Виктор Мартинович - 墨瓦 Мова Страница 37

Элоиза встала, и я понял, что аудиенция закончилась. Я надеялся, что она пожмет мне руку, и у меня снова появится шанс ощутить ее жар – хотя бы на секунду, — но она только сухо поклонилась – даже не поклонилась, а кивнула головой. Что ж, понятно. Человек, который забыл настоящее слово, единственное верно описывающее полную нежности связь между мужчиной и женщиной, ничего большего не достоин. Спасибо, что не застрелила.

Меня конвоировали вниз по лестнице, и Сварог записал мне номер сорок девятого, который служил его «тенью», то есть «оруженосцем». На прощание он пожал мне руку и сказал, что надеется на скорую встречу. Мастер благовоний, когда я уходил, ко мне даже не обернулся. То ли его душила ревность, то ли он просто успел обо мне забыть. Мы с сопровождающим сорок девятым карабкались по секретным лестничкам, которые должны были провести нас через специальные люки на поверхность, а я думал о собственной лишенной чувственного влечения эмоциональной связи с Элоизой, которую я уже очень скоро смогу передать одним коротким словом, не известным больше никому на земле.

Ганин попался по глупости. Но, послушайте, кого вообще когда-либо брали не по глупости? Арест за употребление – это глупость как таковая, иконическая концентрированная глупость. Сначала мы удивились, что он не вернулся в офис после обеда. Ганин обычно питался всякими булочками, которые покупал в ближайшем безлюдном супермаркете и пожирал их прямо у входа в наш заполненный призраками бизнес-центр. После себя он оставлял россыпь крошек и пакетики от сдобы, запихнутый между досками скамейки. Не особенно эстетично, но Ганин, напомню, был дизайнером. А какие могут быть претензии к бытовым привычкам дизайнеров?

Утром он не явился на встречу с крупным заказчиком, и все снова удивились, но не запаниковали. Арт-директор отбрехался и без Ганина, тем более что от Ганина на таких переговорах толку никакого: обычно он сидел в углу с красными глазами и изредка, когда у него в голове запускался какой-то креативный моторчик, начинал нервно смеяться в кулачок.

Вечером того же дня секретарша попробовала поднять кипиш. По коридорам эхом разносились ее слова: «Маааальчики, ну давайте хотя бы милицию вызовем!». Но «мальчикам» было все равно, а я, к тому же, всех старательно успокаивал. Потому что, во-первых, знал, что Ганин может быть в открытом космосе после удачно употребленного свертка. И, во-вторых, что ему придется долго и нудно откупаться от милиции в случае, если она его «найдет» со стаффом в кармане (а без стаффа он, кажется, из дома не выходил).

В ночном выпуске новостей по ящику нам рассказали его печальную историю, после чего фамилия Ганина больше никогда не упоминалась в нашем офисе.

Похоже, что в последнее время он был обдолбанным до такой степени, при которой нормальный наркот даже в туалет выйти боится. Ганин экспериментировал, совмещая мову с конвенциональными и не запрещенными наркотиками, достигая эффекта, который обычно в компьютерных игра передается заклинанием «Stun»: полная отключка, слюна по подбородку, винегрет вместо мыслей, контролируемая шизофрения, умноженная на искусственную паранойю. Именно в таком состоянии он успешно коммуницировал с коллегами, играл со мной в шахматы, выполнял задания, дизайнерил. Наверное, мы просто привыкли к его придури. А может быть, нам просто было не до него. Нам всем уже давно нет никакого дела ни до кого, кроме себя.

Так вот, далее мы можем реконструировать события по сюжету канала БТ на YouTube, где пропагандистского антинаркотического пафоса больше, чем, собственно, информации. Ганин купил две слойки со шпинатом и одну с яблоками. Переложил сдобу в пакет, взял его в одну руку, а корзинку, с которой ходил по магазину – в другую. И прямо так, с корзинкой, пошел к выходу. Система у дверей заревела, потому что на этих корзинках пластиковые шайбы против выноса. Дальше – то самое видео, над которым ржала вся сеть. Наш красавец – такой наваленный, что просто омертвел от страха. Он стоит, сирена визжит, Ганин крутит головой, потом присаживается и начинает красться куда-то на корточках.

Пройдя таким образом метра два, он ложится на землю и ползет к выходу. Если бы он это делал без казенной корзинки, может быть, и обошлось бы. Но все эти выкрутасы он проделывает, сжимая ее в руке.

«Сейчас мы видим, как этому наркоту кажется, что он талиб на войне в Афганистане, террористы которого щедро финансируют производство тех явлений, которыми он отравил себе мозг, — звучит за кадром голос ведущего БТ. – Еще несколько метров, и он начал бы стрелять с помощью корзинки по охранникам». В этот момент в кадре появляется здоровенный бритый амбал в плохом отечественном костюме, будто сделанном из картона. Он что-то говорит Ганину и, услышав ответ, снимает с пояса дубинку.

«Этот мова-наркот мог и доселе красть дворники с наших машин и торговать сорванными в парках ландышами, которые, между прочим, занесены в Красную книгу, – продолжал разоблачительный репортаж корреспондент. – Но так сложилось, что охранник, который его задерживал, имел опыт общения с наркоманами и сразу узнал признаки отравления сознания явлением, предусмотренным статьей 264 Уголовного кодекса».

Тут на экране всплыл тот самый амбал, который деловито объяснял: «Я ему, значится, говорю: «Гражданин, почему вы нарушаете гражданский порядок?» А он мне в ответ, значится, говорит: «У чым праблема?». Я насторожился, снова спрашиваю: «Почему вы тут лежите животом на полу, по которому люди ходят»? А он посмотрел на меня и говорит: «Ты чаго да мяне прычапіўся?» Понимаете, «да меня», а не «ка мне» и «прычапіўся»! Ну я тут же снял дубинку и принял меры».

«Тренированное ухо охранника, который ранее работал сотрудником Государственного комитета по контролю за незаконным оборотом наркотиков, помогло идентифицировать и опознать причины такого психологического состояния подозрительного гражданина. По рации охранник вызвал Госнаркоконтроль», – вещал репортер. Не повезло Ганину! Попался какому-то неудачнику, уволенному со службы и потому неравнодушному ко всем потребителям. Попал бы на обычный вариант – отставного мента, который пошел в охрану, надеясь заработать, и мог бы договориться. Даже в таком сказочном состоянии. А так…

Тут камера переключилась на внутреннюю тюрьму Госнаркоконтроля. Ганин стоял на растяжке, и, похоже, действие каких-то психотропов уже закончилось, а некоторых – усилилось от адреналина. Потому что лицо у него было очень испуганное. Как у парашютиста, который дергает за кольца парашюта, а тот все не открывается. Наверное, такое лицо у людей, которые изо всех сил пытаются проснуться. Или очухаться от bad trip. «Когда психиатры увидели состояние психики пациента, которого им доставили для экспертизы его вменяемости, они схватились за голову. Степень распада нервной системы зашла так далеко, что человек не мог отвечать за свои действия и представлял опасность не только для общества, но и для других арестованных, – тут голос корреспондента смягчился, интонационно отражая все то милосердие, на которое была способна Фемида Северо-Западных территорий. – Поэтому суду пришлось прислушаться к заключению врачей о нецелесообразности судебного преследования потребителя за хранение наркотических веществ. Вместо этого его поместят на принудительное нейролечение сроком на три месяца. За это время его тело будет полностью очищено от всех психотропных лингво-токсинов».

Тут я представил, как из нейронов Ганина электричеством, химией и психопрограммированием вытравляются мова-коды, и вздрогнул. Употребляя без разбора и передыху, он сам сделал себя ходячей мова-бомбой, энциклопедией и учебником на ножках, не это ли логичный исход любого употребления? Другое дело, что не все до такого состояния доживают.

«Это решение суда является уникальным в правовой практике и соответствует той направленности на больший гуманизм, который был принят системой органов юстиции в контексте приближения северо-западных правовых стандартов к нормам, принятым в Китае и Японии», — в заключении истории журналист начал подражать интонациям судьи, каждое слово которого – приговор, обязательный для исполнения.

Я провел несколько месяцев в постоянном ожидании ареста. Потому что на принудительном лечении Ганина могли навестить следователи из Госнаркоконтроля. В том, что по результатам их сердечных бесед он не сдаст мои координаты, я был не уверен и благодарил судьбу за то, что не успел связаться с его дилером, который тоже мог быть под колпаком. Я лихорадочно читал русскую классику – многословных достоевских, депрессивных лермонтовых, забавных гоголей, ехидных пелевиных, жутких елизаровых. По несколько часов в день переписывал страницы глянцевых журналов, пытаясь русскими буквами, лексикой и семантикой вытеснить из сознания те конструкции на мове, которые осели в моей голове и могли быть выявлены любым, даже самым поверхностным тестом. Мову вытравить не удалось, более того, я заметил, что время от времени сам начал оговариваться. «Як» вместо «как», «чаму» вместо «почему» — ну, вы знаете. И вот, когда tension достиг пределов, в офис заходит та самая секретарша, которая кипишила, когда пропал Ганин, и говорит: «Ой, мальчики, там внизу Ганин». Что интересно, «смотреть на Ганина» пошел только я. Всем остальным было все равно. Все остальные давно интересовались исключительно своим внутренним миром. С чего это им было проявлять интерес к какому-то лузеру-джанки.