Марина Дяченко - Утопия Страница 42

Лидка сжала губы, отчего рот ее некрасиво, по-старушечьи, искривился. Она поспешно опустила голову: меньше всего ей хотелось, чтобы Рысюк видел ее уродство.

– Перспективное дело – это твой косноязычный глупый генерал?

– Косноязычие излечимо, – мягко сказал Зарудный. – А что до ума, то этот генерал умнее многих. Это очень мощный, волевой, перспективный человек. Надо только направить его в нужное… русло,

– И ты при нем кто же? – поинтересовалась Лидка с откровенной издевкой.

– Я при нем руководитель штаба, – ответил Рысюк, никак не реагируя на провокационный тон. – Сейчас мы выиграли депутатский мандат в городском совете. Через пару лет мы метим в мэры, а еще через годика четыре, сама понимаешь, в Президенты. Работы – вот так! – Рысюк провел ладонью поверх головы.

– Ты серьезно? – спросила Лидка, внимательно глядя в чашку с остывающим кофе.

– Более чем.

– Ты хочешь взять Зарудного… память Зарудного, наследие Зарудного… и хочешь пришить его к своему сомнительному знамени? Белыми нитками?

– «Мы вертимся, как белки в колесе, – негромко сказал Рысюк, – от цикла к циклу, и, кажется, нет выхода. Но, может быть, если апокалипсис – это колесо для белки, то Ворота – это большее, чем просто спасательный круг? Если апокалипсис – не испытание, то, может быть, Ворота – это и есть тест? Лабиринт для крысы? Нас много, но и Ворот много. Я готов с цифрами в руках доказать: Ворота возникают с расчетом на то, что живущие люди пройдут в них ВСЕ. Если не будут терять ни секунды. Если никто ни на мгновение не задержится, чтобы отпихнуть с дороги соседа… Но возможно ли это?»

– У тебя хорошая память, – медленно сказала Лидка, – но одно слово ты все-таки переврал. Не «это большее», а «нечто большее». Вот так.

Рысюк довольно улыбнулся.

– «Зачем поставлены Ворота? И что будет, если в один прекрасный день человечество пройдет в них с гордо поднятой головой, не медля, но и не торопясь, спеша поддержать любого, кто случайно оступится? Что будет, если это, несбыточное, однажды случится? Возможно, именно тогда цикл завершится и намордник будет снят… И человечество будет наконец развиваться. Развиваться, а не ходить по кругу, не раскручивать беличье колесо. Возможно, тот, кто поставил Ворота, сочтет, что ТЕПЕРЬ человечество достойно жизни без поводка…»

– К чему? – отрывисто спросила Лидка.

– К вопросу о белых нитках, – так же отрывисто отозвался Рысюк. – Наше знамя – естественная основа для идей Зарудного. Они, эти идеи, прирастут к нему безо всяких ниток.

– Прирастут к этому генералу?! – возмутилась Лидка.

– Не к генералу, а к знамени, – мягко поправил Рысюк. – Если тебе нравится выражаться столь высокопарно.

Лидка молчала.

– На самом деле, – еще мягче продолжал Рысюк, – речь идет об обществе, способном эвакуировать свое население без потерь. Без потерь – в Ворота. Без толкотни. Без давки. Вот так. И пей кофе, пока он не остыл.

Лидка взялась за чашку. Поставила ее на место.

– Игорь, а ты не хотел бы заняться делом? Пойти, например, на курсы учителей младших классов? Везде вон предлагают…

Рысюк улыбнулся:

– Кто знает, кто знает… Когда Слава будет дома? Чтобы я мог ему позвонить?

– Вряд ли Слава тебе поможет, – сказала Лидка холодно. – Спекуляции на имени отца давно вызывают у него аллергию.

– Хорошо, – Рысюк кротко кивнул. – Но, видишь ли, имя Андрея Зарудного не принадлежит исключительно Славке и не принадлежит тебе. Первым делом мы переиздадим его избранные сочинения, кроме того, наполовину готова книга воспоминаний «Мой муж Андрей Зарудный. Расстрелянная справедливость».

Лидка поперхнулась кофе.

– Что-о?!

– Твоя свекровь написала «рыбу». А так как стиль у нее поганый, эдакий сентиментальный канцелярит, то мы нашли литературного обработчика. Хочешь дам почитать?

– Это подло, Игорь, – сказала Лидка.

Рысюк поднялся. Подошел к ней, оперся о стол, так, что его глаза оказались рядом с Лидкиными, рядом и чуть выше:

– Почему? Почему подло? Чем такая книга хуже все той же мемориальной доски? Присвоить фамилию «Зарудная» для поступления в универ – правильно? А попытаться реально что-то сделать по наработкам Андрея – подло?

На виске у него билась жилка. Внешне Рысюк оставался спокойным, но Лидка поняла вдруг, что это спокойствие обманчиво.

– Я хотела заниматься наукой, – сказала Лидка сквозь зубы. – Я хотела стать его наследницей… понятно?

– Почему же не стала? – тихо спросил Рысюк.

– Потому что кризисная история – не наука! Это видимость, профанация! Это тупое собирание фактов, которых никто никогда не сможет осмыслить!

– Вот видишь! – Рысюк оттолкнулся от стола, отошел к низенькой, в коричневых потеках плите. – На этом поприще у тебя фиг чего вышло. Что не мешает тебе ревновать, когда на титул наследника претендует кто-то еще.

– Это неправда, – сказала Лидка безнадежно.

Рысюк вздохнул:

– Ты хочешь сказать, что Андрей Игоревич всю жизнь занимался видимостью, профанацией, лженаукой?

– Он занимался, – Лидка облизнула губы, – он занимался… Да одни выкладки по удельной демографической нагрузке, коэффициенту проходимости, популяционному сдвигу…

– Значит, ОН чего-то добился в кризисной истории, а ты – нет, и это основание объявлять ее лженаукой?

Лидке захотелось встать и уйти. Но это означало бы полное, катастрофическое поражение, поражение без права на реабилитацию, а потому она стиснула зубы и осталась сидеть.

– А ты не пробовала посмотреть на ту же проблему с другого конца? – тихо спросил Рысюк. – Не как работают Ворота и почему они так работают, а как сделать так, чтобы у входа не было давки?

Лидка смотрела в стол.

– Помнишь апокалипсис? – спросил Рысюк. – Свою сестру помнишь?

– Помолчи, – сказала Лидка шепотом.

– Каждый из нас – разумный человек, – сказал Рысюк. – Но когда мы собираемся вместе, мы не люди. Мы единое существо, тупое и совершенно бессовестное. Толпа.

Лидка с усилием проглотила комок в горле.

– И чем тут поможет твой генерал?

– Посмотрим, – вздохнул Рысюк. – Может быть, и ничем… Лид, прости мою бестактность. Ты отказалась от детей сознательно? Или медицинские проблемы?

Она встретилась с ним взглядом. И он пожал плечами, как бы извиняясь, вот такой, мол, я наглый урод.

– Сперва я не хотела, – сказала она, поражаясь собственной откровенности. – А потом… захотела. Цикл еще был. В то время еще вовсю рожали… Еще можно было успеть.

Рысюк кивнул:

– Понимаю…

– Что ты понимаешь? – взорвалась Лидка. – Что ты понимаешь?! У него старший сын сегодня в школу пошел, а еще есть две дочки от разных мам! Он щедрый был, скотина, бык-производитель… Всех покрыл, до кого дотянулся, всех оплодотворил, и совершенно бесплатно! И не бесконечный оказался, мешок с семенем, был, да весь вышел!

– Лида, – предостерегающе сказал Рысюк.

И Лидка поняла, что опозорена окончательно, и разревелась, опрокинув на стол чашку, и коричневая лужица растеклась по нечистой столешнице.

…Тогда, по возвращении из экспедиции, они пережили настоящий медовый месяц. Она поверила, что любит Славку. И наверное, она действительно его любила. «Мама! – кричал Славка Клавдии Васильевне. – У нас будет ребенок!» И Лидкина свекровь расцветала на глазах, звала Лидку дочкой и подсовывала ей орехи с медом…

Все кончилось, но не сразу. Надежда умирает последней, хотя лучше бы она сразу сдохла, эта надежда, чем так мучиться.

– …Так почему вы живете вместе? Зачем?

– Я к нему привыкла, – сказала Лидка, глотая слезы. – Привязалась… И я не представляю… куда идти. Дома… свои дела, там брат и племянница… И Янка вспоминается некстати… Там… совсем другое. И потом… я ведь в квартире Зарудного живу. Андрея Игоревича. Сижу за столом, где он сидел… я же до сих пор люблю его, Игорь, разве не видно?

– Видно, – сказал Рысюк. И положил ей руку на плечо.

Письменный стол завален был бумажным хламом. Лидка села на краешек стула, облокотилась, положив подбородок на сплетенные пальцы.

Вот разрозненные листы ее так и не состоявшейся диссертации. Собрать, сложить, свернуть трубочкой, аккуратно засунуть в корзину.

Вот какие-то Славкины записи – пусть разбирается сам. Сгрести и положить в ящик, высвобождая кусочек оргстекла, а под ним – ухо и часть щеки.

Стопка журналов – переложить на шкаф. Стеклянное окошко стало шире, проглянул смеющийся глаз.

Сдвинуть в сторону старую вычислюху, убрать газеты, провести по столу ладонями, стирая пыль. Вот он, весь. Улыбается, как ни в чем не бывало.

Щелкнула входная дверь. Лидка тяжело вздохнула, опустила подбородок на сплетенные пальцы. Поперек оргстекла тянулась царапина, и потому казалось, что у Зарудного-старшего на скуле белый шрам.