Кристофер Фаулер - Бесноватые Страница 47

Но сначала было искусство и, что более важно, канапе, сочетавшие в себе прозрачные срезы обжаренного тунца и синюшного, болезненно выглядевшего карпаччо,[60] нарезанного так тонко, что для того чтобы набрать по калориям эквивалент одного сэндвича с яйцом, надо было съесть целый поднос с этим канапе. Нелл пожалела, что не поела перед приемом, но в таком случае она без посторонней помощи не влезла бы в платье, а она пока не научила Биффо, свою кошку, застегивать ей сзади молнию, так что более безопасным выходом из положения было голодание.

После двух — нет, давайте скажем, трех — бокалов удивительно едкого шампанского цвета мочи (наверное, эту марку использует авиационная компания, специализирующаяся на перелетах эконом-класса) — того типа шампанского, которое немного отдает блевотиной, даже экспонаты стали казаться симпатичными. Это были работы, понять которые без километра сопровождающего текста невозможно — иначе не допрешь, что пять отрезков ржавого железа и ярд голубой нейлоновой веревки с колокольчиком на конце означают порабощение чувств женщин, думающих о своем теле.

Нелл не любила такого искусства, она любила другие произведения — те, на которые интересно смотреть. Это было даже не то искусство, которое шокирует англичан, — их вообще просто шокировать, — это было что-то другое: оно стремилось изменить восприятие зрителя посредством простого хулиганства. Нелл не хотелось слушать лекции об искусстве. Она пришла посмотреть на мужчин. Просто посмотреть. Больше ничего она не ожидала, потому что в течение долгих лет ожидала слишком многого.

Ей вполне хватило бы улыбки и надежды на ответную улыбку, ей надо было, чтобы ее заметили, чтобы люди отметили ее взглядами. Ничего особенного — вполне достижимая цель, вполне в пределах ее возможностей, и это было хорошо. Но она и думать не могла, что в этот вечер все получится именно так. Стены были ослепительно белыми, освещение слишком ярким, зал слишком жарким и переполненным. Чтобы всего лишь добраться до бара, надо было проявить маневренность, превышающую уровень прочности ее платья, которое угрожало разойтись на спине.

Когда она приехала, было восемь тридцать, — ровно на три четверти часа позже начала приема и на сорок минут раньше того момента, когда она увидела мужчину с изумрудными глазами. Он уже был поблизости: стоял в пабе «Королевский дуб» через дорогу и ругался с женщиной, которая обвиняла его в том, что он заигрывает с официантками, вместо того, чтобы извиниться за то, что он не пришел к ней на день рождения предыдущим вечером. (Я понимаю, это сложно, но в жизни же ничего не происходит чисто, стык в стык, тем обиднее, иначе бы Нелл и этот человек встретились, влюбились друг в друга, оставались вместе всю оставшуюся жизнь, и никакого рассказа бы не вышло.)

Итак, Нелл посматривала на свои «Картье Пантера» — подарок от благодарного клиента, потягивала горькое шампанское и делала вид, что ее приводит в восторг отрез узловатой рыбацкой сети, прибитый к стене открывалками для консервов. И тут какая-то женщина постучала ее по плечу.

— Так я и думала, что это вы, — сказала женщина, одетая немного не по возрасту — на ней были штаны для занятий восточными единоборствами, за плечами рюкзак, а на ногах туфли на каблуках и с круглым носом. Нелл смутно вспомнила ее и классифицировала под заголовком «деловой обед в „Азия-де-Куба“,[61] Элис или Аманда». Затем женщина добавила: — Вы кого-нибудь здесь знаете?

— Не среди художников, — призналась Нелл, — я работаю с продавцом этой собственности.

— Могу себе представить, как дорого сейчас стало в этом районе, — сказала Элис или Аманда, и разговор, вступать в который Нелл не хотела, начался. Нелл не нравилось быть продавцом недвижимости, эта профессия безгранично ее смущала, и, тем не менее, она была до извращения хорошим специалистом в своей области, настолько хорошим, что ей вообще-то следовало уже заводить собственную фирму. Однако она была партнером в процветающей компании, имевшей шесть филиалов, и это давало ей возможность зарабатывать приличные деньги без этих приступов беспокойства, которые заставляют человека выскакивать среди ночи из кровати, чтобы приклеить самому себе бумажку с запиской не забыть что-нибудь сделать на следующий день.

— …Что жалко, потому что совершенно невозможно избавиться от запаха трупа в комнате, — заключила Элис или Аманда задумчиво, и Нелл задумалась над тем, какую часть разговора она пропустила. Она исподтишка снова взглянула на часы, осознавая, что в последнее время проверка времени стала чем-то вроде нервного тика, и взяла кусочек клубники, приклеенный к чему-то, похожему на треугольник картона, у проходящего официанта.

— Я думаю, художнику приходится заниматься массой всяческих вещей, — фыркнула Элис или Аманда, изучая расходящиеся протуберанцы шестиугольных гаек, покрытых розовым мехом. — Не уверена, что я бы захотела иметь такое у себя в гостиной, но смотрите — к ним прикреплено некоторое количество оранжевых бумажек с заказами.

— Это корпоративное искусство, — вступил низкий голос за ней. — Взгляните на размеры. Эта вещь создана для того, чтобы висеть в фойе офиса, она большая, умеренно провокационная, не угрожающая, нацеленная на то, чтобы быть проданной в какое-нибудь рекламное агентство среднего класса.

Нелл повернулась посмотреть, кто говорит, и с разбегу врезалась во Взгляд.

Немногие мужчины умеют пользоваться Взглядом. Это был взгляд, который плавил шапки полярных льдов и поднимал уровень океана. Он заставлял раскрываться пещерные анемоны и обнажал женские тайны. В его состав входил легкий наклон головы и подъем глаз — так, чтобы они улыбались из-под линии бровей — одновременно невинно и развратно. Этот человек овладел искусством Взгляда в совершенстве: бросая его, он не выглядел полным идиотом. Он знал, что это мощное оружие, и разумно дозировал его применение. Нормальный человек никогда не станет наставлять заряженный револьвер на одного и того же человека чаще, чем один раз за вечер.

У Нелл перехватило дыхание. Загорелая рука протянулась вперед, заставляя Элис или Аманду отодвинуться в сторону. На нем был фантастически элегантный пиджак от Тьерри Мюглера[62] поверх черных джинсов и хлопчатобумажных кроссовок «Адидас»: он признавал важность вечера, но не склонял перед ним голову.

— Рафаэль ДеНапьо, — сказал мужчина, у которого были короткие черные волосы, широкие плечи и глаза цвета пустой бутылки из-под джина «Гордонз». Наверное, он зарабатывал на жизнь, снимаясь в рекламе безопасных бритв. На фотографиях он получался отчасти слишком уверенным в себе, щурящимся на солнце, как средиземноморский авантюрист, чье желание выглядеть консильере[63] приводило к тому, что его принимали за barista[64] или за мужчину, занимающегося проституцией. Он был похож на итальянца, но был наполовину испанцем и наполовину англичанином из города Лутон, что в графстве Бедфордшир. Мать его так и не смогла пережить потрясения, вызванного английской погодой, и воспользовалась услугами аэропорта сразу, как только снизились цены на билеты. Она оставила Рафаэля и его отца разбираться самим, и вследствие того, что отец его не мог разобраться ни в чем, Рафаэль научился разбираться во всем.

— Вам нравятся эти работы? — спросил он вежливо.

— Мы как раз говорили о том, как разочаровывает… — начала знакомая Нелл, но Нелл прервала ее.

— Вы ведь не художник, правда? — спросила Нелл.

— Нет, но я ее хороший друг. Она вон там, — он указал на элегантную чернокожую женщину в кожаном платье, облегающем фигуру, и с африканскими бусами на шее. — Она очень хорошо продается в банки.

— Но все эти заявления о порабощении женщины…

— Ну… Это предлагает покупателю историю, которую можно рассказать клиентам, это рисует их в выгодном свете, дает им возможность выглядеть филантропически.

— Что-то мне это кажется не очень честным, — заявила Нелл.

Он поднял бровь:

— Вы считаете, что зарабатывать деньги — плохо?

— Нет, конечно.

Элис или Аманда постучала по бокалу обручальным кольцом и пробормотала: «Наполнить», — а затем выскользнула в толпу, оставив Нелл и Рафаэля спорить об искусстве.

— Вы считаете, люди должны добиваться признания только после смерти? — спросил мужчина.

«Уже второй раз сегодня кто-то упоминает смерть, — подумала Нелл. — Остался еще один раз». Она испытывала иррациональный страх перед смертью, но разве его не испытывали все, кроме мексиканцев?

Нелл все никак не могла перевести дыхание:

— Почему здесь так жарко? — спросила она. Рука ее потянулась к горлу.

— Сохраняет это очарование, от которого перехватывает дыхание, — сказал он ей.