София Кульбицкая - Каникулы совести Страница 39

— Я об этом часто думаю… Можно ли по правде любить бессмертного? В смысле — любить, как обычного мужчину? Я ведь понимаю, я буду стариться, а он… — Тут она вздохнула и поспешила закрыть тему:

— Когда пойму — уже точно отвечу на ваш вопрос. Обещаю, дядя Толя.

Но мне и этого было вполне достаточно. Не мучь себя, беленький кутёнок, хотел сказать я, — ты уже на всё ответила, да так, как я и мечтать не смел. Знаешь, какой приказ получил я сейчас от Игоря Кострецкого в храме «under construction»?.. (Потому что это был именно приказ, непререкаемая команда к действию — даже такой замшелый пень, как я, не мог этого не понимать.) Ты, значит, не будешь слишком сильно грустить, внученька, если с твоим рыцарем, не дай Бог, случится какая-нибудь неприятная неожиданность?..

Ты развязываешь мне руки, спасибо тебе.

И чуть позже, перед сном, кайфуя на своём роскошном прогреваемом изнутри ложе (от «свечки» я благоразумно отмазался, сославшись на дурное самочувствие, кхе-кхе) и как всегда машинально следя глазами весьма правдоподобные прямоугольнички света поддельных фар, через каждые семнадцать секунд уютно, как в детстве, проползавшие через гладкий потолок, я безостановочно думал, думал об одном и том же.

Нет, моральные аспекты и всякие там угрызения меня больше не занимали. Я сам пугался, — ведь я очень совестливый человек. Искал: ау, где вы?.. Но ничего похожего не находил. Не знаю, как объяснить это, но с того момента, как я перестал сопротивляться и разрешил себе принять приказ — а мне теперь казалось, что я втайне от себя принял его сразу! — всё стало ясно, просто и легко, и я уже не понимал, как не додумался до того же самостоятельно.

Или додумался?..

Ведь оно, в сущности, — мой долг. (Да, точно — когда-то, в розовом саду, я почти дошёл до этого умозаключения, и только появление Кути меня сбило!) Я совершил ошибку — мне и исправлять. Больше-то некому.

А Кутя переживёт.

Радовало меня и то, что все точки над «и», наконец, были прорисованы — теперь я точно знал, зачем меня сюда привезли. Недоговорённостей не оставалось. И меня это вполне устраивало. Я, стало быть, не даром ел хлеб Кострецкого. Не люблю быть нахлебником.

Следовало бы, пожалуй, задуматься и над мотивацией самого Кострецкого, которая пока что выглядела, мягко говоря, нелогично. В этих изящных наманикюренных пальчиках была сосредоточена полная, абсолютная власть над огромным государством — и для чего ему вздумалось рубить сук, на котором он с полным комфортом просидел пятнадцать лет, я не совсем понимал. Но я никогда не разбирался в политике, а теперь уже, пожалуй, поздно. Нам, тлям, не стоит соваться в тайные дела небожителей. В конце концов Кострецкому виднее, он всегда смотрит на несколько шагов вперёд — и уж наверняка чётко знает, чего хочет. Наивно было бы думать, что он способен на опрометчивый и невыгодный для себя поступок.

Словом, «что» меня не волновало — всё уже было давно решено, подписано и не подлежало дальнейшему обсуждению.

Гораздо сильнее мучил меня вопрос: «как»?..

Мне, конечно, льстило, что Кострецкий так железобетонно во мне уверен, — но сам-то я этой уверенности вовсе не разделял. Я, конечно, профессионал и очень опытный клиницист. Но, как ни крути, у меня на всё про всё оставалась около недели. Маловато для полноценной терапевтической сессии. Тем более для той «сессии», что от меня требовалась. Тем более что я так до сих пор толком и не понял, что же на самом деле произошло в голове маленького Альбертика тогда, шестьдесят пять лет назад.

Смогу ли, выдюжу ли?.. Помочь клиенту одолеть какую-нибудь психосоматическую хворь — дело порой не такое уж простое, но, в конце концов, именно для этого мы и поставлены. Но когда такая хворь — сама жизнь…

Оригинальная задачка, спору нет. Но и выбора тоже нет, судя по всему. Что ж, попробуем справиться.

«Транзистор — хитроумный прибор. Понять принципы его работы нелегко — но ведь сумели же его изобрести!» — так начинался один из параграфов школьного учебника физики при старой образовательной системе. Ах, чёрт меня дёрнул когда-то, в далёкой сопливой юности выбрать не физику, которой я по-мальчишечьи увлекался, а эту идиотскую профессию, душелечение, где ничто ни на чём не основано, всё так шатко, зыбко и до отвращения условно!..

(Интересно, смекал я мимоходом, даст ли мне Игорь — в случае успешного завершения операции — хотя бы сержанта? На старости лет оно бы и неплохо. А, скорее всего, попросту угостит старой доброй бациллой-кострециллой. Что тоже, в общем, заманчиво — говорят, смерть эта безболезненная и даже в чём-то приятная. Глупо рассчитывать на то, что своя, естественная, будет лучше. А она-то ведь, матушка, тоже, поди, на носу.)

Я уже не лежал в кровати, а шагал — и довольно быстро — вдоль по ровной дорожке из пластиковых плит, ведущей к выходу из цветочного лабиринта. Сосредоточенно и тупо шаря по ней глазами в поисках свежих идей, я всё же поймал себя на том, что машинально, по старой привычке стараюсь перешагивать еле заметные линии-сочленения. «Наступишь — Ленина погубишь» — с содроганием вспомнил я ещё одну дурацкую цитату, присказку из своего октябрятского детства, прежде чем окончательно отъехать в сказочную страну, где ни о каких Альбертиках, слава Богу, и слыхом не слыхивали.

Мой мозг был милостив ко мне. Мне снились транзисторные приёмники.

6

Утро выпало пасмурным.

Шут знает как я понял это ещё прежде, чем разлепил глаза — то ли засинхронился в эти дни с природой, то ли просто темновато было в комнате оттого, что солнце не сочилось, как обычно, сквозь тончайшую щёлку меж неплотно запахнутыми шторами. Нехотя встав и раздёрнув их, я увидел, что чутьё меня не обмануло — погода сегодня приготовила мне удивительный сюрприз. Вместо надоевшей до колик слащавой розовой открытки за окном развернулся странный, я бы даже сказал не совсем земной пейзаж: смутно знакомое пространство было словно набито клочьями ваты, причём набито небрежно, кое-как — так неровно повис над землёй туман.

За свои девяносто я ещё ни разу не видел подобного зрелища — и теперь так и застыл у окна, завороженный. Сад исчез; впрочем, хорошенько приглядевшись, можно было заметить то там, то здесь любопытную цветочную головку, выглядывающую из плотной белесой дымки, словно из мехового воротничка. Никогда не считал себя большим любителем казусов, — но почему-то сейчас это умилительное зрелище тронуло меня чуть ли не до слёз, и я всё пялился и пялился на бывший сад, не в силах от него оторваться.

Из этого благостного состояния вывел меня «внутренний» звонок Кострецкого, весело сообщившего мне о некоем «совершенно уникальном мероприятии», которое якобы с нетерпением ожидает меня в столовой персикового павильончика. Без подробностей — интриговал, мерзавец.

Ну что ж, уникальное так уникальное. До сей поры все его «мероприятия» ничем хорошим для меня не заканчивались. Посмотрим, как будет с нынешним. Между прочим, Игорь велел мне поторопиться — дескать, все уже в сборе. Я и поторопился — наскоро причепурился, побрызгался духами и с бодрой улыбкой на гладковыбритом лице почесал в Кутин домик.

Там меня и впрямь уже поджидали трое дачников — с весьма таинственными и довольными физиономиями. Не заплутал ли я в тумане? Нет, как видите. А что у нас за мероприятие? Тут мужчины как-то странно засмеялись — и скрестили выразительные взгляды на разалевшейся Куте, которая от смущения даже спрятала лицо в ладошки.

Оказывается, идея дня принадлежала ей. Два-три дня назад она выудила где-то в Сети рецепт яблочного пирога — и была до глубины души потрясена его аппетитным видом (к рецепту прилагалась картинка). Бедняжка, чьё детство прошло в более чем далёких от семейного уюта условиях, мгновенно загорелась революционной мыслью — испечь угощение к полднику своими руками — и вконец замучила ею своего высокого покровителя, которому, по большому-то счёту, ничего не было жалко для любимой женщины — как говорится, чем бы дитя не тешилось.

Теперь её слегка мучила совесть за то, что она заставляет взрослых, умных, занятых людей заниматься такой ерундой. Те, естественно, это просекли — и дразнили её, гады, немилосердно.

Я категорически заявил, что ничего так в жизни не обожаю, как печь пироги — пусть мне только выдадут какой-нибудь симпатичный передничек, чтобы не шокировать Кострецкого жирными пятнами и перхотью муки на моём лучшем летнем прикиде. Про себя же я подумал, что жизнь с каждой секундой всё больше подтверждает нашу с Игорем правоту. Девочка — прирождённая хозяюшка; ей бы дом вести, детей рожать одного за другим да стряпать муженьку, славному русскому парню, всякие вкусности, — а не киснуть тут на утеху этому флегматичному полутирану.

Удивительно, что я думал обо всём этом так спокойно. Будто бы речь шла не о том, чтобы лишить человека жизни, — и не просто человека, а главу государства, — и не какого-то там абстрактного главу абстрактного государства, а вот этого, вполне конкретного Альбертика, который сидел сейчас прямо передо мной и вяло, но с явной симпатией мне улыбался, невинно моргая глазами и совершенно не догадываясь, какие страшные интриги вокруг него плетутся. А я ведь из тех, кто, как говорится, мухи не обидит. Впрочем, тут было несколько иное. Вероятно, когда способ убийства лежит в сфере твоих повседневных занятий, оно перестаёт быть убийством — и превращается просто в более или менее сложную профессиональную задачу (порой весьма интересную и увлекательную), которую ты считаешь своим долгом выполнить качественно. Так флорист забывал бы о морали и милосердии, составляя для чьего-то заклятого друга смертельно ядовитый букет. Так химик, изобретая новый состав без вкуса и запаха, не мог бы думать ни о чём, кроме своих соединений. Так опытный кулинар, готовя последнее блюдо для приговорённого, постарался бы сделать его не менее ароматным и вкусным, чем обычно. Кстати, о кулинарии. Только что меня обрадовали, что мне предстоит почистить и вручную натереть на мелкой тёрке целую корзину антоновки — занятие, которое я терпеть не могу с детства, с тех самых времён, когда меня пытались принудить к нему озабоченные идиотским садоводством мама и бабушка.