Клуб космонавтики (СИ) - Андрей Юрьевич Звягин Страница 4

А моя мама, ее зовут Таней, смотрит все подряд. Я бы с ума сошел, а она не сходит. Часами сидит перед телевизором и не сходит ни с ума, ни с места. Что-нибудь делает, например, штопает носок, надетый на электрическую лампочку для удобства штопания, и смотрит. Сейчас она в сотый раз пересматривает кино про то, как три девицы приехали в Москву по-всякому устраивать свою жизнь и плачет. Название фильма — "Москва слезам не верит". Мама плачет не потому, что расстроенная, а потому, что "близко к сердцу принимает". Но как можно принимать такую скукотень близко к сердцу?

Конечно, не каждый день она подолгу перед теликом. Времени нет. С чертежами по вечерам, как папа, она не возится, но приходит поздно, и дел по дому невпроворот. Приготовить есть, вымыть посуду, постирать, зашить, вытереть пыль — только кажется, что просто.

Работает мама лаборантом. Дед как-то сказал, что "лаборант — разновидность инженера, обитающая среди колб и пробирок". Такие он выдавал шутки. Мама смутилась, не зная, что делать, смеяться или обидеться, и мой папа (сын дедушки), тоже растерялся. Дед тогда хмыкнул и извинился перед мамой. Он частенько оправдывался за свой юмор, не все его понимали, а дедушка был все-таки очень добрый, хотя по виду и не скажешь. Высокий, жилистый, широкоплечий, с лицом, как у пирата из книги, даже со шрамом на щеке.

Никогда не извинялся он лишь перед своим сыном. А шутил над ним так, как ни над кем другим. Временами совсем не смешно.

Но дедушка умер, и мы теперь одни.

Папа с мамой у меня — ровесники (как странно так говорить о родителях), им по тридцать с небольшим лет. Когда-то давным-давно они учились в одном институте и в одной группе, так что познакомиться было немудрено. Учились на вечернем факультете, на дневной перейти не могли, поскольку днем работали, причем на одном заводе — том самом, "живых памятников". Не инженерами-лаборантами — ими без высшего образования не стать, а рабочими. Рабочими работали, как еще сказать? В цеху, можно догадаться, тоже в одном. Формовочном, там специальный бетон в железные футляры льют, делают грубые бормочуще-шевелящиеся копии начальников советского государства, в основном прошлых, но и настоящих тоже, а затем отправляют их по конвейеру дальше.

Ездили папа с мамой на работу сквозь всю Москву, потому что жили на другом конце города. Папа — в квартире с дедом, в маленькой комнате с видом на стену соседнего дома, а мама — в общежитии.

Папина мама умерла, когда он был маленький, и он ее почти не помнит.

Говорит, что иногда приходят воспоминания. Какая-то женщина берет его на руки, гладит, что-то рассказывает, но ему кажется, что он это придумал. В закоулках души полно фантазий, объясняет отец, и то, что хранится в памяти, всегда немного ненастоящее.

Родители мамы живут не в Москве, а в другом городе — небольшом, пыльном и далеком. Они к нам ни разу не приезжали, но мама каждый отпуск проведывает их, возит им московские вещи и продукты, которые у них почему-то не купить. Меня и папу с собой не берет, мол, "вам там делать нечего". Мне только известно, что у мамы несколько братьев и сестер. Живут они, где и родились, из всей семьи одна мама уехала в Москву поступать в институт. И я слышал, что кто-то из братьев "умер от пьянки", а еще один постоянно в тюрьме. Выйдет на свободу, сразу что-нибудь украдет и вперед, то есть назад.

Я плохо знаю своих родителей, и это очень грустно. Не знаю, что они любят, а что нет, какие у них привычки и мечты. Когда отцу о чем-то мечтать, если он после восьми с работы приходит, а затем сидит над чертежами? И на выходных точно также. Половину субботы — на заводе, а потом куча дел по дому. Что-нибудь отремонтировать, подкрасить, сходить в магазин и простоять три часа в очереди. И у мамы жизнь похожая. Но они считают, что так и должно быть. "Все так живут".

А я думаю, что не должны так жить люди. Как должны — не знаю, но не так. Дни идут не переставая, но записав один на видеокамеру, остальные можно не снимать, они ничем не отличаются.

И все-таки папа и мама у меня хорошие. Иногда мы собираемся на диване перед телевизором, и неважно, что там показывают. Молчим, но говорить не надо. Незачем. Я иногда специально на минутку выхожу из комнату, чтоб посмотреть на них. Они сидят рядышком, как птички, и кажутся немного похожими друг на друга. И он, и она — маленькие, темноволосые, хрупкие и будто испуганные, постоянно ожидающие чего-то плохого, что может в любую секунду переступить порог. И мне так жалко их становится, просто до слез.

Я их очень люблю. Они меня не понимают, но тут ничего не поделаешь. Они замечательные, это я странный.

8

Моя комната такая же, как у них. Разве что мебели меньше, и письменный стол у окна, на котором я делаю уроки (на столе делаю, не на окне, это я неправильно построил фразу). И балкона нет, он есть у родителей. Чего там только нет! Балкона там нет, потому что его не видно, он весь забит всякой всячиной — банками, коробками, досками, старой обувью. Нет его! Есть склад вещей, которые могут однажды пригодиться, поэтому их нельзя выбросить. Стать там негде, однако для ног в завале на полу выкопано три глубоких отверстия. Когда идешь за чем-нибудь к дальнему краю, в них нужно осторожно засовывать ноги, вытягиваясь почти в шпагате. У папы с мамой кое-как получается, а мне не хватает роста, один шаг — и тону, как в болоте, ни вперед, ни назад, родители потом тянут меня за руки, спасают из западни.

В один прекрасный день я пошел на балкон, когда никого дома не было, и насилу выбрался. После десятка напрасных попыток вспомнил, что на уроке рассказывали, как вылезать из ям зыбучего песка — не барахтаться понапрасну, не тратить силы, а ложиться и грести. Я так и поступил, и скоро уже выползал сквозь балконную дверь на безопасное