Наталья Лебедева - Племенной скот Страница 43

– А чего ж отпустила? – Алена говорила тихо, чуть улыбаясь, и столько достоинства было в ее словах, что Лариса едва не задохнулась. Она хотела выкрикнуть, что дело в ребенке, но инстинкт более мощный, чем ее ярость, заставил смолчать.

– Если я так сделала, значит, так мне было надо, – ответила она. – Значит, у меня были причины для того, чтобы он был с тобой… какое-то время.

Алена ответила ей внимательным взглядом, а потом сказала – веско, словно читала приговор:

– Так кто же из нас, по-твоему, жена: та, кто любит сильнее жизни, или та, кто душой человеческой торгует, швыряет ее туда-сюда, будто шелудивый пес – рваную тряпку?

Ощущая, как ее начинает бить крупная дрожь, словно тысячи болящих сердец выросли у нее на теле, Лариса глядела на Алену.

– Если бы, – продолжила та, – только увидеть мне его, он бы ушел от тебя. Ушел бы, не спросив, отпускаешь ты или нет. Потому что я – настоящая, а ты – навь.

Лариса ушла. Она пошла по улице, сказав шоферу, что его услуги сегодня больше не нужны. Она шла, и каждый шаг был, словно молоточек, забивающий клинья. И эти клинья вышибали из головы Аленины слова. К концу аллеи Ларисе стало казаться, что не было никакого разговора, что все сказанное было неважно. Алена представлялась ей теперь бесформенным кулем, набитым тряпками и ветошью, бесформенным и мягким. Но там, в самой середине куля, было самое ценное, и забрать его сейчас не представлялось возможным. Лариса шла и думала о том, что у нее наконец будет ребенок. Мысли эти были как сон наяву. Она смотрела на густые кроны деревьев, а видела мягкий огромный мешок, из которого выпирали свернутые как попало тряпки. Видела длинный нож в своих руках и с наслаждением вонзала самый его кончик в плотную ткань. Под нажатием лезвия с легким хрустом начинали лопаться серо-бежевые нити. Показался уголок ярко-зеленой тряпки, потом другой – розовый, потом, переваливаясь через край, лоскуты и отрезы хлынули ручьем. Лариса запустила руки внутрь – туда, где виднелось что-то плотное и розовое, над чем плавно колыхалась нежно-оливковая шелковая ткань в восточных огурцах. Она достала это розовое не глядя, одними руками ощущая его невозможную, страшную для сердца ценность, и завернула в «огурцы». Мешок остался лежать на земле. Свободной рукой Лариса принялась запихивать в мешок вывалившиеся тряпки: на сей раз скорее из сострадания, чем из брезгливости. Потом она подняла его и, открыв дверь, вышвырнула наружу, в февральскую метель. Мешок остался лежать на снегу, приподнимая набитый тряпками зад и приникнув к земле опустевшей горловиной, словно вытянутыми плоскими губами. Снег быстро заносил его, и вскоре Лариса видела только самый верх мешка, да и тот в темноте казался просто темным неровным пятном.

Лариса очнулась: перед ней была дверь ее дома. А когда она подняла руку, чтобы открыть ее, то заметила вдруг, что рукав летнего светло-розового пиджака испачкан серой пылью. «Как же я так шла?» – рассеянно подумала Лариса и тут же, как только пятно исчезло из поля ее зрения, забыла свою эту мысль.

В квартире было прохладно и чисто. И удручающе пусто.

Андрей был на работе, и Лариса вдруг представила, что почувствовала бы, если бы стерильная эта чистота не разбавлялась по вечерам его шумным присутствием. Ей стало тоскливо, а потом всплыло вдруг в памяти слово: «Продала…» Оно гудело в голове, то приближаясь, то удаляясь, становясь тише и громче, дробясь многократным эхом; оно мерцало как привидение, плывущее по темным коридорам заброшенного замка. И Лариса вдруг подумала: «Неужели я и вправду его продала – продала за право получить ребенка?» Она легла на диван, поджала колени к груди и лежала так, не закрывая глаз, прислушиваясь к звенящему в голове слову.

В тот же день Алену впервые вывели гулять. За ней зашла молодая симпатичная медсестра Марина, чуть более разговорчивая и улыбчивая, чем все остальные.

– Здравствуйте, Алена, – сказала она. – Врач разрешил вам прогулки. Пойдемте?

Алена с радостью согласилась. Она думала, что пойдет по улицам незнакомого города и, может быть, совершенно случайно в толпе встретит наконец Финиста. Она быстро переоделась и плеснула себе в лицо водой, что текла ручейком в умывальне, стоило только протянуть руки. Там же, в умывальне, висело большое зеркало. О таких вещах Алена слышала и прежде, но тут увидела его впервые – слишком дорогая была штука, и отец на нее ни за что бы не разорился. Сегодня она задержалась перед зеркалом чуть дольше обычного: рассмотрела себя, пригладила волосы влажной рукой. Ее постригли, убрав неровно торчащие пряди, но теперь она казалась себе мальчиком, сама себя не узнавала и стыдилась себя в этом обличье. Кроме того, лицо ее похудело, под глазами от пережитого и от постоянного сидения в комнате залегли желто-серые тени. Конечно, она была сейчас в сто раз хуже и некрасивее, чем навья-Лариса, приходилось это признать. «Хотя, – думала Алена, – кто ее знает, что там у нее под этой красотой? Может быть, рога, или копыта на ногах, или усы с бородой. Кто ее разберет?»

Она вышла из комнаты вслед за Мариной. Та повела ее по коридору – серому, слабо освещенному, будто сложенному из камня. Однако, как ни вела Алена рукой по стене, так и не смогла нащупать стыков между каменными глыбами и с замиранием сердца поняла, что все эти ходы и комнаты высечены в огромной скале.

Затем они поднялись вверх по десяти широким и невысоким ступеням, и Марина распахнула перед Аленой дверь. В лицо ей ударил воздух, холодный для жаркого июльского дня, и глаза ее ослепли от яркого солнца. Ведомая услужливой Мариной под руку, она сделала вперед шаг, другой, потом привыкла, перестала щуриться, взглянула вперед и увидела облако – так близко, как не видела никогда. Казалось, до облака можно дотронуться рукой и оторвать клок от его пушистого бока.

Алена вскрикнула и вцепилась в Марину остро и цепко, как вцепляется сокол в перчатку сокольничего. Ей казалось, что земля плывет у нее под ногами, что хрустальная скала кренится, а она сама соскальзывает и падает в гущу летящих над землей облаков.

– Что вы?! Вам плохо? – спросила, подхватывая ее, Марина.

– Ой, боюсь, – хватаясь за сердце, сказала Алена, – что упаду я с этого чертова облака.

– Мы не на облаке.

– Да? – Алена сомневалась, верить ли словам. – А что же так высоко?

– Это такой дом. Просто очень высокий дом, – Марина уговаривала ее, как ребенка. – Он очень прочный и никогда не упадет. Посмотрите: вокруг такие же дома, и они не падают.

Алена огляделась и увидела то же, что видела и из своего окна: только там это было в обрамлении толстых стен, за паутиной тонкой занавески и казалось придуманным, как нарисованная картинка. Тут же, с ветром, с облаками, с запахами и звуками, картинка ожила. Но Алена потихоньку привыкала: в последнее время она привыкла привыкать.

Она рассмотрела широкие каменные перила, отделяющие площадку от бездны внизу; три стены, окружавшие ее с других сторон; скамейки, креслица и столики, разбросанные там и тут среди густой зелени. Маленькие деревья, пышные кусты и яркие цветы росли здесь в больших ящиках, в которые была насыпана черная, жирная, плодородная земля. Из ниш в стене свисали плакучие плети красивых растений: среди густой зелени виднелись темно-розовые цветки с длинными рыльцами. Стену оплел сочный плющ.

– Тут вы можете гулять, – сказала Марина. – Если надо, позовите меня, – и она указала на красную пуговку, которую нужно было тронуть пальцем. Алена уже делала так в своей комнате.

– А что делать-то тут? – спросила Алена.

– Как что? – переспросила Марина. – Гуляйте, ходите взад-вперед, смотрите на город, дышите воздухом. Вам сейчас это полезно – как можно больше гулять.

Алена развела руками.

– Но я так не умею, – сказала она. – Уж вы меня сразу с облака сбросьте, а безделье мне и в комнате надоело. Может быть, что-то надо. Может быть, полить иль там прополоть? Ведь за садом кто-то да ухаживает. Пусть я ему буду в помощь.

Марина сочувственно улыбнулась:

– Боюсь, он сам ухаживает за собой. Вот, – она вынула из ближайшего ящика что-то маленькое и блестящее, – эта штучка следит, чтобы растению всего хватало. Уничтожает семена сорняков и дает сигнал поливальной машине и машине, подающей подкормку. Она же включает опрыскивание листьев, для каждого растения свой режим. Извините, Алена.

– Ну, может, пол надо помыть? Столы протереть?

– Нет, простите. Ничего этого мы сами не делаем.

– Но что же тогда?

– А вы посмотрите телевизор. Хотите, я вынесу его сюда?

– Ой, нет, не приведи господь еще раз увидеть. Боюсь его до жути!

– А книжку почитать? Или вы не умеете?

– Читать? Умею, как же. Только мне уже давали книжку. Да там такое понаписано, что читать прямо стыдно! Вот если бы Священное Писание или жития святых…