Хольм Ван Зайчик - Дело Судьи Ди Страница 37

– Ничтожному минфа очень странно это слышать, – проговорил Богдан. – Насколько мне известно, Баг… Багатур Лобо никогда не встречался с драгоценнорожденным хоу.

– Мы все это выясним, – решительно произнес цзайсян. – Очень кстати, что сам Тайюаньский хоу скоро будет здесь.

– Ничтожный минфа знает ланчжуна Лобо как человека, преданного стране и ее правлению, а также как человека с железными нервами и верным сердцем, – никак не мог успокоиться Богдан. – Согласно статье шестой Танского уголовного уложения, к Великой непочтительности относятся такие деяния, как хищение предметов, на которых во время Больших жертвоприношений пребывают духи, или же вещей, принадлежащих особам императорской крови, хищение или поддельное изготовление печатей данных особ, ошибочное составление лекарства для них несоответственно правильному способу изготовления, ошибочное нарушение кулинарных запретов при изготовлении для оных особ пищи, ошибочное изготовление непрочными предназначенных для них транспортных средств, а также непочтительные высказывания в их адрес, когда побуждения и соображения исключительно вредоносны… Ланчжун – не дворцовый повар и не дворцовый врач. Ничего этого…

И тут Богдан осекся.

Та встреча в узком проходе между внешними стенами вспомогательных дворцовых пристроек… то удивление, с которым смотрели встреченные Багом и Богданом незнакомцы в одеяниях, ничего не говоривших об их общественном положении, – особенно когда Баг едва ли не по-свойски коснулся плеча высокого, молодого, как бы отодвигая его с дороги… и что-то еще сказал с досадой… “Какие-то они странные… В обители вечного постоянства так горячиться – да таких сюда вообще пускать нельзя…”

И из-за этого – в тюрьму?!

Да ведь на нем не было написано, что он – императорский племянник!

А даже если б и написано?

“Мать честная, Богородица лесная! – в смятении подумал Богдан. – И это – вполне вероятный преемник императора на престоле!”

Сказано же в уложении: когда побуждения и соображения исключительно вредоносны! По-ханьски это звучит: цинли цехай. И хотя относительно точного значения этого термина нет полной ясности в современной законоведческой науке, однако в одном из сохранившихся распоряжений по человекоохранительным ведомствам были некогда даны примеры дел исключительной вредоносности: убийство человека, грабеж, побег с места службы, насильственное вовлечение в развратные сношения…

А тут?

Ой-ёй-ёй!

Если хоу уже теперь настолько благоговеет перед собой, любимым, что за невинную реплику человека, который и знать-то его не знает, готов кинуть в тюрьму без разбирательства, просто по именному повелению, то что же будет, когда…

Ой-ёй-ёй!

Куда идем, единочаятели?!

– Если факт вызванного себялюбием и гордыней несообразного самоуправства хоу подтвердится, об этом нынче же следует доложить владыке, – словно читая мысли Богдана, медленно и очень озабоченно произнес цзайсян. – Нынче же.

В зал стремительно вошли два человека. Молодой шагал широко, легко, размашисто; следомза ним едва ли не вприпрыжку с трудом поспевал пожилой.

Да, это были они. Те двое незнакомцев из узкого прохода…

Кай Ли-пэн, а следом за ним, после едва уловимой заминки – Богдан и, последним, бек поднялись и поклонились вошедшим. Те в свою очередь тоже склонились перед цзайсяном: молодой – в пояс, пожилой – земно. Цзайсян приветствовал их сдержанным кивком седой головы.

– Драгоценнорожденный юаньвайлан, – сказал цзайсян сухо, – дело, не терпящее отлагательств, вынудило меня побеспокоить вас в предпраздничный вечер. Прошу вас и вашего евнуха сесть. Драгоценный срединный помощник, вам слово.

Вошедшие заняли свободные места сбоку, на равном удалении от цзайсяна и тройки ечей. Кай и бек вновь уселись, Богдан остался стоять.

– Ничтожный минфа благодарит за предоставленную возможность лично и непосредственно засвидетельствовать свое почтение драгоценнорожденному хоу, – проговорил Богдан и еще раз поклонился молодому человеку. Потом достал из кармана порток бережно сложенный листок бумаги. – Это письмо было случайно найдено нами с другом нынче днем в садике у “Зала любимой груши”. Ничтожный минфа полагает, что оно предназначено драгоценнорожденному Тайюаньскому хоу.

С этими словами Богдан почтительно сделал шаг вперед и, снова коротко поклонившись, обеими руками протянул листок письма в сторону Чжу Цинь-гуя. Листок задрожал на весу.

– Срединный помощник минфа Оуянцев-Сю имеет подозрение, что именно неполучение вами этого письма, драгоценнорожденный юаньвайлан, не дает упокоиться духу вашей несчастной младшей супруги, – сообщил цзайсян.

Чжу Цинь-гуй вскочил. Губы его задрожали, он шагнул навстречу Богдану и почти выхватил листок у него из рук. Вчитался. Отчетливо было видно, как бегают его глаза по строкам: раз, другой, третий…

– Письмо было скрыто старыми листьями груши, – пояснил Богдан смиренно.

Наконец Чжу Цинь-гуй оторвался от письма и поднял взгляд на Богдана. Тот с изумлением и сочувствием увидел в глазах юаньвайлана слезы.

– Вы… – начал было Чжу Цинь-гуй, но голос его дрогнул, и он вынужден был прерваться. Сглотнул. Теперь листок бумаги дрожал уже в его руке. – Вы прочитали это?

– К сожалению, ничтожный подданный никак не мог предположить, что содержание этой бумаги столь интимно, – ответил Богдан. – Но если бы он не прочитал, то не имел бы счастья донести это письмо до того, кому оно предназначалось. Надо полагать, ваша яшмовая супруга, написав его, взяла с собой, чтобы, сидя под грушей, еще раз обдумать свои слова Там ее и настигла смерть от разрыва сердца, и письмо затерялось в траве, затем – под листопадами и дождями…

Чжу Цинь-гуй обессиленно опустился на свое место. Чувствовалось: императорского племянника не держат ноги.

Его спутник оторопело глядел на своего господина.

Чжу Цинь-гуй снова перечел письмо, и никто не смел нарушить неосторожным словом его последнее общение с безвременно почившей возлюбленной.

– Вы поняли, о чем здесь говорится? – чуть хрипло спросил Чжу Цинь-гуй.

– Ничтожному минфа достаточно того, чтобы это понял драгоценнорожденный Тайюаньский хоу, – уклончиво ответил Богдан и сел на свое место.

– По словам драгоценного единочаятеля Оуянцева, – по-прежнему сухо продолжил цзайсян, – его друг, кот коего первым обнаружил письмо, был взят несколько часов назад под стражу по вашему, драгоценнорожденный юаньвайлан, именному повелению. Это связано с тем, что вы уже тогда знали об обнаружении письма? Или это связано с какими-либо иными причинами?

Евнух Чжу Цинь-гуя с каким-то подчеркнуто отсутствующим видом, ровно все происходящее его не касалось, ровно он вообще ничего не слышит, смотрел прямо перед собой. Богдану это показалось странным – но он тут же забыл о том, потому что реакция юаньвайлана была, напротив, чрезвычайно бурной. Он снова вскочил:

– Я? Под стражу?

– Драгоценный минфа, покажите оставленное стражами повеление, – бесстрастно сказал цзайсян.

Богдан, снова поднявшись и коротко поклонившись в сторону Чжу Цинь-гуя, достал из другого кармана сложенную вчетверо бумагу с печатью и развернул. Хоу кинулся к нему, выхватил повеление и прочел, потом повертел в руках…

– Ничего не могу понять… – почти простонал он.

– Это дело требует самого тщательного разбирательства, – уронил цзайсян, – и о нем, несмотря на праздник, будет немедленно доложено владыке.

– Да я понимаю… – пробормотал в полном ошеломлении хоу. – То есть я ничего не понимаю, но… Я же помню вас! Мы сегодня днем так неловко столкнулись нос к носу, что чуть не ушибли друг друга… И ваш друг еще пробормотал мне вслед что-то укоризненное…

– А через несколько часов этот друг был вами самоуправно арестован по обвинению в Великой непочтительности, – продолжил цзайсян.

– Мной? – переспросил несчастный хоу и опять уставился на повеление, словно это был страшный призрак. В глазах его метался ужас. – Да… Моя печать… Но неужели вы думаете, что я позволил бы себе… из-за нелепого, мелкого недоразумения… Цзайсян, вы же знаете меня не первый год!

– Именно поэтому я так удивлен, – уронил цзайсян.

Хоу взял себя в руки.

– Так, – сказал он. – Разобраться, конечно, надо, и я в этом заинтересован более всех. Моя печать! – Он перевел взгляд с повеления, которое держал правой рукой, на листок письма, который трепетал в левой. Губы его опять затряслись. – Цюн-ну… если бы… если бы сразу… – Он умолк и снова постарался овладеть собой. Отложил оба документа. – Прежде всего, драгоценно-рожденный цзайсян, пока мы тут беседуем… в вашем присутствии я не могу распоряжаться сам… Я прошу вас дать мне разрешение повелеть незамедлительно найти и освободить незаконно задержанного ланчжуна Лобо. Пусть его приведут сюда, и недостойный юаньвайлан лично попросит у него прощения за это трагическое стечение пока непонятных нам всем обстоятельств. Испортить гостю Ханбалыка праздник – да разве я… О Аллах!