Энтони Берджесс - Вожделеющее семя Страница 4

— Первым делом давайте вспомним, на чем стоит пелагианство. Правительство, находящееся у власти в Пелагийской фазе, придерживается веры в то, что человек способен к совершенствованию, что совершенство может быть достигнуто его собственными силами и что путь к совершенству представляет из себя прямую дорогу. Человек хочет быть совершенным. Он хочет быть хорошим. Граждане общества хотят сотрудничать со своими правителями, а раз так, то нет реальной необходимости иметь механизмы подавления, применять санкции для принуждения их к сотрудничеству. Законы, конечно, необходимы, потому что ни один индивидуум, как бы он ни был лоялен и готов к сотрудничеству, не может точно знать о всех нуждах общества. Законы указывают путь к крайне необходимой модели социального совершенствования, они являются путеводителями. Кроме того, исходя из основополагающего тезиса о том, что гражданин испытывает сильное желание вести себя как воспитанное общественное животное, а не как эгоистичный зверь в диком лесу, предполагается, что законы должны соблюдаться. Поэтому пелагийское государство не считает необходимым громоздить сложный карательный аппарат. Нарушьте закон — и вас попросят не делать этого снова или оштрафуют на пару крон. Ваш неуспех с подчинением закону отнюдь не проистекает из первородного греха, он не является неотъемлемой частью человеческого устройства. Это просто небольшое упущение, что-то такое, о чем можно будет забыть где-нибудь на пути к окончательному человеческому совершенству. Это ясно?

Многие ученики закивали головами: ясно или не ясно — им было все равно.

— Итак, в Пелагийской фазе, или Пелфазе, великая либеральная мечта кажется близкой к осуществлению. Греховная жажда стяжательства отсутствует, грубые желания находятся под разумным контролем. Владельцу частного капитала, например, алчной личности в цилиндре, нет места в пелагианском обществе. Следовательно, Государство контролирует средства производства, Государство является единственным боссом. Но воля Государства является волей гражданина, следовательно, гражданин работает на себя. Нельзя представить себе более счастливой формы существования! Напомню, однако, — продолжал Тристрам трагическим полушепотом, — напомню, что желание всегда несколько обгоняет реальность. Что разрушает мечту? Что ее разрушает, а! — Вдруг он забарабанил по столу, крича все громче и громче: — Разочарование! Разочарование!! РАЗОЧАРОВАНИЕ!!!

Тристрам широко улыбнулся.

— Правители, — заговорил он уже более спокойно, — разочаровываются, когда обнаруживают, что люди совсем не так хороши, как они о них думали. Упоенные своей мечтой о совершенстве, правители приходят в ужас, когда печать сломана и они видят людей такими, какие они есть. Возникает необходимость попытаться силой заставить людей быть добропорядочными. Законы переутверждаются, грубо и поспешно, на скорую руку сколачивается система проведения в жизнь этих законов. Разочарование открывает перспективу хаоса. Возникает бестолковщина, паника. Когда разум уходит, просыпаются животные инстинкты. Жестокость! — закричал Тристрам.

Класс, казалось, стал проявлять интерес к его словам.

— Избиения. Секретная полиция. Пытки в залитых светом подвалах. Приговоры без суда. Вырывание ногтей клещами. Дыба. Пытка водой. Выдавливание глаз. Команда палачей для расстрела промозглым утром… И все это из-за разочарования. Интерфаза.

Тристрам улыбнулся классу очень доброй улыбкой. Класс ждал продолжения рассказа о жестокостях. Вытаращенные глаза учеников блестели, рты были открыты.

— Сэр, — подал голос Беллингем. — А что такое пытка водой?

Глава 5

Беатриса-Джоанна, оставив за спиной прохладную ширь животворящего моря, вошла в открытый зев Министерства, пахнувший так, словно его только что опрыскали дезинфектантом. Она протолкалась к конторке с вызывающей надписью: «ВЫРАЖЕНИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЙ». Множество потерявших детей женщин теснилось у барьера; некоторые, болтавшие с беззаботным видом, были одеты в выходные'платья и цепко сжимали свидетельства о смерти, словно пропуска в лучшую жизнь. В воздухе чувствовался запах дешевого спиртного напитка — «алка», как его называли. По увядшей коже и тусклым глазам Беатриса-Джоанна узнала заядлых любительниц алка. Для них день, когда в залог был отдан даже утюг, давно миновал. А Государство прощало убийство младенцев.

— … как-то запутался и задохнулся в пеленках. Ему и было-то всего три недели.

— А мой обварился. Опрокинул чайник прямо на голову.

Сказавшая это женщина улыбнулась с гордым видом, словно ребенок сделал нечто умное.

— … выпал из окна, да. Играл, конечно.

— Денежки-то будут кстати.

— Да-да, это уж точно.

Стройная девушка-нигерийка взяла у Беатрисы-Джоанны свидетельство о смерти и пошла в центральную кассу.

— Да благословит вас Бог, мисс, — пробормотала какая-то старая карга. Судя по внешности, она давно миновала тот возраст, когда рожают детей. Старуха сворачивала банкноты, которые подала ей служашая-евроафриканка. — Да благословит вас Бог, мисс.

Пересчитывая мелочь неловкими руками, счастливая, ведьма заковыляла прочь. Девушка-клерк улыбнулась, услышав старомодное выражение: Бога нынче не часто вспоминали.

— Пожалуйста, миссис Фокс. — Красивая нигерийка вернулась. — Шесть гиней три септа.

Откуда взялась именно такая сумма, Беатриса-Джоанна не стала спрашивать. Преследуемая внезапно вспыхнувшим чувством вины, которому она не могла найти объяснения, она торопливо засунула деньги в сумочку. Трех-шиллинговые монеты — «септы», как их называли, — трижды блеснули, скользнув в кошелечек для мелочи; тройня Карлов Шестых насмешливо улыбалась левым профилем. В отличие от обычных смертных, Король и Королева не подпадали под действие законов о рождаемости: в прошлом году погибли три принцессы, все разом, в одной авиакатастрофе, а родовая преемственность престолонаследия должна быть гарантирована.

«Не нужно больше детей!» — призывал плакат. Беатриса— Джоанна сердито протолкалась к выходу. Остановившись в вестибюле, она почувствовала себя безнадежно одинокой. Сотрудники в белых халатах, озабоченные и проворные, как сперматозоиды, пробежали в Отдел разработки противозачаточных средств. Лифты сновали вверх и вниз между многочисленными этажами Отдела пропаганды.

Беатриса-Джоанна ждала. Мужчины и иолумужчины сновали вокруг нее, щебеча и сюсюкая. И вдруг она увидела, точно в то время, как и ожидала, брата своего мужа, Дерека, своего тайного любовника Дерека. Он шел, сунув портфель под мышку, и, поблескивая перстнями, которые загорались, один за другим, на вытянутых пальцах рук, что-то оживленно говорил франтоватому коллеге. Наблюдая эту великолепную имитацию обычного поведения гомосексуалиста — второй, прилюдный облик Дерека, — Беатриса-Джоанна так и не смогла бесследно подавить ту вспышку презрения, которая возникла где-то внутри. Она уже слышала обрывки его речи; его движения были грациозны, как у танцора. И никто не знал, никто, кроме нее, не знал, что за сатир скрывается за этой внешностью существа без пола. Многие говорили, что он, вероятно, сможет забраться весьма высоко по иерархической лестнице Министерства. «Если бы его сослуживцы знали, — подумала Беатриса-Джоанна с неожиданной злобой, — если бы только его начальство знало!» Она могла уничтожить его, если бы захотела. Могла ли? Конечно же, нет. Дерек был не из тех людей, которые позволяют себя уничтожать.

Беатриса-Джоанна стояла в ожидании, скрестив руки на груди.

Дерек Фокс прощался с сослуживцем («Очень хорошее предложение, дорогой мой. Обещаю вам, завтра мы обязательно что-нибудь придумаем»), с лукавым видом трижды похлопав его по левой ягодице. Затем он увидел Беатрису-Джоанну, осторожно оглянулся по сторонам и подошел поздороваться. Глаза Дерека ничем не выдавали его чувств.

— Привет! — заговорил он, грациозно покачиваясь. — Что нового?

— Он умер сегодня утром. Он теперь… им теперь… — Беатриса-Джоанна овладела собой, — им теперь занимается Министерство сельского хозяйства.

— Дорогая моя…

Это было сказано голосом любовника. Так, как говорит мужчина женщине. Дерек украдкой огляделся кругом и прошептал:

— Лучше, чтобы нас не видели вместе. Можно, я зайду к тебе?

Беатриса-Джоанна, после некоторого колебания, кивнула.

— Когда мой дорогой братец вернется сегодня домой? — спросил он.

— Не раньше семи.

— Я заскочу. Я должен быть осторожен. — Дерек улыбнулся, как королева, проходившему мимо коллеге, мужчине в кудряшках на манер Дизраэли. — Какие-то странные вещи происходят, — продолжал он. — Мне кажется, за мной следят.

— Но ты ведь всегда так осторожен, — проговорила Беатриса-Джоанна чуть громче, чем следовало бы. — Ты всегда чертовски осторожен, даже слишком!