Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 45

— Возможно, это для него будет лучший выход.

— Что ты говоришь, Женя! А я? Все эти годы жду, работаю, дышу им! И чтобы он покинул меня навсегда?! Чтобы встретил другую Изидору, влюбился и остался там?! Здесь, я знаю, он, уехав на Кавказ, на Дальний Восток, в Украину, всегда вернется и придет ко мне!

— Но ведь ты не одна… Влюбись! Или не влюбись, но выйди замуж, роди ребенка, заживи своей жизнью! Не будь все время в тени Есенина, ожидая, как собачка, когда он позовет. Помнишь, как Яна говорила: «уж не девочки мы и не сырые?»

— Женечка, я отвечу тебе словами Блока:

А душа моя — той любовью полна,И минуты с другими отравлены мне…

Пойми, изменяя Сергею физически, я оставалась ему верна. Всегда избегала любви людей, которые могли быть мне интересны. Избегала подсознательно. Брала только теплоту и ласку, которые мне были нужны, как воздух. «А теперь, как глаза закрою…»[18] Сейчас уже не сумею заслониться чем-нибудь подставным. Раньше в этом было ощущение новизны, а сейчас скучно все это. Невыносимое такое, ненастоящее! А настоящее — «блуждающий огонь», и плохо мне. Женя, ты знаешь, он уехал с Соней, внучкой Льва Толстого… А меня не позвал… Говорит, что я нужна здесь, у меня хорошо получается двигать его произведения… Словно верная собака, ожидающая возвращения хозяина… Я к Соне не ревную. У нее только и есть, что имя деда. В этот раз обещался ненадолго, летом приедет. — Галя поднялась, посмотрела на часы. — Мне пора, Женя.

— Галя, а с Сережей все же поговори, когда приедет. Может, ему в самом деле лучше уехать за границу, а со временем многое может измениться. Да и ты поберегись… Подумай о том, что я сказала. Бабочки летят на огонь и сгорают. Любовь — тот же огонь. Прощай.

Галя ушла. Женя осталась одна, и в голове снова пронеслись видения: незнакомые люди, мертвый Есенин, которого никак не могут подвесить на трубе, маленький аккуратный человек, шепчущий: «Прости, Сережа, видит Бог, я этого не хотел», зимнее кладбище, револьвер и финка, воткнутая в могилу. Она тряхнула головой.

«Как бы я хотела, чтобы все это оказалось неправдой», — подумала Женя, подготовила три конверта, потом, подумав, добавила еще один. Сверху каждого из листов, исписанных крупным, немного небрежным почерком, написала одну из четырех фамилий: Есенин, Бениславская, Блюмкин, Барченко. Внизу поставила дату видений: 27 марта 1925 года.

Когда Женя вышла на работу, ее поразило уныние, в котором пребывали все сотрудники, не говоря уже о Барченко — тот находился в глубочайшей депрессии, что было для него необычно, по крайней мере за те годы, которые они были знакомы.

— Что случилось, почему похоронное настроение? — спросила она Валеру, фотографа в лаборатории.

— Женька, ты ничего не знаешь, как раз болела! Тут такой тарарам происходил… Одним словом, экспедиция на Тибет отменяется.

— Почему?!

— По секрету расскажу, что удалось узнать, ведь из Александра Васильевича лишнего слова не вытянешь. Все уже было договорено, Чичерин[19], как ты знаешь, дал «добро» на экспедицию, деньги выделены, я новое фотографическое оборудование присмотрел. Как вдруг вмешивается Трилиссер, начальник иностранного отдела ГПУ: почему, мол, его обошли, не согласовали с ним предстоящую экспедицию, так как у него свои планы на этот счет? Зачем выбрасывать большие деньги, не рассчитывая на положительный результат, ведь силами его отдела все можно сделать гораздо дешевле, а потом уже посылать столь многочисленную экспедицию? Крутится бодяга, Глеб Иванович Бокий использует все свои связи, но только напрасно. Экспедиция отложена на неопределенный срок, Барченко в шоке. Он считал экспедицию в Тибет, на поиски Шамбалы, главным событием в своей жизни…

Женя села за стол, у нее тряслись руки от волнения. Ганина не спасла, а Барченко предала, уничтожив все, к чему он стремился: найти легендарную страну Шамбалу, укрывшуюся под защитой седых горных вершин! Блюмкин очередной раз ее использовал и выбросил! Как она могла не догадаться, что таким людям, как Блюмкин, доверять нельзя! Это было вполне в его духе: узнать маршрут экспедиции, который Барченко, по крохам собирая информацию, разрабатывал годами, и самому им воспользоваться, а экспедицию «зарубить». Понятно, зачем ему это, — он надеется вернуться героем!

Женя встала и решительно направилась в кабинет Барченко. С каждым шагом уверенность улетучивалась, на смену ей пришел страх, желание скрыть свой позор, свое предательство. Открыла дверь и на ватных ногах вошла. Александр Васильевич пытливо посмотрел на нее сквозь стекла очков без оправы.

— Здравствуй. Женя. Хорошо, что выздоровела. Принесла?

— Да. Четыре письма.

— Клади их на стол, сейчас вызовем свидетелей. Позови, пожалуйста, Валерия.

Женя вышла из кабинета, ругая себя в душе, что не смогла набраться храбрости и сбросить камень, который лежал у нее на сердце, не давая свободно вздохнуть.

— Валерий, — сказал Барченко. — Пригласи кого-нибудь из соседнего отдела. Нам нужен понятой.

Через пять минут Валерий привел шифровальщика Дмитрия Никодимыча — пожилого, худого, в пенсне и жилетке, похожего на учителя гимназии и всем своим видом олицетворяющего прошлое.

— Товарищи, — серьезно сказал Барченко. — Сейчас в вашем присутствии при помощи этого старинного перстня мы запечатаем письма сургучом. Письма и перстень спрячем в сейфе. Он закрывается и открывается двумя ключами одновременно. Ключи есть лишь в одном экземпляре. Один отдадим Дмитрию Никодимычу, а второй Жене, так как она волнуется, чтобы никому до поры до времени не стало известно содержимое писем. Вкратце скажу: в этих письмах изложены события, которые должны произойти в будущем, причем в деталях. Приступаем.

Вскоре все было закончено, и Женя получила большой тяжелый ключ, который не спрячешь в кармашек платья, только в сумочку.

— Все, товарищи, свободны. — Барченко склонился над столом, разбирая бумаги. Женя подождала, когда все вышли и подошла поближе. Он поднял голову. — Женя, у тебя что-то еще?

— Да, Александр Васильевич, — чувствуя, что падает в пропасть, ответила она. — Я предала вас! Из-за меня сорвалась экспедиция в Тибет. Копию материалов, которые вы хранили, в том числе и маршрут, я передала Блюмкину. Если позволите, я расскажу, как все произошло, хотя мне нет прощения. Готова понести любое наказание. Понимаю, что в лаборатории мне больше не работать.

— Присаживайся и рассказывай, — хмуро бросил Барченко. Когда Женя закончила, он сказал: — Когда стало известно, что экспедиция сорвалась, Глеб Иванович сразу высказал предположение, что в лаборатории поработал предатель. Он без труда вычислил тебя и, хотя я всячески доказывал, что этого не может быть, похоже, остался при своем мнении. Ладно, иди работать.

— Вы меня оставляете в числе сотрудников?!

— Да. Тебя можно понять. В твоем поступке не было корысти. ты хотела спасти человека. К сожалению, это не удалось. О моральном аспекте не будем говорить… Все это должно остаться в тайне, огласка не нужна ни тебе, ни мне.

— Александр Васильевич, вы… святой! — с чувством произнесла Женя. — А мне так стыдно… Я просто дрянь.

— Ладно, я тебя прощаю… Иди работай. Экспедиция только отложена. Это не значит, что она никогда не случится. Вот только Блюмкину, если он в самом деле отправился по переданному тобой маршруту, не повезло — он не найдет Шамбалы. По предложению Глеба Ивановича настоящий маршрут хранился у меня, а тот, с которым работали вы, значительно расходился с ним. Все, иди. Мне надо работать. — И не ожидая, пока Женя выйдет из кабинета, он углубился в бумаги.

В середине лета вечером в комнату Жени, словно фурия, ворвалась Галя Бениславская. Из ее чудных голубых глаз, всегда добрых и внимательных, чуть ли не сыпались искры. От нее попахивало вином и сумасшествием.

Женя только что уложила Анюту и с беспокойством посмотрела на подругу, не без оснований полагая, что та вряд ли будет вести себя тихо.

Галя, войдя, продекламировала стихи Блока:

О, как я был богат когда-то,Да все — не стоит пятака:Вражда, любовь, молва и злато,А пуще — смертная тоска.Она достала из сумки и поставила на стол бутылку сладкого грузинского вина.— Галя, пожалуйста, тише, а то разбудишь Анюту и она не даст нам поговорить, — попросила Женя.

— Женя, давай выпьем. Говорят, горе вином не зальешь, но ведь у других получается?

Женя достала стаканы, и Галя налила вино.

— Галя, что случилось? Я тебя такой никогда не видела.

— Сергей хам! — Галя понизила голос, но чувства рвались из груди, и от этого казалось, что она шипит. — Под внешним лоском, под видимым благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, чем с простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, не была бы убита моя вера в него. А чем теперь он отличается от Приблудного? Такое же ничтожество! Так же атрофировано элементарное чувство порядочности! Он это искусно скрывает, но в гневе оно прорвалось.