Томас Диш - Ассасин и сын Страница 4

— Не вижу, на что еще тратить свое время, как не на то, чтобы изучать ее. Разве только на то, чтобы ее делать.

— Мы вернемся к этому разговору после того, как ты прочтешь «Записки» Цезаря. Скажи мне, Джозеф, если бы ты мог выбирать образ жизни, вместо того, чтобы его наследовать, стал бы ты жрецом? Нет, не отвечай; вопрос не совсем честен. Мы всегда представляем себе, что будь свободны, жили бы в другом месте и лучше. Возможно, ты знаешь, что я тоже был младшим сыном ассасина: некогда имя Зонтаг славилось в Заморе. Я еще помню тот день, когда отец отправил меня в семинарию. Я ожидал этого момента, но без нетерпения.

— А вы желали стать ассасином?

И в этом заключался ответ на вопрос, заданный Мэтром. Оба они не считали нужным говорить более определенно.

— Да, я желал этого. Через три месяца мой отец был убит. Мой брат тоже исчез перед моим вступлением в сан, но он успел отомстить за смерть нашего отца.

— Ремесло опасно.

— Это не то, что я собирался тебе сказать. Ассасин сеет смерть — и только смерть пожинает.

— Lex talionis[1], — произнес Джозеф, словно отвечая на уроке.

Мэтр выглядел удовлетворенным и сменил тему.

— Ты хотел бы когда-нибудь вернуться на Землю, Джозеф?

— Таков обет каждого Сефрадима.

— Нам никогда не разрешат покинуть эту планету. Или, по крайней мере, до тех пор, пока мы не научимся не совершать и не допускать насилия. На Земле твой отец считался бы преступником.

— Потому что убивал скорлупников?

— Скорлупников и людей.

— Люди, которых он убил, были ассасинами, и у него не оставалось выбора. Любой суд признает, что это законная самооборона.

— Он был убийцей, который защищается от убийц. На Земле всякий суд, разрешающий убийство, каким бы оно ни было, сам преступен. Другими словами, мы тут живем в преступном обществе.

— Разве горсточка жрецов и дюжина книг по истории что-нибудь изменят? Извините, я не хотел сказать…

— Да нет, ты хотел это сказать. И ты прав. Но не жрецы должны что-то менять, и даже не общественное устройство должно измениться. Изменение должно произойти в сердце каждого человека. Ты прочел достаточно книг по Земной Истории, чтобы самому сделать этот вывод. У Дюрана где-то есть…

Не постучав, вошла Эстер.

— Отец! — сказала она глухим голосом. Ее лицо, которое Джозеф впервые видел без хиджаба, выражало страх. — Отец, на лестнице скорлупники. Они…

За спиною Эстер в дверном проеме показался Сисебат. Четверо охранников вкатились в комнату.

— Я пришел заключить под стражу Джозефа Голдфранка, — объявил Сисебат.

Игла одного из охранников впилась в шею молодого человека, мгновенно потерявшего сознание. Тьма… провал.

Родина моих отцов, Мать-кормилица, Земля! Я могу допить оставшееся, если Дэвид позволит…

Под ним голые холодные камни. Руки основательно связаны за спиной.

Затем голос Леоры: …позвольте заметить… прославленный ассасин.

И эта реплика:

Принцип воздаяния… возмездие…

В постепенно пробуждающемся сознании возник образ приближающегося к нему Чилперика. Образ казался чересчур реальным.

Он очнулся. Перед ним стоял скорлупник, но это был не Чилперик. Джозеф не узнавал комнату, в которой находился. Она больше походила на камеру. Он вспомнил, что подвергся аресту, и приподнялся на колени, изо всех сил пытаясь порвать веревку, связывающую руки.

— Отец! — закричал он. — Мой отец…

— Ваш отец мертв, и брат тоже. Они пытались убить Императрицу. Деревня конфисковала их имущество, но наш староста Сисебат великодушно сохранил вам жизнь. Мне поручено сопроводить вас на виллу, где вы можете забрать свои личные вещи. Меня зовут Эжика.

— Мертвы, вы говорите? Мертвы оба?

— Могу я вас развязать, или сначала нужно позвать охрану?

— Я не чувствую в себе ярости и не намереваюсь применять силу. Это странно.

— Никоим образом: действие успокоительного будет ощущаться еще долго. В любом случае, я бы не советовал вам впадать в буйство. Я, как у вас говорится, вооружен.

Джозеф почувствовал, как псевдоподии Эжики ловко распутывают узлы веревки за его спиной. Влажная протоплазма притронулась к запястьям. Первый раз в своей жизни он коснулся тела скорлупника.

— Сюда.

— Ночь.

— Да, уже в течение двух часов.

— Я больше не арестованный?

— Нет. Мэтр выступил в вашу защиту, с большим красноречием, надо признать. Он убеждал Сисебата в том, что вы преданы идеалам ненасилия, что собираетесь стать жрецом, и Сисебат, похоже, поверил; во всяком случае, он принял его подношение. Возможно, это все, что его интересовало.

— Так вы считаете, что Мэтр обманул?

— Я посоветовал нашему старосте проявить снисхождение; ваша смерть нанесла бы лишний урон земным колонистам. А уж идеалист вы или нет, мне решительно все равно.

Джозеф почувствовал слезы на своем лице. Только теперь он начинал осознавать смерть отца и брата. Жаркое, наверное, уже обуглилось и остыло в печи.

— Как их убили?

— Из плазменных пистолетов. Я уверен, что они не успели почувствовать боль. Тела, или то, что от них осталось, перевезены на вашу виллу. Вы их увидите.

Они продолжили путь в молчании. Чилперик открыл им дверь. Тела лежали на пластиковом коврике посредине террасы. Идентифицировать их было невозможно.

Джозеф не слышал ничего, кроме голоса Чилперика.

«Джозеф, вы можете подняться? Вы можете стоять? Разрешите, я вам помогу».

Он ощутил на своих голых плечах прикосновение студенистых псевдоподий Чилперика и его передернуло; он еще не кричал, хотя и был близок к тому (пошел вон!), испытав резкий прилив отвращения. Словно наблюдая со стороны, он видел, как хватает скорлупника, приподнимает и опрокидывает его на каменные плиты. Тяжелый панцирь, перевернувшись, подмял под себя тянувшуюся к нему псевдоподию, оставив от нее лишь желатиновый след. «Джо-зеф!» Вопль Чилперика, воспроизведенный голосовым ящиком, казался сдавленным от боли и отчаяния.

На этот раз Джозеф закричал, придя в ужас не от прикосновения, которое уже забыл, а от осознания непоправимости совершенного. Опустившись перед Чилпериком на колени, краем глаза он заметил, как из металлического панциря Эжики высунулось дуло лазера.

— Он сделал это не нарочно, — объявил голосовой ящик. Слова предназначались больше Джозефу; Эжика уже получил телепатическую просьбу не применять оружия. — То же самое происходило в день, когда был убит отец его отца. Они нас валят в одну кучу. В их глазах мы все виноваты. Просто я постарел с тех пор, и уже не такой быстрый… и крепкий.

— Чилперик…

— Помолчи. У меня нет времени на… Люди слегка безумны, но для них это нормально… Какая все-таки чудовищная мозаика!

— Знаю. Я уберу ее.

— Ха-ха-ха… Джозеф, будь как…

Чилперик умолк. Тело скорлупника с мягким шумом осело на каменный пол.

— Что он хотел сказать? — спросил Джозеф, поворачиваясь к Эжике.

— Будь как отец.

— Ассасином?

— Да, хотя это и не то слово, что он употребил. — Эжика помолчал, затем медленно продолжил: — И я, в свою очередь, не могу посоветовать ничего другого. Сейчас, когда ваш брат мертв, законы Сефрадимов и Церемониал разрешают вам самому, если я не ошибаюсь, становиться ассасином. Титул передается по наследству. Верно?

— Как вы можете говорить об этом в такой момент?

— Боюсь, что второй раз случай не представится. На вашей ответственности смерть Чилперика.

— Я знаю. Знаю.

— Мое свидетельство может оказаться решающим. Вас объявят виновным и приговорят к смерти. Но обвинение нельзя выдвинуть ассасину: он имеет лицензию и живет вне закона на законном основании. Однако Сисебат никогда не выдаст вам лицензию, вы представляете для него угрозу. Ее выдам я… когда стану старостой. И верну вам все имущество вашего отца, если вы до рассвета устраните Сисебата.

— А если я откажусь?

— Я не могу просто так вернуться в деревню. Сисебат сразу же все узнает. Меня обвинят в сговоре и приговорят к смерти. Следовательно, если вы отклоните мое предложение, мне придется вас убить.

— Вы не оставляете мне выбора.

— Вы сами его не имеете.

— Хорошо. Я согласен.

— Чилперик был прав: вы вылитая копия своего отца.

Направляясь этой ночью в деревню в одежде из шерсти (сотканной в Англии), под которой скрывался плазменный пистолет отца, Джозеф продолжал раздумья на отвлеченные темы — роскошь, которую он, скорее всего, уже никогда не сможет себе позволить.

Среди прочего, он размышлял о свободе воли. Он не чувствовал в себе больше никакой тяги к ремеслу, которое вынужден отныне исполнять, несмотря на то, что мечтал о нем еще сегодня днем. Необходимость была горька на вкус.

Он думал, что теперь, конечно же, женится на Леоре, хотя еще несколько часов назад и не признавал, что любит ее. Скорее всего, с ним девушка будет более счастлива, возможно, она даже желала этого замужества, и, тем не менее, выбора-то ей не оставлено.