Георгий Марчик - Трудный Роман Страница 4

Роману стало ясно, почему противен ему Иван Савельевич. Он несовременен. Человек должен быть человеком, а не медузой. У него над головой высокое небо – спутники летают. Так распрями плечи, не сутулься, не улыбайся заискивающе всем и каждому, не унижай себя. А манеры-то, манеры! Смесь нижегородского с французским. Этакий альянс угодливости и учтивости.

– Гостев, прошу вас. Пожалуйте отвечать урок.

У него и лексика какая-то допотопная, доисторическая.

– Моя фамилия Гастев, а не Гостев.

– Да, да, пожалуйста, извините.

Роман, не сгибая спины, выбрался из-за парты и прямыми шагами направился к доске. Одет он в ладно пригнанную ученическую форму.

– Итак, товарищ Гастев, – доброжелательно улыбнулся учитель, – поделитесь с нами своими познаниями о Марсе.

– Иван Савельич, он большой поклонник астрофизики. Все знаменитые астрономы его друзья. Правда, слегка в одностороннем порядке.

Учитель неуклюже повернулся к румяному крепышу.

– Опять Черникин? А тебя ведь никто не спрашивал, голубчик. Это очень, очень любопытно, – повернулся он к Гастеву, но уже с живейшим интересом.

«Ну и тип», – подумал Роман и решил ничего не говорить. Он стоял, отставив в сторону правую ногу, в упор смотрел на учителя и молчал. Тот забеспокоился.

– Вероятно, вы затрудняетесь начать. Ну что ж. Я понимаю, бывает. – Он обернулся к классу за одобрением. – Пожалуйста, начните с положения Марса в Солнечной системе.

Роман молчал.

– В чем дело, товарищ Гастев? Почему вы молчите?

– Во-первых, я никогда не был ничьим поклонником, – сердито начал Роман, – а во-вторых…

Первым, откинувшись на спинку сиденья, захохотал Черникин. За ним остальные. К удивлению Романа, учитель тоже улыбнулся.

– Ах, вот оно что! Ну, не беда. Вернемся к Марсу.

– Я не хочу отвечать, – сказал Роман, переступая с ноги на ногу. – Разрешите сесть? – и не ожидая ответа, направился к своему месту.

– А-а, понимаю… Однако ничего не поделаешь, я вынужден выставить вам тройку.

Он наклонился над журналом и как-то слишком долго, старательно и неуклюже выводил в журнале отметку.

– Садись, дурак, молодец, посредственно, – шепотом, но так, что все услышали, прокомментировал Черникин.

– Юра, а ты когда, кстати, закончишь макет спутника? – спросил учитель, поднимая голову от журнала. – На следующем уроке я сообщу вам кое-что весьма любопытное.

– Завтра принесу, Иван Савельич, – бодро ответил Черникин. Он был занят тем, что мастерил под партой голубка величиной с указательный палец.

– Уже сделал? – обрадовался учитель. – Вот и отлично. Заодно расскажешь о его устройстве…

– Хорошо, Иван Савельевич, – серьезно откликнулся Черникин и щелчком запустил к потолку свое произведение.

Весь класс, включая Ивана Савельевича, провожал голубка взглядом. Тот грациозно облетел комнату, пошел на второй круг.

– Кто конструктор этого летательного аппарата? -заинтересованно спросил Иван Савельевич, когда голубок приземлился.

– Я, – с гордостью отозвался Черникин.

– Молодец, – похвалил его учитель. – По всему видно, Юра, быть тебе авиаинженером.

– Рад стараться, – тотчас отозвался Черникин, довольный, что ему не влетело за проказу.

Космос, авиация, ракеты, далекие миры были страстью чудаковатого учителя. А Циолковский – кумиром. Он знал едва ли не наизусть все его работы. Однажды, увлекшись, назвал даже Циолковского Мессией. В классе потом спорили, кто такой Мессия. Черникин уверял, что это фокусник, ясновидец. Потом, правда, выяснилось, что Юрка перепутал Мессию с Мессингом.

После каждого нового запуска спутника Савельич ходил именинником по школе и объяснял, не зная усталости, технические детали и подробности. «Откуда вы все это знаете? – порой удивлялись ученики. – Ведь об этом еще нигде не сообщалось». Савельич в ответ только лукаво улыбался: ему-то не знать!

Савельич любил свой предмет. И мог, например, вполне серьезно обсуждать на перемене или после уроков с каким-нибудь пятиклассником проблемы космогонии и мироздания. Часов у него было немного, зато преподавал он со всей страстью, на какую только был способен. И фактически все свое время отдавал школе, ребятам.

Он окончил университет после войны – тридцатилетним. Сдал кандидатские. А потом писал диссертацию. Собственно, он ее написал довольно скоро, да все дорабатывал, отшлифовывал, пока не прошло лет пятнадцать и он насовсем не забросил свой труд.

Многие удивлялись: ведь он при желании мог давно защититься! Но Савельич был непреклонен: «Нет, с этим все!» Он объяснил, что ученая степень ему не нужна и что ему достаточно радости доставляет учить ребят понимать, «сколь прекрасно таинство узнавания, превращения неизвестного в известное».

Роман хотел подняться и спросить учителя, почему тот поставил ему тройку, а не двойку – ведь он ничего не ответил, – да упустил момент. А сейчас злился еще больше. Эта тройка была унизительна, как пощечина.

– Послушай, – спросил он своего соседа Костю Табакова, – тебе нравится этот тип?

– Ну, – ответил тот, – нормальный учитель. У нас его любят.

– Он не должен был ставить мне тройку, – хмурясь, продолжал Роман.

– Конечно, конечно, – едва заметно улыбнулся Костя. – Вот и отвечай следующий раз, не молчи. У нас все знают, что тройка у Савельича хуже двойки.

На перемене Костя посоветовал Роману не задираться без причины – в классе этого не любят. Роман неожиданно взорвался:

– Пусть не любят. Плевать!

Костя усмехнулся:

– Твое счастье, что Синицына сейчас болеет… Она бы тебя…

– Кто такая? Комсорг ваш, что ли? Ну так я не комсомолец.

– Да нет, не комсорг, просто девчонка одна.

– Эй! Братцы-кролики! – закричал тонким голосом розовощекий Черникин, когда все зашли в класс. – Полундра! Важное объявление. – Он театрально отставил ногу, по-петушиному, колесом, выставил грудь. – Уважаемые товарищи, дамы и господа! Сегодня после уроков редколлегия нашей стенной газеты проводит заседание товарищеского суда.

– Какой суд, над кем? – удивился белобрысый, очкастый Вовка Пономарев.

– Над Табаковым. Всех желающих просим остаться, – посмеиваясь, закончил Черникин.

Костя настороженно смотрел на него.

– А за что-судить-то будут? – спросил он, как будто речь шла о ком-то другом.

– Гм, вроде не знаешь. За то, что не выполнил поручения.

– Ах вон оно что… – Костя натянуто улыбнулся. – Я не сочинил стихотворения к празднику, – пояснил он Роману. – Газета вовремя не вышла.

– А ты пишешь стихи? – удивился Роман.

– Бывает…

Мосле уроков осталось несколько человек. Черникин рьяно распределял роли.

– Ты, Вовка, будешь защитником, – обратился он к Пономареву. – Ты, Чугунов, судьей, а я прокурором.

– А чего его, бедолагу, защищать? – протянул Пономарев. -Не хочу быть «пристяжным» поверенным.

– Нет, будь «пристяжным». Надо, чтобы по всем правилам.

– Можно и мне? – Роман решительно поднял руку.

– Давай, Гостев. -Черникин дружески кивнул Роману. Он не воспринял всерьез их размолвку. Вернее, даже не размолвку, а высокомерие Романа.

Костя со смущенным и чуть даже виноватым лицом устроился на «скамье подсудимых».

После своей короткой и не слишком серьезной обвинительной речи Черникин предоставил слово защитнику. Роман поднялся, обвел всех внимательным взглядом, откашлялся. Нет уж, он дурака валять не будет. Суд так суд.

– Меня возмущает вся эта инсценировка. Неужели здесь никто не понимает, как это оскорбительно для его человеческого достоинства? – Он сделал паузу, но никто ему не возразил. (Присутствующие перестали улыбаться.) – Насколько мне известно, стихи пишут по вдохновению. А как можно принуждать к вдохновению, да еще судить за то, что его не было? Глупо. Если не хуже.

– А заказ поэту ты признаешь? – розовея до кончиков ушей, спросил Черникин. – А интересы коллектива?

– Мели, Емеля… – презрительно бросил Роман. – Лучше скажи прямо, что вы сами хотите отделаться от газеты, – иронически проговорил Роман. – Настоящие активисты только так и делают… На других выезжают. Вот уж болваны – суд придумали! Да еще назвали товарищеским.

– Что-что? Как ты сказал? -Игорь Чугунов даже привстал от возмущения. – А ну повтори!

Роман презрительно кривил губы: «Ты меня не пугай. Я не из пугливых».

– Нет, ты все-таки повтори. – Чугунов вплотную подошел к Роману, легонько потянул его за лацкан куртки. – Ты у меня сейчас схлопочешь…

– Убери руки, – тихо попросил Роман.

По его лицу пошли розовые пятна. Он попытался отцепить от куртки пальцы Чугунова. Но тот не отпускал.

– Вот, значит, ты какой…

– Убери руки! – зло крикнул Роман и рванулся.

Куртка затрещала. Он неловко, из-под руки Игоря, ткнул кулаком в его твердую скулу. Тот отпустил куртку, смерил Романа гневным взглядом и с силой оттолкнул от себя. Костя бросился к Чугунову, обхватил его: