Дмитрий Барчук - Орда Страница 40

Жизнь моя после отъезда в Тобольск француженки и Ивана вообще потеряла какой-нибудь смысл. Еще страх быть раскрытам перед воеводой противной монголкой давил на мою и без того слабую психику.

Однообразные ласки Азизы мне совсем наскучили. И я проводил с ней вечера, словно отбывал тяжкую повинность. Несмотря на отсутствие всякого рвения с моей стороны, старшая жена воеводы меня от мужской повинности не освобождала.

Днями я либо слонялся по дому, либо бродил по городу, изучив все здешние улицы и закоулки. Пару раз напился в шинке, за что получил изрядную взбучку от Азизы. Я ее начинал тихо ненавидеть и все чаще задумывался, как бы мне избавиться от этой назойливой пожилой женщины. Чтобы не сильно ее обидеть и получить карту асташевских золотых приисков, которую, как я считал, честно заработал за полтора года своего гаремного рабства.

Я сдружился с семьей купца Коломыльцева, особенно с сыном его Тедором, который был меня на год старше, но уже работал приказчиком в отцовской лавке. Я частенько заглядывал к нему во время работы. Мы с ним подолгу болтали за жизнь. Тедька под большим секретом поведал мне свою тайну. Он стал мужчиной! Дворовая девка Наталья ходила от него на сносях и по всем народным приметам вскорости должна была разродиться сыном. Его, Тедькиным, сыном. Во как!

В его же лице я нашел еще более благодарного слушателя. Ибо Тедька верил каждому моему слову, а я ему врал с три короба: и про Петербург, и про то, как служил в гусарском полку, а потом меня разжаловали в пехоту за дуэль. О том, какие у меня были романы с блистательными фрейлинами императрицы, сколько я выпивал шампанского, какая у меня была карета и какой кучер в ливрее… А легковерный Тедька все ахал и не успевал осенять себя крестным знамением.

Иван свалился как снег на голову. Его приезда никто не ожидал. Но стоило только ему появиться, как все в доме пришло в движение, началась подготовка к бегству.

Царев писарь велел мне подняться к себе в светелку и дожидаться его. Вскоре и он появился. Заперев дверь на ключ (и откуда он у него взялся!), Иван подсел ко мне на кровать и стал быстро шептать мне на ухо:

– Ночью мы отплываем вниз по Томи, потом по Оби. А у Иртыша встречаемся с царской семьей. Они тоже сплавятся туда из Тобольска. Отец велел тебя посадить в острог, но ты мне нужен на свободе. Скоро здесь будет эскадрон гусар под командованием Ивана Зурина. Знаю, знаю, что вы знакомы. Не перебивай меня, а слушай внимательно. Я тоже с ним тесно сблизился, когда он был у нас в Тобольске в свите генерала Суворова. Как только встретишь Зурина, тотчас передай ему, чтобы садился с солдатами на самый быстрый парусник (пусть заберет его у купца Шумилова) и плыл за нами вдогонку. Как ты думаешь, если мы поможем гусарам поймать самого ордынского хана, оставит нам императрица воеводины заводики и прииски? То-то и оно. А лучше сам сопроводи Зурина в плаванье. Так будет надежнее. Я на тебя очень надеюсь. Ведь у папаши осталась моя возлюбленная Мари. Без вашей с Зуриным помощи мне будет трудно отбить ее. Ну, до встречи, друг.

Что тут началось в Томске! Переполох в асташевской семье не укрылся от других обывателей. Вдобавок князья Черкасские тоже начали спешно собираться в путь. Отец Евлампий в Вознесенской церкви прочел пламенную проповедь, проклинающую Антихриста и его прислужников.

– Люди православные, спасите свои бессмертные души! – взывал он к прихожанам. – Не дайте бесовской ереси проникнуть в ваши благочестивые сердца. Святой мученик за веру протопоп Аввакум взирает на вас с небес и хочет сказать вам: братья и сестры, настал и для вас час испытаний. Лучше очистительная смерть в огне и спасение души, чем поклонение Антихристу. Грядет конец света! Спасемся же от лжи и порока! Да воздаст вам Господь по вере вашей!

Я стоял на церковном крыльце, и от моего слуха не укрылось ни одно слово архиерея. Но когда проповедь закончилась, я поспешил ретироваться, ибо, неровен час, кто-нибудь из особенно набожных прихожан мог узреть во мне «бесовское отродье», и тогда мне бы пришлось туго.

Из‑за угла архиерейского дома я видел, как вышли из церкви Коломыльцевы – отец и сын. Лука Томич бережно поддерживал сына за руку и что-то говорил ему ласковое. Но Тедька от этих слов трясся, как заяц. Мне стало любопытно, что задумали Коломыльцевы, как намереваются спасаться, и я незаметно последовал за ними. Зная набожность Тедькиного отца, я всерьез опасался за жизнь моего товарища. И хотел отговорить его от совершения этой глупости. Мать у Тедора умерла два года назад, дать ему добрый совет, кроме меня. Было некому.

Зайдя на свой богатый двор. Лука Томич отпустил всех своих работников по домам, оставив только одного кузнеца с обожженным лицом. Сыну велел дожидаться подле кузницы, а сам пошел в дом. Я просунул было свою физиономию в калитку и позвал Тедьку на улицу, но тут залаял цепной пес и с крыльца спустился Лука Томич. Мне пришлось ретироваться. Но через щель в глухом и высоком заборе я наблюдал, как Коломыльцев-старший вынес из дома икону в богатом окладе, белые полотенца и бутыль с водкой. Последний предмет меня весьма насторожил, ибо весь Томск знал, что Лука Томич спиртного в рот не берет и сыну сие непристойное занятие строго-настрого запрещает.

Глава рода проследовал в кузницу и сына кликнул туда же. Тедька с явной неохотой побрел на отцовский зов. Дверь плотно закрыли изнутри. Я переметнулся к другой щели, благо, одна из стен кузницы выходила на улицу, и весь обратился во внимание.

Лука Томич поставил икону на верстак, перекрестился, а затем повернулся лицом к кузнецу и снял порты. Я увидел большущие раскаленные ножницы, лежащие рядом с горном. Кузнец в толстых перчатках взял в руки сие страшное орудие и, присев на корточки перед купцом, ловко чикнул им. Лука Томич не издал ни единого звука, только лицо его сильно побелело. Мне было отчетливо видно, как по его оголенным ногам потекли струи крови. Кузнец смочил одно полотенце водкой и подал его хозяину. Тот сам приложил его к ране и скривился от боли. Видать, сильно щипало. Затем Коломыльцев, отбросив окровавленную тряпку в угол, подложил чистое полотенце и, словно просто сходил по нужде, натянул порты.

– Как видишь, это не так страшно, сын мой, – обратился он к Тедору. – Зато ты спасешься от греха, от плотских соблазнов. Тебя не искусят никакие дьявольские чары. Ты остаешься в миру, но душой ты монах. Ничто больше не отвлечет тебя от веры и от дела. Помнишь, что сказал отец Евлампий на проповеди:

«Господь каждому по вере его воздаст». Блудливые времена настают, сын мой. Перед искушением Антихриста трудно устоять неподготовленному человеку. Особенно мужчине. Поверь мне. Наследник у тебя будет. Род продолжится. А остальное – блажь бесовская. Не бойся, это не очень больно.

Кузнец взялся за вновь накалившиеся докрасна ножницы, но Лука Томич остановил его и сказал:

– Я сам ему сделаю.

Тедька стянул штаны и зажмурил глаза.

Вдруг раздался страшный вопль. Мы заорали одновременно. Он – от боли, я – за компанию, от увиденного ужаса.

Кузнец выбежал на улицу. Но меня и след уже простыл.

Отплывали Асташевы уже затемно. Я провожал их один. Всех своих слуг они взяли с собой. Я до последнего не терял надежды, что Азиза отблагодарит меня, даст одну из карт воеводы с золотоносными месторождениями. Но она только чмокнула меня в щеку своими потрескавшимися губами и запрыгнула в струг. Иван крепко пожал мне руку и пронзил меня пристальным взглядом. Только ребятишки – Димка с Настеной – еще долго махали мне, пока струги не скрылись в темноте.

Полночи бродил я по опустевшему дому. Поднялся даже в святая святых, куда мне вход был запрещен, в воеводин терем. Но ничего интересного там не обнаружил. Такие же светелки, как и у меня. Только пыли меньше. Дышалось здесь легче, даже несмотря на беспорядок, оставленный собравшимися в спешке хозяевами. Комната Азизы не произвела на меня никакого впечатления. Ее запах прискучил мне за полтора года моего заточения. Дверь в комнату Бортэ я только открыл и тут же закрыл. Кровать, комод и голые стены. Даже зеркальца на стене не было. И здесь жила женщина! В старухину светелку я заглядывать не стал. Оттуда еще не выветрился дух смерти. Старая карга могла превратиться в привидение. С нее станет. Потом бегай от нее по всему дому. А я нечистой силы, признаться, очень опасаюсь. Зато в комнате Мари меня ждал сюрприз. Старшие жены то ли из вредности, то ли из лени не удосужились прихватить ее сундучок. В Тобольск моя ученица уехала налегке. Не думала, что навсегда.

Я трепещущими руками открыл хранилище ее вещей и стал с замиранием сердца перебирать ее гардероб. Я бережно раскладывал на полу ее одежду, предварительно обнюхивая каждую вещииу: платья, юбки, блузы, корсеты и даже самые интимные, самые сокровенные предметы ее туалета. И дурел от счастья.