Артем Белоглазов - Живи! Страница 38

Отец ушел на работу, заперев Влада дома. Пока его не было, Влад совсем уже решился повеситься, но не сумел отыскать веревку, хотя мыло, конечно, нашел. Повертев пахнущий ландышем кусок мыла в руках, вернул его на место и вешаться передумал. В обед отец вернулся, Он прошел на кухню, запихал листки с романом в жестяное мусорное ведро и демонстративно сжег их. Когда рукопись была уничтожена, он заставил Влада подмести серые хлопья разлетевшегося по кухне пепла и вынести ведро. Выкидывая сожженную рукопись в мусорный контейнер, Влад опять плакал, уже не стесняясь слез.

Вечером отец пришел совсем пьяный. Он долго возился в кладовке, а потом появился на пороге, страшный, черный, с ремнем в руках — старым дедовским ремнем. Влад скрючился на кровати. Его трясло.

— Снимай штаны, — приказал отец глухо.

Влад не двигался. В соседней комнате замолчал магнитофон, скрипнула дверь.

— Снимай свои чертовы штаны, — повторил отец.

— Не смей! — звонко выкрикнула Марийка. Она стояла у отца за спиной, вытянувшись в струнку. Отцово лицо потемнело. Владу показалось, что Марийка ходит по краю бездны, пока что сестра твердо стоит на ногах, но один неверный шаг — и она провалится и никогда больше не вернется.

— Мой сын никогда не станет вором, — проговорил отец. — Никогда и ни за что.

— Отойди от него! — Марийка топнула ногой. Отец, покачиваясь, шагнул к Владу, но Марийка схватила телефонную трубку и прижала к уху.

— Еще шаг, и звоню в полицию. Тогда уж тебе не отвертеться!

Отец остановился. Он как-то сразу сник, отбросил ремень и протопал в зал, захлопнув за собой дверь. Звякнули стеклянные дверцы серванта, где стояли рюмки и фужеры, а в баре хранилось вино.

Влад плакал. Плакал, не стесняясь Марийки — слезы сами лились из глаз. Сестра подбежала к нему и обняла, крепко-крепко. Она была теплая и ласковая, как мать.

— Хочу, чтобы мама вернулась… — шептал Влад. — Я так устал… мне так плохо… папа не был таким, когда мама была жива…

— Всё будет в порядке, — сказала Марийка, гладя его по голове. — Владик, ну что ты? Ну успокойся, успокойся, братишка. А хочешь… поиграем? Как раньше? — Она метнулась к двери, заперла ее и с ногами забралась на тумбочку, куда Влад складывал учебники и письменные принадлежности, не умещающиеся в секретер.

— Помнишь, когда мы маленькими были? Кто первый коснется пола, тот проиграл!

Влад улыбнулся сквозь слезы и подобрал под себя ноги.

— Я могу так долго сидеть, не коснувшись пола, а тебе надо вернуться в свою комнату.

Марийка с серьезным видом покачала головой:

— Так нельзя, Влад. По правилам игры надо бегать друг за другом. Остановиться — еще хуже, чем упасть.

Полночи старший Рост пил водку. Он звенел рюмкой на кухне, чокаясь с бутылкой, и иногда плакал. Влад неподвижно лежал в кровати, притворяясь спящим. Лицо его превратилось в сухую, безжизненную маску, в уголках глаз застыла хрупкая соленая корочка. Влад не боялся — рядом, в соседней комнате сестра, она спасет его, если что-то случится, — но на душе скребли кошки. Царапали, рвали в клочья, и душа, сопротивляясь, черствела хлебной коркой. Внезапно в комнату проник свет. Влад зажмурился, замер, чтоб только не выдать себя.

— Я знаю, ты не спишь, — пьяным голосом сказал отец.

Влад молчал.

— Влад!

Мальчишка стиснул зубы.

— Влад!!!

— Я не сплю… — шепотом ответил Влад, испугавшись, что отец своим криком разбудит соседей и они позвонят в полицию.

— Я читал твой роман, Влад, — сказал отец сильно пьяным голосом. — По-моему, это хороший роман, добрый. Прости, что сжег его. Он о любви, и при этом без лишних соплей и пафоса, но о любви всё равно нельзя писать, потому что когда любишь кого-то, а этот кто-то уходит — это очень больно. Однако хоть и нельзя писать о любви, вот тебе бумага. — Отец положил на полку секретера стопку чистых листов. Влад молча следил за ним. — Ты сможешь восстановить роман, я верю в тебя…

— Да ладно… — пробормотал Влад, тронутый переменой в настроении отца.

— Главное, дисциплина, — сказал отец. — Если ты будешь писать по десять страниц в день, то за две недели точно восстановишь написанное. Главное, не отлынивать, а писать, писать. Без остановок. И чтоб никаких помарок! Я каждый вечер буду проверять.

Влад жалко улыбнулся. Рост-старший повернулся и, увидев сыновью улыбку, растаял. Он подошел к Владовой кровати, неловко взъерошил мальчишке волосы.

— Будь умницей, — посоветовал. — И всё будет замечательно.

— Хорошо, — бесцветно ответил Влад.

Когда отец вышел и в комнате стало темно и тихо, Влад, повернувшись, посмотрел направо: свет фонаря падал точно на белые листы. Владу сейчас же захотелось разорвать их на кусочки и пустить по ветру. Роман, судьбу которого он непрестанно оплакивал, в одно мгновенье сделался ему ненавистен. Он заворочался в постели. Писательство, одобренное отцом, да еще таким вот образом, перестало его интересовать. Буду моряком, твердо решил Влад.

Но… завтра суббота. Вечером сеанс, и Волик хотел повести Еленку в кинотеатр. А Влад не явился на уроки, так и не увидел друга, не отдал стольник. Что он подумает? Наверное, решит, что Влад струсил, вот и не пошел в школу. Точно, так он и подумает! Ведь если бы он подумал что-то другое, например, что Влад заболел, он бы обязательно пришел или хотя бы позвонил. Но звонка не было. А завтра суббота, и кто знает, на что пойдет гордый Волик, чтобы раздобыть деньги на билеты.

Влад закрыл глаза и представил Волика. Тот крался по узкому карнизу к окну, ведущему в темную контору с сейфом, набитым тугими пачками. В руках Волик держал мощную дрель, на плече его болталась холщовая сумка. Он намеревался вскрыть сейф… Контора была букмекерской, точно букмекерской, потому что Волик — справедливый человек, он бы не стал грабить детский сад или магазин. Он, как благородный Робин Гуд, грабил бы именно конторы. Впрочем, Робин Гуд конторы не грабил, в Англии двенадцатого века их не было, хотя это не так уж и важно. И Волик, и Робин боролись против несправедливости.

Непроглядная темень. Снег валит с неба. Внизу железный забор, острые верхушки прутьев насквозь проткнут Волика, если он сорвется с карниза. Но Волик не боится. Ему нужны деньги для возлюбленной. Очутившись у окна, он натягивает на голову чулок, но в этот момент… о, ужас! — включаются прожекторы, и голос, стократ усиленный мегафоном, приказывает Волику сдаться.

Волик замирает на месте, он понимает — выхода нет. Он стягивает с головы чулок и презрительно смотрит на полицейских и спецназовцев в камуфляже, толпящихся внизу, на эти оплывшие жиром самодовольные лица.

С именем Еленки на устах он прыгает вниз…

Влад открыл глаза и подскочил на кровати. Он так явственно увидел эту картину, что ни о чем ином думать уже не мог. Он вертелся на кровати с полчаса, но сцена гибели единственного друга неотвязно преследовала воображение. Из комнаты отца слышался равномерный басовитый храп, и Влад решил рискнуть. Он скатился с кровати и на цыпочках пробрался в прихожую, к телефону. В полной темноте набрал номер Волика. Довольно скоро ответил заспанный женский голос:

— Але…

— Здравствуйте, госпожа Брыля. Как там Волик?

— Але? Что вы там шепчете? Говорите громче!

И Влад отважился повысить голос, хотя мог проснуться отец. Но всё же он рискнул:

— Это Влад Рост…

— Рост? Ты соображаешь, сколько сейчас времени? — Мама Волика сверилась с часами. — Почти три ночи!

— Ну… я это… Волика…

— Волик! Тебя Рост! — закричала женщина, и Влад обрадовался: Волик жив, с ним всё в порядке. И нисколько не удивился, что мать Волика позвала его. Но тут Влада как холодным душем окатило — Волик сейчас подойдет к трубке! О чем он с ним будет говорить?

— Че?.. — раздался сонный голос Волика. Влад, не найдя, что сказать, кинул трубку на рычаг и отскочил от аппарата, словно тот обернулся ядовитой змеей. Сердце трепыхалось птенцом в скорлупе, норовя вылупиться из грудной клетки. Отец, слава богу, не проснулся. Дрожа от страха, Влад вернулся в комнату, залез под одеяло и сразу уснул от пережитых волнений.

Волик отложил трубку и сладко зевнул. Мать завозилась в спальне, проворчав:

— Спать иди!

— Щас, — лениво ответил Волик и, подтягивая спадающие семейные трусы, прошлепал на кухню. Здесь при свете тусклой лампочки сидел мамин ухажер, дядя Савелий, и в гордом одиночестве распивал бутылку дешевого венгерского вина. Он вертел в руках стакан и разглядывал его на свет, с любопытством наблюдая за рубиновой жидкостью. Дядя Савелий вообще был странным: мог захохотать без всякого повода или часами наблюдать за каким-нибудь природным явлением, совершенно нелепым по мнению Волика. Сразу видно: русский.