участвовал – ты болен, тебе нужна спокойная жизнь. Мы должны были уйти этой ночью, и Руми шел к хваршинам, чтобы сговориться с ними о месте встречи – многие из них тоже не хотят жить в чеченских домах и готовы идти с нами. Но НКВД, видно, что-то заподозрило, и за Руми следили. Теперь его арестовали, и парни хотят напасть на районный центр, убить Веденяпина и освободить Руми. У них есть оружие, но с людьми из НКВД они не справятся, и Руми не освободят. Я пришел к тебе за помощью – ты должен поговорить с ними и убедить их не делать этого».

«Зови их сюда».

Вошли трое – три паренька от пятнадцати до семнадцати лет. Они почтительно поздоровались, но смотрели настороженно – как ни как, а я в их глазах был представителем власти. Можно было легко угадать, что под их туникообразными рубахами спрятано оружие. Одного взгляда на упрямые лица мальчишек мне было достаточно – переубеждать их бесполезно, они поступят, как решили. Оставался один выход.

«Нападение на райцентр отменяется, – по-военному коротко приказал я. – Вы собирались этой ночью увести людей в горы? Уводите. Руми я беру на себя – если сумею его освободить, то мы присоединимся к вам. Все ясно?»

Их лица выразили изумление:

«Но, Рустэм-ага…»

Я решительно оборвал их слабую попытку возразить:

«Никаких разговоров! Я человек военный, а на войне каждый делает свое дело, иначе бой не выиграть. Ваша задача вам ясна – увести людей, позаботиться о женщинах и детях. Они не должны подвергаться опасности, поэтому если вас настигнут, в перестрелку не вступать – сдавайтесь без боя. Я знаю, для настоящего мужчины легче погибнуть в бою, чем сложить оружие, но это приказ. Теперь выполняйте, кругом, шагом марш!».

Они четко развернулись и вышли. Я подумал, что за то время, что взрослые мужчины были на фронте, этим мальчишкам явно стало не хватать отцовского ремня. Дед смотрел на меня с упреком.

«Почему ты велел им сдаться, если НКВД их настигнет? Они – взрослые мужчины и, слава аллаху, умеют хорошо стрелять».

«Они еще мальчишки, я не могу позволить им играть своей и чужой жизнью».

«Во время восстания семьдесят седьмого года мне было семь лет, но я уже держал винтовку в руках и стрелял в русских».

«Я тоже был на войне, дедушка, и там узнал цену жизни и смерти.

Мало уметь стрелять, надо знать, когда можно выстрелить, а когда из-за одного твоего выстрела могут погибнуть десятки безвинных людей. Смерть не знает национальности, но русских миллионы, а наш народ немногочислен. И без того много наших мужчин полегло на войне с немцами. Иди с ними, дедушка и, если мне не удастся освободить Руми и присоединиться к вам, то не допусти кровопролития. Береги людей, чтобы и через тысячу лет на Земле могли жить потомки гинухцев и хваршинов».

«Такты решил идти с нами, сынок?»

Я пожал плечами – а что мне еще оставалось? Если эти юнцы и мой старый дед безумствуют, решив вести людей на гибель, то и для меня другой дороги нет – на войне мне не раз приходилось бывать в разведке, возможно, что мой опыт окажется полезным. Скроемся пока в горах, а там – кто знает? – может так случиться, что товарищ Сталин очень скоро уберет зарвавшегося наркома Берию, как убрал в свое время Ягоду и Ежова. Тогда можно будет объявиться и вернуться домой.

Я уже не верил в то, что все в Советском Союзе делается на благо народа и во имя справедливости, но еще верил в товарища Сталина. Поэтому я достал свой именной револьвер и сказал деду:

«Иди, дедушка, уводите людей, как решили, а я поеду к Веденяпину».

Кажется, я сумел убедить деда в своей правоте, потому что он какое-то время пристально смотрел на меня, потом глаза его просияли:

«Ты прав, сынок, и я горжусь тобой, – взгляд его уперся в мои трясущиеся руки, – но я поеду к Веденяпину вместе с тобой. Ты не по возрасту мудр, но и твой старый дед может на что-то пригодиться».

Что мне было делать с этим упрямцем? Я сердито ответил:

«Хорошо, дедушка. Но ты будешь делать то, что я тебе скажу и ничего другого».

«Да, сынок, я сделаю все, как ты скажешь. Ты правильно объяснил, что в бою должен быть только один командир».

Мы подъехали к зданию районного НКВД в начале девятого. Я велел деду и шоферу – молодому аварцу Хуршиду – ждать в машине, а сам сказал дежурному чекисту:

«Сообщите товарищу Веденяпину, что я приехал по срочному делу – у меня сообщение чрезвычайной важности».

Меня немедленно проводили в кабинет начальника районного НКВД. Похоже было, что Веденяпин всю ночь работал, потому что глаза его были воспаленными от бессонницы.

«Да, – отрывисто сказал он, встряхнув мне руку, – я слушаю, товарищ Гаджиев, что ты хочешь мне так срочно сообщить?».

Я оглянулся – мы с Веденяпиным были в кабинете одни.

«Ночью был арестован юноша Руми Гамзатов, прикажи привести его сюда – я хочу его видеть».

«Ты хочешь…»

Он не договорил, уставившись на дуло револьвера в моей трясущейся руке, но я не позволил ему дотянуться до кобуры.

«Руки на стол, Веденяпин. Видишь, после контузии руки мои дрожат, и я могу случайно нажать на курок».

В глазах его мелькнул испуг, широкие ладони торопливо легли на стол, и мне стало понятно, что этот человек согласится на все ради спасения своей жизни.

«Чего ты хочешь, Гаджиев? – торопливо спросил он. – Ты болен? Ты понимаешь, что ты делаешь? За такие вещи ты не только положишь на стол партбилет – тебя расстреляют и не посмотрят, ни на какие твои военные заслуги».

«Сейчас я сяду рядом с тобой за стол, и мы будем сидеть, как два самых близких друга. Но под столом мой револьвер упрется в твое тело, дуло его будет направлено прямо в твое сердце. Запомни хорошо, что ты должен сделать, иначе мой палец задрожит слишком сильно и нажмет на курок. Прикажи привести Руми, скажи своим людям, что мы вдвоем хотим его допросить. Пусть с него снимут наручники, а после этого пусть твои люди выйдут из кабинета. Ты хорошо все запомнил?»

Не спуская с него глаз, я подвинул стул и сел рядом с ним. Дуло моего именного револьвера уперлось Веденяпину в бок, и то, что он прочитал в моем взгляде, заставило его торопливо поднять трубку телефона и отдать приказ.

Руми привели в кабинет минут через десять. Он слегка прихрамывал, один глаз у него заплыл, но держался он бодро – так, как и положено мужчине нашего рода. Увидев меня, он изумился, но ничего не сказал. По приказу начальника высокий чекист с наганом снял с мальчика наручники и вышел, оставив нас одних. Веденяпин угрюмо спросил:

«Хорошо, что теперь?»

«Теперь мы немного посидим, а потом ты прикажешь своим людям отвести мальчика в мою машину, которая ждет внизу. Скажешь, что решил его отпустить – ведь это, в конце концов, всего лишь ребенок.

Когда они уедут, мы немного подождем, и я уйду».

В глазах его загорелся хищный огонек.

«Ты и вправду болен, Гаджиев! Неужели ты думаешь, что я тебя отпущу? Или ты хочешь меня убить? Но тогда мои люди тебя отсюда не выпустят».

«А теперь послушай ты. Если ты не выпустишь мальчика, то я тебя застрелю, в этом ты можешь не сомневаться. Но если он уйдет, то у тебя будет выбор. Первое: ты признаешься своим людям, что струсил под дулом пистолета и выпустил «врага народа». Второе: ты скажешь всем, что допросил мальчишку в присутствии его дяди – секретаря райкома партии товарища Гаджиева. Дядя обещал отодрать неслуха, и ты его отпустил домой. После этого вы с товарищем Гаджиевым еще какое-то время побеседовали о делах, а потом секретарь районного комитета уехал заниматься своими делами. Если ты меня застрелишь прямо в своем кабинете, это будет выглядеть крайне странно и вызовет кучу вопросов. Если же я спокойно уйду, то никто ничего не заподозрит, никто не обвинит тебя в измене и впоследствии никто ни о чем не узнает. Так как, договорились?»