Тимур Пулатов - Черепаха Тарази Страница 45

Хатун, устыдившись, молча вышла из комнаты и вместе с братом стала спускаться к воротам.

— Не смейте ее сюда приглашать! — вдруг переменился Тарази и закричал, чтобы скрыть сострадание к несчастной Хатун, ибо знал он, какой удар готовит ей судьба и как тяжело она будет его переживать. — Порядочная и скромная женщина не должна заходить в дом к мужчине, вы это знаете?! А жениться я вам разрешу только после… если, конечно, — не договорил он, ибо не знал, как поубедительнее выразиться. — А пока ведите себя с ней сдержанно! Иначе все наши труды полетят к чертям!

Тарази устало опустился на кровать Бессаза и стал смотреть на него растерянным взглядом. Бессаз в беспокойстве даже пощупал свое лицо, думая, не заметил ли Тарази какие-нибудь изменения к худшему…

— Вы жестоки, — вдруг резко возразил Бессаз. — Я столько времени нахожусь здесь… одни лишь унижения… вы лишаете меня даже маленькой радости…

Тарази почему-то смутили его слова, будто Бессаз уличил его в чем-то постыдном, недозволенном, и тихо сказал:

— А мне разве не хочется этих маленьких радостей? Я как вдовец при живой жене и детях… вынужден скитаться… Вот вы — кем бы вы ни были человеком… черепахой… даже самое маленькое насекомое порхает, машет крылышками, чувствуя дуновения жизни… А я бродяга… отовсюду отторгнутый… Ладно! — махнул рукой Тарази, но, разволновавшись, стал расхаживать взад-вперед по комнате. — Пока у меня нет уверенности в вашем выздоровлении… Зачем же вы даете Хатун надежду? Мы всегда кого-то обманываем, я не говорю. — умышленно. Из слабости, из эгоизма, из ложных мечтаний. Но в итоге-то остаемся обманутыми сами… Вам хочется женщину, и вы стараетесь, не думая, что с ней будет потом. — Тарази остановился посреди комнаты и, скрестив руки на груди, мрачно уставился на Бессаза: Что будет с Хатун, если вы опять… Ведь она не в том уже возрасте и не из тех женщин, которые проглотят досаду и завтра повернутся к другому мужчине. Вы не подумали, что… — Тарази не договорил и вдруг обнял Бессаза за плечи, да с такой теплотой и сочувствием, что Бессаз невольно поежился, не ожидая такого прилива чувств от всегда замкнутого, холодного на вид человека. — И я потеряю все… Вся моя жизнь окажется одной большой ошибкой… хотя и ошибкой свободного человека. Ради этой свободы я потерял семью, друзей, родину… И если я проиграю самое главное — свою свободу, жизнь, тогда и мой орел прилетит… И со мной случится танасух… В этом смысле вам повезло больше — вы испытали это странное чувство раньше — и боль ваша притупилась… Мой же танасух впереди… хотя для вас это не утешение.

Столь искренне Тарази никогда не говорил с ним, и Бессаз не знал, что отвечать от растерянности. Думал Бессаз: все, что сейчас ответит, покажется банальным, неубедительным, ибо раскрылась перед ним такая душа — и увидел Бессаз, как велико ее страдание… не было в ней корысти, мелкого тщеславия… заблудшая душа.

«Он ведь как тот прикованный… Тоже посягнувший… чтобы сделать как лучше… но тоже наказанный», — вдруг подумал Бессаз и почему-то вспомнил пустырь, где они с Тарази впервые встретились.

Мучился ли Бессаз-черепаха вот так, как мучается сейчас Тарази? Все чувства пережил он тогда, на пустыре, когда пытались поймать его сетями, и страх, и изумление, если узнавал в толпе кого-нибудь из знакомых, соседей и старшего судью — своего начальника. Маленький толстяк, он стоял, покусывая кончик уса, и давал приказания, нелепые и бессмысленные, вроде: «Копайте рвы и окружайте чудовище водой, чтобы оно захлебнулось», «Соберите псов из окрестных деревень, и они отгрызут ему хвост», «Смотрите, чтобы чудовище не побежало по улицам, неся заразу. Не спастись нам тогда от чумы», «А вы, двое, что ковыряете в зубах, ступайте в город и узнайте, в каком доме произошло колдовство…» Все это говорил старший судья — человек нравственный, который, напутствуя Бессаза перед его первым делом, запрещал брать взятки, хотя и предупредил, что если вдруг мошенники сумели незаметно сунуть ему деньги под седло лошади или за пояс плаща, то, не возмутившись, надо привезти деньги в город, чтобы вместе решить, что с деньгами делать…

Потом, топая за лошадью Тарази в пустыне, черепаха стала привыкать к своему облику и смирилась с тем, что придется жить ей где-нибудь в норе и другие черепахи так и не узнают ее тайны…

— Но я могу все же надеяться? — робко молвил Бессаз. И еще хотел что-то сказать, может оправдаться, но прибежал, запыхавшись, Абитай, чтобы пожаловаться Тарази на Фарруха. Перед грозным взглядом Тарази никто не устоит, думал он, все другие уже пробовали одернуть плута, бродившего возле дома.

— Я вышел, но мошенник появился неожиданно и выбил у меня из рук саблю. И бросил в сад, и стоит и корчит поганые рожи из-за дерева, взахлеб рассказывал Абитай. — Саблю я отнял, но он требует, чтобы его впустили в дом и накормили. Такого нахала, Тарази-хан, я вижу впервые.

— О ком это вы?

— Фаррух… тот, который принял вас в постоялом дворе, — грустно улыбнулся Бессаз. — Сейчас он бродит вокруг дома…

— С Майрой, — уточнил Абитай и для убедительности поднял вверх указательный палец.

— Что ж, впустите его, — заинтересовался Тарази.

Абитай бросился исполнять его приказ, а Тарази в нетерпении вошел в коридор. И пока спускался по лестнице, Абитай успел переговорить с Фаррухом и уже возвращался назад в дом.

— Разбойник! — в сердцах выругался Абитай. — Он настаивал, чтобы его впустили в дом, теперь отказывается… Он издевается над нами! Я его стыдил: как можно пользоваться слабостью человека и заниматься вымогательством? Давайте, Тарази-хан, я заберу на недельки две Бессаза в деревню к отцу. Там он развеется, успокоится, не то, боюсь, с ним может снова приключиться что-нибудь гадкое. Фаррух не отстанет, пока не исполнит свой подлый замысел…

Тарази, стоя на лестнице, выслушал Абитая и пошел к воротам; Абитай поспешил открыть их.

Тарази, прищурившись, посмотрел по сторонам и успел заметить, как двое спрятались за валуном. Тарази усмехнулся: вспомнил, как он и Фаррух прятались друг от друга на постоялом дворе. Это взбудоражило его, настроило на игривый, юмористический лад, и он побежал вдруг, чтобы притаиться за другим валуном. Потом выглянул и увидел, что Фаррух с Майрой бегут направо к серому валуну, но не успели они залечь там, как Тарази уже встал из-за своего укрытия и бросился к валуну, откуда выбежали вымогатели. Так, то выглядывая, то снова прячась, перебегали они от левого обрыва холма к правому, а Абитай, с открытым ртом наблюдавший за этим, ничего не мог понять.

Только Бессазу, наблюдавшему за всей этой картиной сверху, было видно, как теснит Тарази, шаг за шагом, Фарруха и Майру к обрыву, по строго продуманному, как в шахматной игре, плану.

И вот, когда Фаррух был прижат к самому спуску, он перестал прятаться и, тяжело дыша, сел рядом с Майрой на камень, готовый в любую минуту продолжать бегство.

— А, господин слуга, — приветствовал его Тарази, — приятно снова видеть вас, да еще с такой женщиной. Чем могу быть теперь полезен? — И сделал шаг в их сторону.

Фаррух вскочил и, отступив ровно на шаг, снова сел, дыша ртом. Он грубо потянул к себе Майру, боясь, что она зазевается и будет поймана Тарази.

— Какие новости? По-прежнему ли сердятся ваши посетители, вспоминая, как я въехал в ваш двор с клеткой? А господин судья, он все еще осматривает дыру в комнате пропавшего Бессаза или удовлетворен вашими ложными показаниями? — спрашивал Тарази язвительным тоном, и видно было, что ему не так-то противно вспоминать тот далекий день.

Он сделал движение, будто желая шагнуть к нему, и Фаррух поспешно отодвинулся назад и с тоской глянул на крутой спуск, куда можно было свалиться, сделав неосторожное движение. Испугавшись, он встал и, признавая себя побежденным в хитроумных бегах — от валуна к валуну, — побрел вниз, часто оглядываясь.

Только раз он остановился и прокричал Тарази фразу, видимо услышанную когда-то от имама своей деревушки:

— А вы… вы лучше подумайте о спасении своей души, — и побежал что есть силы, увлекая за собой Майру.

Тарази поморщился, и, хотя слова Фарруха не могли иметь к нему прямого отношения и были сказаны им скорее для красного словца, они почему-то задели тестудолога, и он долго смотрел вымогателям вслед.

— Я забочусь… черт побери, — пробормотал он, огорченный тем, что выражение слуги задело его.

Рядом кашлянул Абитай. Он с уважением глянул в лицо Тарази — ведь до сего дня он думал о тестудологе как о человеке, не вмешивающемся в то, что делается вокруг, думающем только о своих ученых делах.

— Теперь он сюда и носа не сунет, ей-богу… Ловко же вы заморочили плуту голову, перебегая от валуна к валуну и прижимая его к обрыву…

Абитай хотел еще что-то сказать, но Тарази кивнул, прощаясь с ним на сегодня, и заторопился обратно к дому.