Роберт О'Брайен - Z значит Захария Страница 4

Я наблюдала из потаённого местечка, с тропинки, вьющейся в лесу чуть выше по склону. Ружьё держала наготове. Не знаю, мог ли он слышать сквозь свою маску, но на всякий случай постаралась не двигаться и не шуметь.

И вдруг он затеребил застёжку на шее, где крепился шлем, как будто собирался снять его. До этого момента я не видела лица путника — его загораживал стеклянный щиток — поэтому смотрела во все глаза. Но он вдруг передумал и побежал обратно к тележке. Отцепил чехол с одной стороны, отодвинул его и вынул какую-то стеклянную штуковину — трубку с металлическим стержнем внутри, похожую на большой термометр. К трубке, кажется, был прикреплён датчик со шкалой — с того места, где я сидела, было не очень хорошо видно. Путник держал трубку перед щитком и, медленно поводя ею из стороны в сторону, внимательно смотрел на датчик. Потом пошёл опять вниз по дороге к тому самому дереву, и всё это время не сводил глаз с прибора. Опустил его вниз, к дорожному покрытию, затем поднял повыше. Вернулся к тележке.

И снова вытащил оттуда какое-то устройство, похожее на первое, но побольше; достал круглую чёрную штуку — это оказался наушник с болтающимся на нём шнуром. Шнур он воткнул в прибор, а наушник прижал к наружной стороне маски около уха. Ага, понятно — сравнивает показания обоих приборов. Я догадывалась, что это за приборы, читала о таких, но до этого момента никогда не видела. Это были измерители уровня радиации, их называют счётчиками Гейгера. Незнакомец вновь зашагал вниз по дороге; на этот раз он шёл долго, почти полмили, и всё смотрел на один счётчик, одновременно прислушиваясь к другому.

А затем снял с себя шлем и закричал.

Я аж подпрыгнула и сорвалась было с места, но тут же остановилась. Он кричал не мне. Он просто вопил от радости: «Эге-гей!» — так обычно подбадривают своих болельщики на стадионе. Он не слышал меня (к счастью!). Крик отозвался эхом в долине, а я стояла, застыв на месте, хотя сердце стучало, как сумасшедшее: я уже очень давно не слышала человеческого голоса, кроме, разумеется, своего собственного, когда на меня вдруг находило желание попеть.

И снова тишина. Он крикнул ещё раз, приложив руки рупором ко рту:

— Здесь есть кто-нибудь?

Снова зазвенело эхо. Когда оно умолкло, тишина показалась даже ещё более глубокой, чем раньше. К тишине привыкаешь и не замечаешь её. Но звук его голоса был приятным и сильным. Мне вдруг страшно захотелось изменить своё решение. Целую минуту я колебалась — настолько мощно нахлынуло на меня это желание. Хотелось броситься вниз по склону сквозь лес и закричать в ответ: «Я здесь!». Хотелось заплакать, прикоснуться к его лицу. Но я вовремя спохватилась и осталась, где была, безмолвно наблюдая за пришельцем в бинокль. Он повернулся и пошёл обратно к тележке. Шлем висел у него за плечами, словно капюшон.

У него была борода и длинные тёмные волосы. Однако прежде всего я отметила необыкновенную бледность его лица. У меня самой руки были загорелые, и я к этому привыкла; но я видала фотки шахтёров, днями напролёт работающих под землёй. Вот так он и выглядел — как шахтёр. Лицо у него, насколько я могла рассмотреть, было продолговатым и узким, с довольно крупным носом. Прибавьте сюда длинные волосы, бороду и мучнисто-белую кожу — словом, вид у него был довольно запущенный, но, должна признать, было в этом человеке что-то этакое, романтическое. Ни дать ни взять поэт, только не очень здоровый. И худющий.

Он шёл к тележке, поминутно оглядываясь через плечо на мой дом. Наверняка он размышлял: там должен кто-то быть, просто они меня не слышали, слишком далеко. Он прав. От вершины холма до дома расстояние около мили. Незнакомец сунул один из приборов обратно в тележку, а потом сделал нечто неожиданное: вытащил из-под чехла ружьё и положил сверху, как будто хотел, чтобы оно было под рукой. Второй счётчик, тот, что с наушником, он продолжал держать перед собой. Затем подобрал оглоблю тележки и двинулся вниз. Когда спуск стал слишком крутым, он развернул тележку, так что та оказалась впереди, а он цеплялся за неё сзади. Примерно через каждые пятьдесят футов он поворачивал её боком, останавливался и прислушивался к своему наушнику. Ещё раза два покричал.

Продвигаясь таким черепашьим шагом, он достиг подножия холма примерно к пяти часам вечера (по моим часам) и добрался до дома как раз перед наступлением сумерек. Я вернулась по своей тайной тропинке в пещеру (где сижу и пишу сейчас) и принялась оттуда следить за незнакомцем в бинокль.

Подойдя к дому, он остановился на лужайке перед главным входом дом и положил оглоблю на землю. Вот когда я обрадовалась, что не подстригала газон! Прошлым летом я решила вообще не морочить себе этим голову; так что трава вымахала по колено, и вся лужайка заросла сорняками. И тут чужак принялся выделывать что-то странное. Вместо того чтобы подойти прямо ко входу, он, двигаясь с предельной осторожностью, обошёл вокруг дома и заглянул в каждое окно, причём хоронился, как будто не хотел, чтобы его увидели. Наконец он подошёл к двери и снова позвал — теми же самыми словами, что и раньше:

— Здесь есть кто-нибудь?

На этот раз он сказал это не так громко, как будто знал, что ему никто не ответит; должно быть, такое с ним случалось и раньше. Не постучавшись, открыл дверь и вошёл внутрь. Вот теперь я занервничала. А вдруг я что-то упустила? Например, забыла в доме полведра свежей воды. Или яйцо на полке. Да мало ли что! Любая мелочь могла бы выдать моё присутствие. Да нет, что это я. Наверняка всё в порядке.

Он вышел на порог минут через двадцать с недоумённым видом. Постоял перед дверью, глядя на дорогу и размышляя. Двинулся было к дороге, но передумал. Вероятно, решал, не пойти ли дальше, к церкви и магазину. От дома их не было видно, но он, конечно же, заметил их сверху, с вершины холма, так что знал об их существовании. Однако вместо этого он взглянул в небо; солнце село и становилось темно, поэтому незнакомец вернулся к тележке и поднял синтетический чехол. На этот раз он вынул несколько вещей, в том числе и какой-то толстый свёрток, который оказался палаткой.

Очевидно, зайдя на кухню, он выглянул в окно и увидел дровяной сарай — потому что как только палатка была установлена, чужак обошёл вокруг дома и вернулся с дровами для костра. Пока огонь разгорался, путник разгружал тележку. Уже совсем стемнело, и в неярком свете разгорающегося огня мне было не очень хорошо видно, что он делает, но через некоторое время я поняла, что он готовит себе ужин. Поев, он долго сидел у костра — пока огонь полностью не погас. После этого мне вообще практически ничего не стало видно, но, похоже, странник залез в палатку. Сейчас он, наверно, уже спит. Мог бы улечься в доме, но, думаю, дому он не доверял. Подозреваю, что зелёный мягкий пластик, из которого сделаны костюм, палатка и чехол для тележки, каким-то образом защищает от радиации.

Я сейчас тоже заберусь в пещеру и лягу спать. Всё ещё побаиваюсь. И однако во мне возникло чувство... как это называется... общности, что ли. Я больше не была одна в своей долине.

25 мая

Кажется, он совершил ошибку. Я не уверена. И если это действительно ошибка, то не знаю, насколько она серьёзна. Это мучает меня, потому что я могла бы его остановить, хотя и не представляю, как. Ведь тогда бы пришлось обнаружить себя перед ним.

Когда я этим утром выбралась из пещеры — очень осторожно, на четвереньках, пригнув голову — пришелец уже был на ногах, хотя солнце только-только встало. Он складывал палатку; справившись с этим, заложил её обратно в тележку. А потом сразу случилось много всего и очень быстро.

Первое: откуда-то из-за птичьего двора раздалось квохтанье курицы. Понятное дело, снесла яйцо. И почти сразу же закукарекал петух. А затем издалёка, словно отвечая на его зов, замычала корова, протяжно и громко. Незнакомец выронил миску, которую держал в руке, вскинулся и прислушался. Вид у него был ошеломлённый, словно он не верил собственным ушам. Наверно, он год, а то и больше не слышал звуков, издаваемых животными.

С минуту незнакомец стоял и лишь вслушивался, всматривался и размышлял. После этого он принялся за дело. Снова вытащил свой радиационный счётчик — тот, что поменьше — и взглянул на него. Он пока ещё ходил в своём защитном костюме, хотя и без шлема. Теперь он потянул за обшлага — наверно, там было что-то вроде застёжек — и снял перчатки. Нырнул в свою тележку и вынул оттуда ружьё, большое такое. Думаю, это был армейский карабин с квадратным магазином, торчащим снизу. Незнакомец осмотрел оружие, потом вернул его в тележку, и достал винтовку поменьше — ту, что брал с собой в палатку. Она сильно походила на мою 22-калиберку, только это была затворная винтовка, а у меня — помповое ружьё. Взяв её наперевес, он направился к птичьему двору.

Кур там, само собой, не было, потому что я выгнала их и закрыла ворота. Но кто-то из них держался поблизости. Так я и знала, что они не станут убегать далеко от места, где кормят. Отсюда мне не видно курятника, потому что его загораживают большие кусты сирени, растущие между домом и птичьим двором. Но через минуту послышался щелчок выстрела, а ещё через минуту чужак появился в поле моего зрения, неся в руке мёртвую курицу. Мою курицу!