Мира Грант - Крайний срок Страница 47

Наконец Свенсон остановился перед дверью, рядом с которой было вмонтировано более крупное и сложное тестовое устройство.

— Цикл занимает приблизительно пятнадцать секунд, — объяснил он и прижал ладонь к панели. — Как только я войду, дверь закроется, и прибор перепрограммируется. Пожалуйста, не пытайтесь избежать проверки. Честно говоря, не хотелось бы держать весь коллектив филиала на карантине.

— Понятно, — согласился я. — Мы свою работу знаем.

Загорелся зеленый огонек, послышалось шипение гидравлического механизма. Свенсону не пришлось мне отвечать. Он только поднял брови и шагнул за порог. Дверь захлопнулась.

— По шкале от одного до десяти, насколько все глупо? — спросила Бекс, прижав ладонь к панели.

Десять, — ответила Джорджия.

— О, максимум пять. — Я весело улыбнулся. — Не переживай. Мы всего лишь зададим ему пару-тройку научных вопросов. Ученые такую дребедень обожают.

— Ладно, — кивнула Бекс с нескрываемым сомнением.

Наконец зажегся зеленый огонек, снова зашипела гидравлика. Бекс была чиста.

— Эй, Джорджи, — пробормотал я, прикоснувшись ладонью к панели, — ты уж последи за результатами.

Когда правда превращается в угрозу? В какой момент ложь становится актом милосердия? Жестоко ли сказать родителям, что их ребенок умрет? Есть ли здесь доброта? Можно ли обнадеживать жертв аварии тем, что они выживут, хотя в действительности это ложь? Где линия, отделяющая честность от вреда, лукавство от сострадания, вранье от зла? У меня нет ответа. И все самые умные словоплеты в мире не одарят меня этим знанием. Простите меня. Мне очень жаль.

Но давно я понял одну вещь. Ложь, с какими бы распрекрасными намерениями она ни произносилась, не подготовит вас к беспощадной реальности. Сказать правду — значит вооружиться против мира, в котором слишком много жестокости. Зло не победить притворством. Да уж, здесь не слишком приятно, но правда — не такая высокая цена.

Мне кажется, что мы в долгу перед самими собой. Стоит попробовать сменить удобство самообмана.

Только тогда мы обретем свободу.

Сегодня мы еще раз встретились с сенатором. Мы скоро вырвемся вперед, и он хочет быть уверенным в том, что мы понимаем нашу роль в избирательной кампании. Я не считаю, что он нам стопроцентно доверяет. Думаю, он еще не готов полностью включить нас в игру. И, честно говоря, я не уверена в наших силах. Шон почти ни с кем не разговаривает (включая и меня), да и Баффи молчит. Я постоянно просматриваю видеозапись нападений. Я ищу то, что мы могли упустить, мизерную зацепку, которая подсказала бы мне ответ.

Когда я послала свое резюме в надежде, что меня возьмут на эту работу, я полагала, что оказываю услугу нашей команде. Я не сомневалась, что предоставляю каждому из нас возможность сделать себе имя и мы сумеем изменить мир. Я думала, что поступаю правильно. Но когда я вижу, как Шон колотит кулаком в стену, а я просыпаюсь такой же измученной, будто вовсе не ложилась спать… тогда мне хочется вернуть все назад. Жаль, но я не могу этого сделать. Я устала, я хочу домой.

Но господи, как же я боюсь, что не все мы останемся в живых.

Тринадцать

Комната для переговоров в портлендском отделении ЦКЗ с точки зрения эстетического дизайна оказалась именно такой, как я и ожидал увидеть. Сплошная белизна. Наверное, здесь взяли за пример одежду американских медсестер времен Второй мировой войны. А может, помещения ЦКЗ просто регулярно мыли хлоркой и не хотели лишний раз платить за покраску мебели. Каковы бы ни были соображения, но обстановка меня озадачила. Сочетание молочно-белых стен с белоснежным ковролином, конференц-столом со стеклянной поверхностью и стульями, обтянутыми прямо-таки сияющим кожзаменителем, сразу заставило меня почувствовать себя грубым и немытым. Готов поспорить, сотрудники ЦКЗ часто принимают душ для того, чтобы избавиться от комплекса неполноценности.

Директор Свенсон сразу сел во главе стола. «Альфа-самец во всей красе», — подумал я. Жест предназначался для того, чтобы сказать: «Все мне принадлежит, я — самый главный». Я даже удивился, что он не задрал ногу и не помочился. Ведь моча — это природное отбеливающее вещество, верно? Кроме того, сразу становится понятно, почему в филиале все белым-бело.

Мы с Бекс прошествовали за Свенсоном, как послушные крестьяне за хозяином, и присели рядышком с левой стороны. Бекс — ближе к директору. Конечно, с технической точки зрения нашу маленькую экспедицию по поиску фактов возглавлял я… Но я мог броситься на «большого босса» с желанием разорвать его глотку, а этого мы хотели всеми силами избежать. Нападение на высокопоставленных сотрудников ЦКЗ — не самый лучший способ получить то, чего хочешь.

— Что ж… — проговорил директор, одарив нас отеческой улыбкой — теплой и искусственной одновременно. — Чем могу вам помочь? Признаюсь, я немного удивлен, что вы предварительно не позвонили. Большинство представителей массмедиа поступают именно таким образом.

— О, да, просим нас извинить, — заявил я без тени смущения. — Понимаете, я умудрился оставить свой телефонный справочник… Бекс, не подскажешь где?

— В своем кабинете, — без запинки произнесла она.

Она свое дело знает. Конечно, ведь мы столько лет работаем вместе.

— Совершенно верно.

Я оскалил зубы в некоем подобии улыбки. Уголки губ Свенсона опустились вниз, в глазах прочиталось смятение. Пока ситуация под контролем. Я очень хотел сбить директора с толку.

— Понимаете, вот в чем проблема… Мой офис находится… вернее, находился в Окленде, в самом центре зоны, которую бомбили. В момент объявления карантина мы отдыхали на природе. К сожалению, не всем нашим сотрудникам удалось спастись.

— Понимаю. — Свенсон откинулся на спинку стула с равнодушным видом. Его испуг сменился усталостью. — Вам очень повезло. Вспышка была действительно ужасна.

— Но как она могла произойти. Почему настолько быстро? Разве ЦКЗ не должен предугадывать подобные катастрофы или предупреждать жителей об опасности? — спросила Бекс.

Я бросил на нее резкий взгляд. Она сделала вид, что ничего не заметила. Девушка смотрела на директора Свенсона, как снайпер на свою цель.

Ее друзья оказались в зоне бомбежки, — подсказала Джорджия. — Не только Дейв. Обычные люди.

Мне пришлось сильно сдержаться, чтобы не вздрогнуть. После смерти Джорджии я был сам не свой. Мне и в голову не приходило знакомиться с соседями, обитавшими в нашей пасторальной части Окленда. Бекс была гораздо более общительной. Она знала почти всех, кто жил в нашем квартале. Она могла называть имена умерших, не обращаясь к Стене за подсказкой. Но теперь мы могли быть уверены: ЦКЗ замешан в чем-то жутком. В принципе я мог предоставить Бекс возможность разбираться со Свенсоном. Вопрос заключался в тактике. У нас имелось два варианта — сразу бить в «яблочко» или немного повременить.

— Похоже, кто-то в Окленде разводил питбультерьеров для собачьих боев, — произнес директор, не задумавшись ни на секунду. — Судя по тем событиям, которые нам удалось воссоздать, одна из собак заразилась и напала на остальных. Стая атаковала заводчика, когда он пришел посмотреть, что за шум. Животным удалось вырваться на волю. Собаки, чей вес был достаточен для активации процесса, начали заражать людей по всему району. Вскоре распространение инфекции оказалось невозможно сдержать.

Он выдал нам абсолютно хрестоматийный пример. Но вот в чем беда. Такое почти никогда не случается в реальной жизни. Бекс разжала губы — видимо, собралась именно об этом напомнить Свенсону. Я положил руку на ее колено под столом и чувствительно сжал. Одного жеста хватило, чтобы Бекс промолчала, кинув удивленный взгляд в мою сторону. Я постарался принять спокойный вид и кашлянул.

— А все-таки было бы неплохо, если бы вы отправили… например… спасательный вертолет, чтобы вывезти население из зоны бомбежки, — проговорил я гладко, продолжая крепко сжимать колено Бекс. — В общем, вы поняли, почему мы не могли позвонить вам заранее. Книга с вашим номером сгорела, как и все остальное.

Конечно, информация из Интернета никуда не исчезла, но это не играло большой роли. Причина, указанная мной, была настолько вопиюща, что директор не мог назвать меня лжецом. С другой стороны, моя речь была очень надуманной. Мы оба прекрасно понимали, что я соврал. Краешки ноздрей Свенсона едва заметно покраснели. Ему было трудно оставаться невозмутимым. Я улыбнулся.

— Очень жаль, — проговорил он. — А теперь объясните, чем мы обязаны чести вашего визита?