Михаил Попов - Плерома Страница 46

Сели на лавки.

Тихон Савельевич погладил пухлыми ладонями обширные колени. Иван Антонович тихонько постучал кончиком мундштука в передние зубы.

Помолчали, не глядя друг на друга. Сколько раз, сколько сотен раз разыгрывавшаяся сцена. Только сегодня

Иван Антонович пришел за другим. Не будет сегодня молчаливого сидения друг напротив друга. Он судорожно втянул воздух из холодной трубки и начал.

— А хотите, Тихон Савельевич, я расскажу вам, над чем я теперь работаю.

Хозяин, скорей всего, ждал разговора, но все же вздрогнул. Все же за долгие-долгие годы привык к совместному молчанию.

— Я занят пастишем «Трех толстяков», если вы еще помните, что это такое, и если знаете, что такое пастиш. Сказка Олеши заканчивается победой, вернее поражением толстяков. И я подумал — было бы интересно проследить, что произошло с ними и с революционным городом после успешного бунта. Диктатором, разумеется, становится Просперо, Тибулл министр обороны, Суок отдают культуру. Толстяков, само собой, не казнят, а заточают в крепость, где держали Просперо и они там быстро теряют в весе. Углекопы на время угомонились. Доктор Арнери за заслуги перед революционным народом получает титул «Друг отечества». Но через самое короткое время выясняется, что жизнь стала не лучше, а хуже. Просперо, оказывается, лопает не за троих, а за девятерых, на том основании, что намучался в тюрьме. Тибулл набрал себе шайку из бывших оборванцев, и они терроризируют город на том основании, что натерпелись в прежней жизни. Суок из всей культуры признает одну только эксцентрику, самый пошлый цирк, и крутит бесконечные романы, на том основании, что погиб у нее на руках наследник Тутти, с которым у нее возникла на самом излете его жизни душевная близость.

И вот через какое-то время является слух, что этот самый наследник совсем не погиб, а выжил и где-то скрывается, и вот-вот придет получить то, что ему положено по рождению. Злой полковник-убийца возглавляет заговор рояллистов, цинично апеллируя к пролитой крови ребенка. Я еще не придумал, что мне сделать с бывшими толстяками, которые превратились в еле ходячие тени. По сути, ведь это царская семья. Может, дать Просперо умертвить их, как это обычно у нас делается, а то ведь можно и выше сыграть. Толстяков ведь трое, и…

Тихон Савельевич неприязненно вздохнул.

— Я его тоже не нашел.

С Ивана Антоновича тут же слетел ненужный кураж, и он резко наклонился вперед.

— Вы были везде? И в Сибири, и на Каспии, и в Бирюлево?

Хозяин отрицательно покачал головой.

— Я никуда не ездил. Это не понадобилось. Сейчас объясню. Не скрою, тоже пописываю на досуге. Сочиняю очерки о хороших людях. О прогрессивных воскресителях, о беззаветных поисковиках, о простых садовниках, ну и так далее. В общем и целом это приносит мне не меньше, чем ваши визиты в рамках четвертой основной программы.

Не удержался, чтобы уесть. Иван Антонович решил пропустить шпильку мимо ушей.

— На этой почве у меня составилась дружба с одним чиновником из отдела информации в Лазарете. Он дал мне временный допуск в райскую картотеку.

— И вы просмотрели все Эдемы?

Бандалетов мрачно и солидно кивнул.

— По всему миру?

— Это не так уж много народу, как кажется. Отсеиваешь женщин, детей, стариков, негров, китайцев и еще там примерно полтораста категорий, остальное можно просмотреть за полдня. Я подумал, если мы еще тогда, в самом начале не нашли его в тех трех точках, это значит, он отлеживался в какой-нибудь четвертой точке, или четыр надцатой, или тысячной.

Иван Антонович взволнованно вздохнул.

— И что?

— И ничего.

— Его нет в Эдеме?

Крафт откинулся на спинку лавки, жестко жуя мундштук.

— Хорошо, пусть его нет в Эдемских Лазаретах, но ведь мог же он воскреснуть обычным путем. Чин чином, и по закону и по порядку, где-нибудь в Моршанске или Чите. Дал найти себя вместе со своим, каким-нибудь дневником, с пачкой стихов.

Хозяин дома грустно покивал.

— Это я проверил сразу, потому что это проверяется еще более элементарно.

— Да-а?

— Набираете имя и фамилию — не воскрешался ли такой-то в последнее время?

Иван Антонович поморщился, ему стало неудобно, ведь, в самом деле, проще просто не бывает. Мог бы и сам… а то опять очки в зачет толстяку. Но тут же явилась мысль:

— А не мог он, очнувшись, заблокировать информацию о себе? Чтобы до нее нельзя было добраться ни через какую программу?

— Только теоретически. Это все равно, если бы грудной младенец вдруг решил постичь алгебру, еще лежа в колыбели, и постиг. Представляете, он лежит, опутанный шлангами и проводами, даже не понимая, где и когда находится, и тут ему вдруг придет охота шутить над старыми друзьями. До этого ли ему?

— А вдруг он все предвидел. Ну не все, а в общих чертах, он ведь что-то обещал сочинить про конец света, помните. Допустим, что для него Плерома не шок.

Тихон Савельич развел толстыми руками.

— Я уж и не помню, что он там обещал сочинить и упоминался ли там какой-то конец света.

— Вроде бы было… конец света, суд. Страшный.

— Ну не знаю, тогда он не человек, а какой-то монстр. Сказать по правде — всего лишь очень способный выпивоха и бабник.

Иван Антонович помял виски длинными пальцами.

— Да, пожалуй, да, мы его демонизируем. И прежде пре увеличивали, как мне кажется, его чрезвычайность, и теперь.

— В том-то и дело. Я, например, думаю, как он мог внушить, неподвижный и слабый, вышколенным работниками того Лазарета, в котором он воскрес, что они должны ради него произвести диверсию в базовом программном обеспечении. Иван Антонович сунул трубу в карман.

— А вдруг он не слабый, не неподвижный. Вдруг он уже месяц назад воскрес, сил набрался, и только теперь о нас вспомнил. Тихон Савельич немного посопел, потом хмыкнул:

— Тогда он сволочь.

Вадим с десантником не поругались, наоборот, стали составлять план дальнейших совместных действий. И это понятно, цель была у них общая. Для начала Вадим отчитался о проделанной работе. Слушая его, Жора по большей части морщился. Описание поездки к песцовой королеве вызвало у него приступ оскорбительного смеха.

— Не станет она с бабой стакиваться, вон даже от матери все скрыла. Не-ет, тут как говорится, ищите мужика.

Вадим хотел было заметить, что если исходить из этой теории, то Люба, тайно счастливая в сексе с ним, Жорой, должна была бы первым делом броситься конкретно к нему. Но почему-то ничего сказать не сумел. В эту жалобную любовь — десантник, троечница и инвалидная коляска — Вадиму не слишком верилось, вернее сказать, он позволял себе не всматриваться мысленно в сплетение тел и механизмов, оставляя его темным пятном в углу своей памяти. Но при всем этом, его отношение к данной девице явно изменилось. Не то чтобы стало хуже, нет. Просто, скажем, теперь его собственное давешнее поведение в палатке Бориса Стругацкого ему казалась смехотворным, щенячьим. Зачем он так церемонничал на счет особы, имевшей обыкновение так вычурно общаться с безногими десантниками. Нет, нет. пора со всей жесткостью сказать себе — определись дружок, что тебе от нее надо. И получи это. То есть прощение. Можно надеяться, что она сравнительно легко его даст, когда он доставит к ней старого, проверенного да еще и вылеченного любовника. Впрочем, насколько он помнил, она не безумно обрадовалась Жоре, когда он вкатил давеча к ней на коляске. Однако вдруг виной всему именно коляска, Люба решила, что он по-прежнему инвалид! Да, господи, не могла же она не понять, что он всего лишь интересничает, а так вполне ходок.

Вадим помотал головой, какой толк во всех этих мыслях, их может быть еще тысяча, и все равно ощущение, что разгоняешь туман лопатой.

— Ты знаешь, Жора, из мужиков мне на память приходит только один.

— Кто же?

— Знаешь, я перебрал всех ее одноклассников и ребят со двора…

— Я тоже перебрал, у меня тоже есть компьютер. Говори дело.

— Только Валерик. Валера Тихоненко. Он с первого момента вился рядом. Все время тянул одеяло на себя, а поболтать он умеет. И никогда не любил проигрывать, даже когда ему выигрыш был и не очень нужен.

Жора подвигал широкой нижней челюстью.

— Я его видел?

— Да, да, на той самой вечеринке у Любы, когда все были, а потом ее отец стал всех выгонять.

— Скелет?!

— Он мой друг, он не умирал еще. Вернее, нет, — Вадим запнулся, вспомнив о сообщении джинна.

— Чего ты?

— Отбой. Мне сказали, что он как раз умер.

Жора внимательно на него посмотрел и подвигал бровью.

— Кто сказал?

— На работе.

Десантник подпрыгнул и громко хлопнул себя по ляжкам.

— Тут что-то есть.

— Не понимаю.

— Да и я пока не все понимаю, только опыт жизни в Новом Свете учит не слишком полагаться на все эти байки о смертях.

— Да?

— Наконец, усвой, смерть у нас здесь вообще состояние временное.

Вадим был вынужден мысленно признать справедливость этого замечания. Пора переставать думать по-старому. Смерть — это почти никогда не конец. Жора развивал в том же духе.