Андрей Хуснутдинов - Министерство Анимации Страница 4

— Представьтесь, пожалуйста.

Подумав вместо этого тот уклончиво кивнул на ласты:

— Николай Николаича…

Человек тяжело чиркнул в календаре (Сейсмович разглядел: “Run Сейсмович info”) и со вздохом надолго сосредоточился на них. Под лобной костью его кипели мелкие пузырьки. На крыльях носа мерцала испарина.

— Гондон, который только что тут распространялся, — спросил он низко, сопя и не отвлекаясь от ласт, — ничего, случаем, не говорил, скажем, про некие зоны ответственности?

Сейсмович взмок.

— Н-не… я… но вы ж…

— Имейте в виду, Николай Николаич: ему вы более повредить ничем не можете, он отрешен надолго и с поражением в этаже доступа, а вот себе — запросто. Это системная информация. Так как?

— Да, — запаниковал Сейсмович. — Да. Что-то про шанкр. Но очень в общем.

— Про homo syphilus? — замолчал человек.

— Да. Да.

— Ну, это черт с ним… — И он встряхнул плечами, так что, коротко развидневшись желтым, плеснуло за ушами. — Теперь заберите ласты и слушайте.

Сейсмович.

— Так, — продолжал человек, — следовательно, на пробу в Тактикум. Так. Ласт не снимать. От меня ни на шаг. И побольше вопросов. Это приветствуется.

— Кем?

— Не здесь. Зарубите главное — это ваш единственный шанс ПРОК. Дважды с одним отрешением в Тактикум еще не входил никто. Восстановить конечность за деньги, конечно, вам сможет любой мало-мальски подкованный ренегат рукоудавления, но по-настоящему, законно реабилиторвать ее перед обществом, государством (да и перед вами самими, в конце концов), с соблюдением необходимых формальностей, так чтобы потом не было стыдно и без проблем адаптироваться в следующей зоне — на это есть только мы, Минаним.

— В какой зоне? — не понял Сейсмович.

— Опять двадцать пять, — со вздохом потемнел человек. — Вам я разглашу системную информацию, уважаемый, тому, другому, пятому-десятому, и что получится в результате? — что никакая это будет не системная информация, а, простите, общее место. Смысл?

Сейсмович смущенно примерил ласты, убрал со стола целлофан и ждал.

В этой паузе, часто стуча, человек отделился от пожарного крана и, склоня голову на грудь, дабы не брызгать, нечеловечески кося в ужасе исподлобья на постороннего, прошел мимо к двери, где неподалеку огромной стенной ниши выкатил рыхлое средство на бесшумных спицевых колесах и с большим электрифицированным резервуаром поперек усиленной досками базы. Резервуар был облагорожен смазкой и аналогичным пожарному крану в стене трубопроводом и портовым кабелем. Человек поэтому в спешном порядке подсоединился и, в мгновение ока пополнившись отекавшей изнутри головой, аккуратно стукнул лбом в верхнюю часть резервуара, где соответственно зажегся зеленый индикатор и послышался шершавый шум вентилятора.

— И, бляди, let’s go, — напутствовал он, напирая ладонями на замотанные изолентой приваренные арочные поручни в направлении двери.

Сейсмович с оглядкой последовал.

В коридоре, где в это самое время почему-то не было света, человек включил сбоку резервуара велосипедную фару и с продолжительной нецензурной репликой двигался далее. Желтый мигающий огонек бесследно прыгал по пустым стенам и пролетам. Было эхо и грязно. Босому Сейсмовичу быстро наскучило слепо шарахаться твердого мусора в хвосте, он поравнялся с резервуаром и попытался улыбаться человеку. Тот промолчал на это безо всякого продолжения. Избыточные кольца длинного трубопровода, пущенного подмышкой, были закреплены у него специальным хлястиком на пояснице. На новом штуцере с трудом читалась давленная аббревиатура “ГСМЖ”. Муфта кабеля розово искрила на ходу. Задетый, Сейсмович положил руку на всякий, глухо трясущийся в темноте резервуар и тоже молчал. Так они шли до самого лифта, которого, к тому ж, даже не оказалось на этаже и пришлось ждать еще более. А когда он пришел, человек, заглянув внутрь, скептически пояснил: “Не тот, мудоперлы… Хер с ним. Доедем”. После чего с интенсивными оборотами речи стал заталкивать средство с резервуаром. Просторная кабина была освещена и закопчена керосиновой лампой. Дальняя стена, когда-то зеркальная, а ныне треугольно, в залупившуюся щепу пробитая неизвестным предметом средней величины, покрывалась густой сетью граффити. Вблизи пахло мышами. Треснув, толчком и дребезжа железом, вдруг стали спускаться. Человек со вздохом приник к теплому резервуару. Трясло и мелко сыпалось сверху. Сейсмович глядел в треугольное отверстие на восходящий зернистый поток бетона и, моргая, думал что о плохом. Впрочем, он всегда так думал в виду бетона — например, что ад. Или что жена его никогда не была девственницей.

Спустя впустую минут сорок и с лязгом, будто в трубу, он посмотрел на человека и думал выходить, но лифт без видимой причины двинулся поступательно вбок и вправо. Несколько почав головой, человек был вполоборота на полу. Восстанавливая равновесие, Сейсмович оглянулся в треугольное отверстие, но бетон теперь тек по горизонтали, слева направо. И даже с некоторым ускорением, пока, заюлив всплывшим медным кабелем, не провалился под прямым углом. Это значило еще двадцать минут. Сейсмович расслабленно присел спиной. В дышащую щель двери струились загроможденные складские окрестности. Геометрически разлагающиеся чресла штабелей. Гаснущие, отчеркнутые аппарелями недра. Дважды сворачивали налево и неярко меркло. На утраченном участке пути их толкали хохоча тяжелые неразличимые лица в спецовках, а перед неисправным просевшим шлагбаумом, прежде чем пустить в объезд, шумно ослепили из прожектора. Потом следовало расстояние кромешной тьмы, и вложенный куда-то во внешнюю полость кабины фонарик был способен вместить только небольшой запыленный кусок косо надвигающегося пространства.

Потом человек тоже вышел из лифта и, отгородившись тележкой, нежно испражнялся в стороне.

Сейсмович, оступившись, на ребрах стоп полусидя просучил далее. Глубоко в высоте отвесно светила лампа, тем не менее было темнее. Выступавшая справа вертикальной поверхностью, методично прошитая по периметру елками стена — впрочем, он шел еще ощупью, в неясном и тревожном предвкушеньи кулис, картонных флюидов сцены, — стена эта, ломано убывая, рушилась в холодное нёбо Васильевского спуска. Плоские марева дымились поверх бесцветной икры брусчатки. Муаровая плазма Блаженного, вершина затухающего костра, и тоже безо всякой опоры. Умышленные, делящиеся шпили башен. Намертво прикипевшая, проткнутая переломанными ключицами бисерная паранджа Спасской. Что странно — Мавзолей. Его полированный параллелограмм лоснился всего в нескольких шагах, но его он заметил в последнюю очередь, почти запнувшись.

Все.

Сейсмович, живший из неясных соображений старости. Все. Идиот, помыкавший в пользу вероятных, но щедро исчислямых потерь незримыми льготами, в подробностях, точно нечуткого чужого, отвратительного как иная хладеющая плоть, он трогал себя за ноги и культю в поисках пульса, но видел лишь то, как чернеет под бледной кожей его неторопливая, всегда легко затвердевавшая на воздухе кровь.

Вот-вот: все, чего стоил он до сих пор, вдруг разом перевесив, обратилось этим сослагательным, стремительно атаковавшим его благом.

Он стучал в брусчатку пяткой и даже тер ее рукавом. Обойдя мумию часового, с той же целью колотил в непроходимые двери саркофага. С криком, переходящим в треск, махал в черные окна ГУМа. Затем зачем-то решительно вернулся в коридор будить человека, но тот спал, предусмотрительно ослабив штуцер. Затем глядел в желто разверстое жерло лифтовой шахты. Шахта пролегала в самой брусчатке, в этом конкретном месте необъяснимо прозрачной, но не отсутствовавшей. Через зазор просматривались исполинские туманные профили балок и талей. Светлело, светало — как? В эпицентре Мавзолея, например, в метре от поверхности темнело квадратное студенистое пятно с маркировкой иероглифами, штрих-кодом и ажурными метками цветоделения. В этом смысле, конечно, светлело. Он представил. Огромная рыжая баба, зевая, в прожженном синем халате с вуалью, по колено в брусчатке, дыша перегаром, марфуша, прошлепала к Лобному, где, мразь, разминаясь, сонно попердывая, матерясь, неторопливо и с короткой отмашкою, в пот, бить, блядь, принялась с мужицким оскалом кривою кувалдой, куда-то под. С каждым ударом, опять же, светлело, нерусские циферблаты Спасской вращались влево, и дальше по ходу, удар за ударом, неровно и нервно столица вставала, и в этом смысле, конечно, светало. “Посмертье (FI)”, — сиренево созрело в воздухе там же, на Лобном, расплывчатое сообщение. Или, быть может, реклама.

Все равно выяснилось, что вход не тот.

Их даже начали арестовывать по классической, но вызванный лифт с бешено оравшими по рации секьюрити не пришел — по-видимому, тоже попал куда-то не туда. Человек от испуга опять отгородился тележкой и испражнялся до тех пор, пока не выключили сирену.