Алексей Лукьянов - Хождение за три моря Страница 4

— Я вас, дармоедов, научу работать по-немецки! Вы у меня “Йа, воль!” кричать будете вместо “есть”. Только пусть мне сигнал поступит, что у вас тут какая-то мафия балует! — И наобещал им таких репрессивных мер, что даже у старого кагэбэшника Тимошкина челюсть отвисла.

Однако оный кнут Генрих изрядно подсластил пряником, обязав отчислять в счет правоохранительных структур из городского бюджета энные суммы, чтобы блюстители законности охотнее эту законность блюли.

Конечно, это сироп какой-то, а не правдивая история, но случилось вот что: Гена Кожедуб, а также двое его товарищей сумели-таки просочиться через узкие ячейки правоохранительных сетей и вернулись в родной город из областного следственного изолятора, где по воле Шульца провели пару недель. И вот эти господа прошли на прием к мэру города Поздняева под видом обиженных бизнесменов. А оказавшись в кабинете, извлекли из широких штанин волыны и спросили немало удивленного мэра:

— Ну чё, Шульц, ты с нами?

Трудно представить себе, что произошло бы дальше, но именно в этот момент город Поздняев был накрыт третьей волной околоплодных вод, исторгнутых чревом Геры, и очнулся наш мэр уже без города, только дверной блок карельской березы среди морского простора напоминал ему о том, что когда-то, бог весть когда, он руководил поздняевским муниципалитетом.

К слову, именно его плот наша героиня и увела в тот час, когда, мучимый кишечными спазмами, еле-еле дотянувший до берега Генрих Вальтерович занял недвусмысленную позу в кустиках. И, как только организм сжалился над своим владельцем, горькое разочарование постигло бывшего мэра — плот украли. Однако мгновение спустя, все еще провожая парус, которым был пиджак Генриха, он вдруг понял, что стоит на земле. После четырех дней скитаний по водной пустыне. Ende gut — alles gut.[1]

И он побрел в глубь суши. И совершенно случайно набрел на деревню, население которой составляли только пожилые люди. Из беседы с местными жителями выяснилось, что Генрих оказался в своей же области, только в двухстах километрах от своего родного города, и что города как такового уже не существует. Заодно выяснилось, что крайняя изба пустует — хозяин ушел по грибы, а тут как раз божеское это наказание, то есть наводнение. Населенный пункт назывался Бахаревка, до ближайшего города, районного центра Гуляева, было сто километров, и Генрих решил обождать. Документов у него все равно не было, хотя и восстановить их было не так сложно — только и делов, что позвонить главе Гуляевского района Пете Барабанщикову, с которым Шульц учился в химико-технологическом.

Так он занял крайнюю избу и не знал еще, чем это чревато.

Утром Василий Чокморов очнулся ото сна и подумал: “Что мне с ней делать? Я скоро умру”.

Мысль о смерти как о скором и непреложном факте посетила Василия впервые. Он никогда не торопил это событие, но никогда и не откладывал. Он был уверен, что смерть предупредит его о своем визите. И вот оно, предупреждение. “Олешков жалко, — без боли подумал старик, — если до вертолета помру — совсем худо будет”.

Всю ночь девочка проплакала, Василий чувствовал это сквозь сон.

Проснувшись, он не услышал плача, но дыхание девочки было прерывистым, похожим на всхлипы. Встал, подошел к печи, начал растапливать. Пламя моментально занялось в топке, и Чокморов сел за стол. Когда он думал над конкретной жизненной проблемой, на помощь ему приходили ножи и брусок.

Разнообразнейшая коллекция колюще-режущих предметов подобралась у Василия за годы жизни на Кваркуше. Были у него и обычные столовые, и экзотические “бабочки”, и армейские штык-ножи, и кнопочные самых неожиданных конфигураций, от рыбки до обнаженной девушки. Были и совершенно неожиданные находки, например, лазерный скальпель и меч с руническими письменами на клинке. Из нынешнего похода в тундру Василий принес мачете и охотничий тесак. Если мачете было еще сносным, явно оброненным совершенно недавно (“Мексиканцы потеряли”, — посмеивался Чокморов над смуглыми низкорослыми мужчинами, которые путешествовали в огромных широкополых шляпах и чудных расшитых одеялах верхом на длинношеих рослых оленях без рогов), то тесак уже начала есть ржа, а тупым он оказался настолько, что и кусок хлеба таким ножом вряд ли отрежешь.

За него Чокморов и взялся. Сначала удалил уксусом ржавчину, затем, поплевав на брусок, начал точить лезвие. Пока металл тихонько повизгивал от щекотки, Василий напряженно думал, что ему делать с нежданной гостьей, которая оказалась пленницей пространства. Самым простым и неэнергоемким решением, по мнению Василия, было дождаться вертолета. Всего-то месяц подождать… Но это решение не подходило для ребенка, который не может ждать. Дети вообще не могут чего-то ждать подолгу, а дети белых людей — тем более. У них, у белых, иной ритм жизни. Они похожи на черепах, возомнивших себя бабочками. Эта юная черепашка хочет в мгновение ока добраться до сияния больших городов, находясь от них в нескольких сотнях километров…

— Что вы делаете? — спросила Гера испуганно.

Василий с тесаком в руке и бруском на коленях действительно выглядел угрожающе.

— Точу нож, — ответил старик. — Разве не видишь?

— Это еще зачем?.. — Девочка боялась не на шутку, и теперь Василий почувствовал это.

— Ты что, думаешь, я тебя резать собрался? — Удивлению Чокморова не было границ. — Да зачем?

— Может, вы сердитесь на меня, — все еще дрожа от страха, предположила девочка. — Я вам вчера нагрубила.

— Так за это не убивают, за это вожжами дерут, — сказал Василий. — Тебя отец когда в последний раз драл?

— Вот еще! — фыркнула Гера. — Меня никогда не драли. Я была примерным ребенком.

Василию стало смешно.

— Была! — хохотнул он. — А сейчас ты не ребенок уже?

— Я же говорила вчера, что я замужем уже…

Тут Василий вновь посмотрел на девочку и понял, что она на самом деле женщина.

— А где же твой муж?

Кого-нибудь другого ответный взгляд Геры ожег бы не хуже напалма.

Казалось, даже тесак оплавился в руке старика. Однако Чокморов давно уже был невосприимчив ко всем кривым взглядам и кривым речам, и атмосфера вокруг него никогда не нагревалась выше комнатной температуры.

— А если бы я знала, где мой муж, меня бы здесь и не было, — едко прошелестела девочка.

Василий продолжал точить нож.

— Хочешь, объясню, как пешком дойти до Золотанки? — спросил он.

— Что мне там делать? — резко ответила Гера. — Это ведь деревня, судя по названию.

— Оттуда машины ходят в город каждую неделю.

— Да если бы не вы, я еще вчера в городе была бы.

Василий не стал вступать в спор. В конце концов машины ходили в Красновишенск не так часто, как он сказал, а вечно пьяные золотанские мужики могли еще и обидеть девочку. К тому же Василий не мог знать, что Золотанку, а также и отдаленную Мутиху, и Ваю, а главное, и сам Красновишенск, который был районным центром этой глуши, смыло.

— Тогда плыви, — пожал он плечами.

— Ага, разбежалась! — продолжала дерзить гостья. — Чтобы меня акулы сожрали? Снова по морю шастать без еды? Так мне в этот раз может и не повезти, до берега не доплыву.

— А ты вместе с буем отправляйся, — предложил Василий. — Спутник заметит, что сигнал постоянно движется, и его начнут ловить — оборудование-то дорогое. И тебя заодно спасут. А продуктов-то я тебе дам, на неделю хватит.

— Вы что, серьезно? — не поняла Гера.

Весь Мухин помет хозяин забрал с собой сразу после родов. Муха долго скулила, выла в тоске по щенкам, даже разок цапнула хозяина за ногу, но щенков он ей так и не возвратил. Она не знала, что они были утоплены в ведре и выброшены в сортир, и продолжала ждать.

В тот день, когда хозяин не вернулся по какой-то причине (скорей всего, вследствие вчерашней пьянки) Муха оказалась не на цепи. Едва хозяин вышел за калитку, Муха залаяла с подвыванием — чувствовала, что идет большая вода. Точнее, самого движения она не ощущала, но воздух был полон опасных запахов. Под вечер она не вытерпела и, перемахнув через забор, побежала по хозяйскому следу.

Запах оборвался у кромки подозрительно пахшей воды, неизвестно откуда здесь взявшейся: река вообще-то была западнее, и бежать до нее нужно дольше. Муха поняла, что хозяина нет в живых, и протяжно завыла.

Внимание ее привлек еле слышный крик. Собака побежала на крик и вскоре обнаружила на берегу большой воды двух человеческих щенков, голых и беспомощных. Они даже ползать не могли. Материнский инстинкт заставил Муху перетащить детенышей по одному в конуру, и с тех пор она уже не отлучалась от них ни на минуту.

Через несколько дней во двор вошли люди. Большинство из них Муха знала, а еще один был чужим, и она бросилась на него с громким лаем.

Впрочем, кусать испугавшегося чужого ей не позволили. А затем чужой, убежавший от Мухи в дом, вышел во двор и вынес собаке поесть. В другой раз Муха даже не притронулась бы к еде, но за то время, что хозяина не было дома, она изрядно отощала, а щенки все время просили есть, поэтому, глухо рыча, Муха приблизилась к миске, от которой соблазнительно пахло настоящим мясом. Чужой сидел на корточках поодаль и говорил: