Тимур Пулатов - Черепаха Тарази Страница 39

Отец Бессаза Прожил еще день. Под утро Бессаз вдруг проснулся, застонав от дурного сна, — лихорадило, и он долго не мог успокоиться.

В дурном предчувствии Бессаз побежал в комнату отца — его труп, уже окоченевший, был в такой позе, будто отец сам задушил себя, крепко сжав руками горло.

Бессаз крикнул и выбежал, чтобы позвать Фарруха, но внутренний голос задержал его. Он вернулся к покойному и долго не мог разжать ему руки.

— В бешеной лихорадке, — продолжала черепаха, — я расстегнул воротник, который он никогда не снимал, и увидел, господа ученые, что шея у него черная, морщинистая, словом — черепашья… Это наша родовая болезнь, вроде проклятия, все мы, из рода Баккал-заде, жили с черепашьим клеймом… У отца клеймо было только на шее, само тело его оказалось без единого изъяна, полностью человечьим. Никто из посторонних так и не узнал его тайны, ибо я заявил всем, что отец завещал похоронить его, не снимая воротника… мол, чудачество, связанное с его суеверной натурой…

На похороны неожиданно явился сам Денгиз-хан, что всех удивило — ведь эмир уже не выходил за пределы своего сада.

Бессаз был польщен и, чтобы показать, что служит своему эмиру верой и правдой, протянул Денгиз-хану документ, возвращенный старостой.

Денгиз-хан удивленно поднял брови, читая документ, и Бессаз понял, что вручил его не по адресу. Денгиз-хану же ничего не оставалось, как сделать вид, будто он знает о таинственном учреждении, откуда был послан в деревню документ, и сказал кратко:

— Похвально! — и передал бумагу своему телохранителю.

Бессаз же наивно ждал, что эмир непременно осудит то учреждение, которое обращается к низшим деревенским чинам, чтобы те следили за работой столичных чиновников. Но монарх, запутавший ходы к своему дворцу подземными дорогами, да так, что никто не знает, как подать жалобу или прошение без посредничества проводников, берущих за это мзду, не мог, наверное, поступить иначе.

— Вы ведь сами видели, Тарази-хан, как зарабатывают на этом проводники, — напомнила черепаха, неизвестно от кого знавшая о приключениях нашего тестудолога в городе Денгиз-хана.

Бессаз похоронил отца и, не остыв еще, сгоряча, решил исполнить свой зловещий замысел.

— Езжай и привези сюда Майру, — приказал он Фарруху. — У нас с ней уговор… Только не говори, плут, что тебе нельзя возвращаться… За эти дни, пока ты здесь, ты уже трижды успел тайно побывать в деревне… Я ведь знаю…

— Хорошо, я все сделаю, — закивал Фаррух, не удивленный и не огорченный, будто заранее знал о договоре Бессаза и Майры.

В тот день, когда Фаррух уехал, Бессаз почувствовал сильное недомогание. Ему уже давно было скверно, но он крепился и не подавал вида, а сейчас ослабел окончательно и слег. В заботах и суете не заметил, как кожа на его спине начала твердеть, становясь бесчувственной, сильно опухли руки и ноги.

Понимая, что с ним творится что-то ужасное, Бессаз заперся и не выходил из комнаты, даже не приветствовал у ворот каждого въезжающего в караван-сарай торговца, что входило в этикет всех хозяев постоялых дворов.

— Тело мое корчилось, меняя форму, — вздохнула черепаха, — и я уже не мог ходить, лишь ползал на четвереньках. Пощадите меня, Тарази-хан, избавьте от рассказа о подробностях моего полного танасуха, вам и так все ясно… Добавлю только, что когда я стал черепахой, больше всего испугался не за себя, а за Майру. И, услышав во дворе голос Фарруха, решил, что он привез Майру, и в панике бросился, пробил дыру в стене панцирем и выполз наружу… и вскоре на пустыре был пойман вами, Тарази-хан, за что я благодарю господа… Простите за мелочность, хотел давно спросить вас: Фаррух был с женщиной?

— Я не видел никакой женщины, — сказал Тарази так, будто это не имеет никакого отношения к рассказу.

— Слава богу! — обрадовалась черепаха. — Значит, Фаррух не смог завладеть Майрой… А как он вел себя, презренный, когда узнал, что я исчез?

— Был сдержан… вроде опечален, — снова нехотя ответил Тарази.

— А как вы думаете, почему Денгиз-хан поручил вам увести меня? Уверен, что Фаррух знал о моем танасухе и заранее договорился с ним. Через того проводника, который повел вас к дворцу… Чтобы поделить чужое, у нас низкий слуга может найти союзника среди высоких вельмож, не удивляйтесь…

Черепаха посмотрела на тестудологов, желая понять, какое впечатление произвел на них рассказ, но, вспомнив еще что-то существенное, повела себя странно, схватила Тарази за руку, и тот наклонил к ней ухо, чтобы слушать.

— Да, вот еще что! В нашей семье из уст в уста передавали, что род свой мы ведем от черепахи. В год черепахи мы устраивали веселье, все танцевали вокруг костра, постукивая в черепашьи панцири, как в барабаны, и ползали на четвереньках с повязками на глазах, бились лбами… Думал я раньше, что это просто суеверие… забавная игра… А оказалось, что все мы носим клеймо, чтобы природа не забывала возвращать нас к праматери Черепахе… Я же как раз оказался последним по счету и, как видите, истратил все человеческое…

Часть третья

I

Сутулый мужчина, слабого телосложения, сквозь халат которого вырисовывалось брюшко, наеденное благодаря уходу Абитая, предстал перед нашими тестудологами. Он второпях натягивал через облысевшую голову рубашку, когда вошли Тарази и Армон, и им пришлось в нетерпении ждать, чтобы увидеть его лицо, неожиданно оказавшееся приятным, хотя и строгим, с проседью на усах.

«Ему уже под пятьдесят», — мелькнуло у Тарази, и он всматривался в Бессаза, будто не мог привыкнуть к этому, хотя подсчеты, прибавление к его двадцати семи годам — каждый раз десяти лет — после первого лечения, второго, были платой за то, что природа позволяла вмешиваться в свой порядок, в раз и навсегда установленную череду лет для каждого существа…

Бессаз же от восторга не знал, что сказать, и глядел на вошедших широко и удивленно; словно видел в их зрачках свое увеличенное отражение, которым не мог налюбоваться.

Тарази, сдерживая волнение, шагнул к Бессазу, стоящему уже не в черепашьем облике, и поспешно, будто торопился куда-то, сказал:

— Ноги покажите!

Бессаз, чуть смущенно, поднял штанину и показал свои загорелые ноги. Тарази пощупал левую, потом правую ногу за икры и, довольный, отметил:

— В порядке! Присядьте, сложите руки. Поясница не болит?

Бессаз делал все с добросовестностью ученика, жаждущего похвалы. Но тестудолог, наблюдая за его жестами, все больше мрачнел и под конец даже как будто обозлился.

— Быстрее! — поторапливал он Бессаза, словно решил поиздеваться, как издевается хозяин цирка над дрессированным, если представление не удалось на славу. — Голову вверх-вниз!

Затем он поманил Бессаза к окну и стал хмуро всматриваться ему в лицо, отчего Бессаз боязливо заморгал глазами.

Он толкнул Бессаза в бок, схватил его за щеку, натянул кожу, да так, будто проверял, лопнет она или нет. На щеке Бессаза появились красные пятна от его пальцев, но когда пятна побледнели, лицо снова приняло болезненно-матовый, бескровный вид маски.

И улыбка на его губах, едва появившись, сразу гасла, и даже, когда Бессаз засмущался, лицо его почему-то выразило противоположное чувство нахальную ухмылку. Будто все его чувства смешались, перепутались — и Бессаз теперь искаженно воспринимал все, и любого, кто говорил с ним, выражение его лица вводило в заблуждение.

«Ничего удивительного, — сказал себе Тарази, — ведь он воскрес из мертвых…»

— Ладно, — досадливо махнул он рукой. — Раздевайтесь!

— Как?! — невольно вырвалось у Бессаза. — А я ведь был рад, что оделся наконец, вы меня поймете… — не терпелось разглядеть себя, ощупать руки, ноги, голову… Но главное — скорее показаться Абитаю и Хатун, которые ждали его за домом, — об этом Бессаз умолчал, хотя для Тарази это было ясно с самого начала.

Тарази кивнул, но, видя, что Бессаз медлит, нетерпеливо расстегнул ему пуговицы, и Бессаз поспешно растянулся на кровати, раздевшись.

Когда Бессаз повернулся на живот, показывая голую спину, Тарази подозвал поближе Армона, и они оба наклонились над телом бывшей черепахи.

Хвост у Бессаза тоже исчез (он отвалился во время опытов, и Абитай, завернув хвост в тряпку, трепетно вынес утром на свалку), но на том месте, где он рос ранее, виднелся небольшой нарост, величиной с орех, огненно-красный, еще не полностью покрытый кожицей, — сам Бессаз назвал это копчиком.

Тарази надавил на него пальцем, но Бессаз не вскрикнул, даже не поморщился: видно, нарост не был болезненным. И краснота на месте, где отвалился хвост, должна была пройти со временем, и тогда копчик снова покроется тонким пушком, не доставляя Бессазу никаких неудобств.

Множество людей рождаются с копчиками, но вовсе не обязательно, что все эти копчики со временем вытянутся в хвосты. Просто копчик лишний раз доказывал, что человек в длинном ряду превращений был животным, и копчик остался как знак, но ненужный, необязательный.