Федор Метлицкий - Остров гуннов Страница 40

– А смерть?

– Это мучительный конец отпадения от близких, на самом дне отставленности от всего человеческого. Правда, там достигается окончательное успокоение, которого вы не хотите.

Я вдруг вспомнил, что о «заброшенности» и «бездомности» человеческого существа, «стоящего в просвете бытия», писал философ Хайдеггер. Претило только вылезшая из него змея национализма, в котором он увидел спасение от безликости и усредненности.

Толпа посторонних редела, кто-то проворчал, уходя:

– Вижте, чужденец заявляет чето чудное. Бог ще накаже.

Я осознал: никто не хочет, чтобы ограничили его желание жить, как хочет.

И ощутил тщетность моих слов. Увы, наверно только умножаю недоброжелателей.

– Но где страна, где есть такая близость, выплескивающая поэзию? – спасал положение Остромысл.

Я ободрился.

– Есть такая страна!

Наверно, так чувствовал себя Ленин, бросивший в лицо буржуям, что есть такая партия.

– Это моя родина, откуда я прибыл. Там, после самой страшной в истории войны, люди вдруг ощутили в себе весь ужас разрушения дома. И этот ужас сделал людей другими, они вспомнили, что любят один другого, и создали новый Общественный договор, основанный на понятиях любви, а не законах и запретах, вернее, воровских понятиях. Там никогда не забывают о чувстве бездомности, особенно после открытий других планет в галактиках, когда, не найдя там братьев по разуму, человечество ощутило свое одиночество во вселенной. У вас это выражается в неопределенном томлении.

Видимо, совсем забыл свою родину, в памяти осталось только самое прекрасное.

– Ти сам скоро умре! – вдруг крикнул кто-то сзади. На него стали оглядываться. Это был тип с глазами, глядящими в разные стороны, в фуфайке и с плеткой за поясом.

– Новый гунн! – закричал Остромысл. – Что тебе здесь нужно? Пошел отсюда!

Он вынул шпагу и кинулся за ним. Тот мгновенно исчез.

Я снова увидел темную силу, что вздымала во мне гнев и ненависть, не оставляя места для ласкового пламени.

В следующих беседах вокруг меня собирались только самые любопытные последователи, во главе с Остромыслом. Даже вечером, после бесед они сопровождали меня везде гурьбой, со шпагами на боку и в бордовых шапочках с пером и эмблемой Академии. Наверно, охраняли, узнав об угрозах мне «новых гуннов».

На мои беседы заходили мыслители – профессóре Академии, но они тоже сомневались в методе.

– Удивительно говоришь, – смущались они. – У нас это не привьется. Такими уродились.

29

Неясная тревога влекла меня узнать настроение в обществе.

Единственной связью с «элитой» был Савел. Он уже тяготился организацией «позоров» для проектора движущихся теней, словно ощутил, так сказать, позорность этого низкого жанра. Хотя равнодушие к гуннам позволяло ему изгаляться над ними. Я упросил Эдика пойти со мной, он терпеть не мог гламурные тусовки.

Элита собралась на свой привычный вечер у Либерала, снова набиравшего вес в обществе. Его хоромы неистребимо обрастали современной роскошью и гламурными безделушками – признак нобиля. Может быть, уже превзошли прежний богатый терем.

Страсть обустраивать свое жилище и украшать себя свойствен всем эпохам. Но гунны, как дикари, завороженно глядя на цветные бусы, ярче и свежее захвачены внешней красотой интерьера теремов, драгоценных камней, пушистых мехов, затейливых вышивок, в моем же продвинутом мире все это ушло в глубину, ибо мозг заполнился напряженной мыслью.

Здесь уже сидели «прогрессивно мыслящие» представители различных «органов», и даже левые депутаты парламента. Я кивнул напряженному профессóре Летописцу и старому знакомому – купцу с круглым щетинистым лицом, выражавшем беспокойное самодовольство.

Ужинали в просторной столовой, по средневековому освещенной странным светом цветных окон в виде роз. Богатая посуда напоминала старинные сервизы, оставшиеся под пеплом вулкана на прежнем пепелище.

– Что это за неопознанный объект, с которым вы разговаривали? – спрашивал Либерал, привычно пробуя в бокале вино из его подвала. – Это нас всех потрясло, даже изменило сознание.

Они считали свой остров центром земли, и были поражены.

– Ничего особенного, – отвечал я. – Это наша геологическая экспедиция, впервые увидела Остров.

– Това, което она ищет? – встревожился щетинистый купец, финансирующий строительство дворцов для богатых.

– Вы же слышали – они не хотят вмешиваться в диковинный для них уклад жизни. Мы знаем анклавы первобытных племен, затерянных в океане, они живут своей жизнью, но их ценят, как своеобразную ветвь цивилизации. Тем более оценят вас.

– Те ще прилетят отнова?

– Может быть.

Кажется, они воспринимали это событие не так, как я. Наверно, как бабки, спешащие к храму святой Матроны, жаждущие чуда исцеления. Или как угрозу небесной кары их жестокого Господа Мира, однажды погубившего их прежний Остров.

– А что за ай..?

– Айфон. Средство мгновенной связи со всем земным шаром.

Я вытащил из-под халата гаджет. Он пошел по рукам. Они двигали пальцами экран во все стороны, поражаясь меняющимся цветным картинкам. Это было такое изумление, словно увидели изображения космонавта в шлеме и атомного взрыва, найденные в пещерах десять тысяч лет назад.

Купец остановил глаза на мне.

– Мыслишь, ние полюбим иноземних? Не е случая, че один народ не покорял друга. Може, вие демони, посланные унищожить нас.

– И унесут тебя в небесный корабль, – ядовито ощерился Савел. – Разделают, чтобы найти по черепу твое место в цепочке развития человекообразных.

Я не знал, как разворошить тьму их веры в сказки о духах и демонах.

– Может, вы и во мне видите злого демона?

– Не е така, – сказал кто-то.

Купец, опрокинув в рот бокал гунновки, поморщился и спросил:

– А все же, че вие изграждаете? То е чудовище, кое то убьет нас конкуренцией.

Хмуро молчавший Эдик вдруг сорвался:

– Мы хотим показать кусочек неба свободы! Чтобы было яснее, куда уже приводила гуннов Великая Лань. Строим фаланстер, в котором живут свободные люди.

Купец воззрился на него маленькими бегающими глазками.

– Не знам, какво ще буде, но аз имам поручения на дворцы и терема за краем града. Така че, изграждайте свой собственный футур… тьфу! и аз буду успешным.

Он теперь не был настроен непримиримо. Мы поспособствовали его успеху: у него появились заказы на дачные участки за городом – неприступные крепости свободы со стенами метровой толщины.

– А чему вы научаете в Академии? – спросил учтивый зловещий голос. Я узнал члена комиссии по контролю. – Некие диспуты. Школяры обыкновенно придерживаются ереси.

Летописец мягко возмутился.

– Там, гдето мечи предков пробили тропу, ние боремся резким словом, а там, гдето войны наскоро справляли кровавую тризну, боремся мирными учениями. Гдето лес ереси и греха протянул свои бодливые ветви, там нашим усилием вырастет кедр веры, устремивший свой верх к звездам.

Он знал русский, но принципиально говорил на своем самовитом языке.

– Аквинат? – чмокнул губами Либерал.

– Да, так научили великие святые.

Речь Летописца меня вдохновила. Хотелось, чтобы они, наконец, поняли все благородство нашей цели.

– Мы учим самопознанию, деланию себя. Только личность может изменять мир.

– Кто нуждается в гнилом човеке с очилами? – жестко спросил Купец. – В клозет его!

Эдик снял очки и приподнялся, наверно, приняв это на свой счет. Я дернул его за рукав.

Савел посмотрел на купца, как на дебила.

– Может быть, личность, как говорит мой друг, и ничего не может в истории, но зато он свободен уйти в природу и размышлять.

– Размышляющий лучше понимает предание, – скромно сказал Летописец.

Зря мы затеяли этот разговор. Толщу эпохи не пробьешь. Я плюнул на их средневековый уровень и стал говорить открыто:

– Буду говорить вашим языком. Человек отпал от Бога, и его цель – приблизиться к Нему, стать совершенным, как сказано в Священной книге вашего жестокого Господа Мира. Поражает вера в эту метафору реальности, предугадавшую путь человечества, еще не расшифрованную наукой! Реальность, пусть в виде мифа, осознана еще в древности. Религия проложила дорогу человечеству, по которой ему идти. К этому только еще подходит антропологическая философия будущего.

– Ну, и что? – спросил Либерал.

– Человек отпал от Бога, и застрял между божественной близостью и выпадением из Эдема. Гунны привыкли жить в этой серой полосе, уйдя из бездомности и не придя к божественной любви. Когда людей было мало, они жались друг к другу перед демонами-убийцами природы, а когда размножились – прижатые разбились на семьи, и между этими кланами началась борьба.

– Мой дом – моя крепость! – бросил мимоходом купец, разделывая пальцами курицу. Видно, эта поговорка была здесь еще свежей. Либерал снисходительно сказал: