Наталья Лебедева - Племенной скот Страница 48

– Все? – шепотом спросила Алена.

– Все, – ответила Василиса, и голос ее дрогнул. Алена поняла, что не получилось ничего. Все так же горел в комнате мягкий зеленоватый свет, и все так же светились огни за широким окном.

– Пойдем. – Василиса протянула руку к окну. Снова замерцал мертвецкий свет на ее запястье. Он был слабым, словно бы уже на излете, на пределе сил. Окно щелкнуло, и рама открылась. Что-то сверкнуло в ночной темноте. Алена поняла, что к подоконнику тянется легкая серебристая лестница.

– Пойдем. – еще раз шепнула Василиса и стала спускаться вниз. Алена последовала за ней. Там, внизу, стоял огнегривый конь, и лестница, словно длинное узкое крыло, росла прямо у него из спины, а потом, когда они спустились, исчезла, словно ее и не было.

Они долго – Алене казалось, бесконечно долго – ехали шагом по узким уличкам до тех пор, пока не уперлись в глухую стену.

– Дальше куда? – шепнула Алена, но голос ее потонул в оглушительном грохоте. Полыхнул огонь, стена впереди разломилась, как буханка хлеба, и кирпичи крошками полетели на темную землю. Конь вдруг рванулся вперед, Алена от неожиданности стала падать и упала бы, если бы не уперлась плечами и затылком во что-то твердое позади себя. Она оглянулась в изумлении, но не увидела ничего, что могло бы ее удержать. Только дома, огни и дороги уносились назад со страшной скоростью, сливаясь в пестрые, сияющие огнями ленты.

Мир задрожал, он то возникал перед испуганным Алениными взором, то исчезал вновь, а потом оказалось, что это гасли и вновь загорались огни. Дома мигали тысячами глаз, выбегали на улицы испуганные люди. Кто-то закричал, залаяли ошалевшие от страха собаки.

Алена закрыла руками лицо.

– Им-то за что? – шептала она. – Господи, им – за что? Что же мы, Василиса, наделали? Не все же они изверги. Ведь не все? Их-то мы с тобой за что? Спаси, Господи, души наши грешные! Спаси и помилуй – не ведали, что творили…

– Молчи. Не плачь, – Василиса говорила твердо и уверенно. – Ничего плохого ни с кем не случится. Я очень на это надеюсь. Есть войска, есть план эвакуации для подобного случая. Все предусмотрено.

– А эти, черти с окраин? Полезут, детушек покрадут, убьют, снасильничают… Господи!

– Они побоятся, Алена. Слышишь: они побоятся лезть сразу. Они будут долго присматриваться. А когда осмелеют, тут никого уже не будет. Кроме, наверное, дураков, которые будут изо всех сил цепляться за жалкий умирающий город… Все мы с тобой сделали правильно, все справедливо. Все теперь так, как должно быть, – и Василиса замолчала, будто была уже не в силах уговаривать саму себя.

Они неслись по широкому полю, мелькнул в стороне огромный ветвистый дуб… А вот туманной стены Алена не увидела.

– Где стена? – спросила она у Василисы.

– Нет стены, – ответила та. – И города нет.

Алена обернулась. Небо на востоке светлело в предчувствии восхода, видно было, как колышутся под ветром травы, видно было пролетевшую по небу птичку – а города не было. Он стал чернее темной ночи, он темной кляксой расползся по горизонту, он казался гнилозубым провалом, смердящим ртом мертвеца… Алена заплакала.

– Ты чего? – мрачно, не оборачиваясь, спросила Василиса.

– Жалко их. Люди все-таки.

Василиса промолчала. На них надвигался пригород. Алена боязливо поджала ноги, словно боялась, что черти станут подскакивать к коню и хватать их, пытаясь стащить. Но черти с воем разбегались по сторонам. Хрустнула под копытом телега, мелькнул над головами ржавый, непонятно для чего нужный мост.

Огненная река за чертовым местом тоже погасла. И темный поток, убивший когда-то оленя, а теперь не страшный больше, замер на ней, притих.

Конь повез их медленно, обычным конским шагом, и Алена почувствовала, как исчезло сзади то твердое, чего она то и дело касалась головой, пока они мчались быстрее ветра.

Василиса совсем приуныла – Алена видела это по ее поникшей голове и по опущенным плечам. И она сказала, чтобы что-то сказать:

– Нашла ты, значит, разрыв-траву, которой двери открывать?

Василиса оглянулась и посмотрела на нее с улыбкой:

– Ну, наверное, нашла, раз все двери открылись.

– А теперь-то с ней что делать? Так и дальше она у тебя будет, или все, с купальской ночью и сила из нее уйдет?

Василиса задумалась и сказала потом:

– Уйдет сила. И трава, выходит, теперь не нужна.

Она поднесла правую руку к левой, дернула и, словно оторвав что-то, отбросила в кусты. Алене показалось, что это не было похоже на пучок травы, но спрашивать она не стала.

Да и некогда было спрашивать, потому что на краю поля, у старой заброшенной лачуги их ждал улыбающийся Иван.

На колу мочало…

Рассвет был уже близок, а Андрей все никак не мог уйти с работы. Несколько часов назад он звонил жене сказать, что задержится, и она ответила ему «ага» сонным и немного усталым голосом.

Он сидел за рабочим столом, зарывшись в документах по орнитоптеру. Пора было запускать его в массовое производство, но Андрею почему-то казалось, что есть в машине нечто неправильное, какая-то неучтенная опасность, что-то, за что придется потом отвечать. Он прочесывал документы уже не первый день – и не находил ровным счетом ничего подозрительного. Мало того, ни на секунду он не расставался со своими собственными крыльями. Даже сейчас, за рабочим столом, он не снимал рюкзака со спины.

Что-то случилось. Мигнул свет: раз, другой, третий. Мигнул – и погас. Только компьютерный монитор синим призраком мерцал в темноте над столом. Андрей выглянул в окно: город был темен от центра до самой стены, да и сама стена не мерцала больше снежной метелью в густой темноте. Он встал на подоконник, открыл окно и, расправив крылья, слетел вниз, на улицу.

Фонари не горели, темнели витрины. Только в окнах квартир трепетали крохотные язычки свечей.

На улицах собирались люди. Они переговаривались и показывали руками в разные стороны, словно свидетели, что пытаются сбить погоню со следа. Люди казались сизыми, будто скроенными из нескольких слоев сумрака, и только фары редких автомобилей возвращали краски их телам и одежде.

Паника поднималась медленно, накатывала ленивыми волнами и вновь стихала. Пискнул компьютер у Андрея на запястье: приказ о мобилизации. Он назначался ответственным за эвакуацию людей с какого-то участка… Андрей даже не вчитывался: пробежал глазами и закрыл письмо. Он думал только о Ларисе. Мысль о том, как виноват он перед женой, не давала ему покоя все последние дни. Но теперь он мог искупить свою вину, прилететь среди паники и хаоса, спасти ее, быть тем, на кого она сможет опереться.

Он взлетел в светлеющее, ядовито-зеленое небо и направился к дому.

В квартире было сумрачно, и только в ванной мерцал неуверенный, переливчатый свет. Там горели свечи. Их было десятка три: толстых, наполовину сгоревших, стоящих и на краю ванны, и на полу, и на полках. Они давали мало света: только прозрачные коричневые тени метались по стенам.

Лариса лежала в ванне, и Андрей окликнул ее. Она не отозвалась. Вода была странной, Андрею показалось, что на поверхности густым слоем плавают розовые лепестки. Он протянул руку: пальцы коснулись холодной воды. Никаких лепестков не было. И пахло не розами, а железом. Во рту разлилось кисловатое воспоминание о привкусе крови.

Андрей кивнул, словно соглашаясь с Ларисой. Ему вдруг показалось, что он давно знал: так и будет. Он хотел коснуться ее волос, погладить, попрощаться, но на полу, прямо под своей рукой увидел вдруг маленький белый прямоугольник: листок бумаги, прижатый свечой.

Андрей взял в руки листок и свечу и прочел: «Не могу иначе. Не могу отнять у нее, у Алены, ребенка. Она живая, она твоя жена, она очень сильно тебя любит. Прощайте. Будьте счастливы. Лариса». Андрей читал снова и снова. Свечу он держал близко, чтобы лучше было видно, и край записки начал тлеть, а потом загорелся. Огонь съел письмо целиком и обжег Андреевы пальцы, но он не выпустил бумаги, держал ее до последней секунды. А когда записки больше не было, когда исчезло, растворилось во времени последнее живое слово мертвой Ларисы, он сел на мокрый пол, обнял голову жены и остался сидеть, время от времени целуя ее мокрые волосы. Свечи гасли одна за другой, занимался рассвет, а ему было все равно. Наконец он остался один в опустевшем городе.

Посреди леса, бледный под ярким полуденным солнцем, горел костер. Волшебный конь с огненной гривой срывал траву и всхрапывал совершенно по-лошадиному.

Алена, Василиса и Иван сидели на бревне и поджаривали над огнем кусочки хлеба, насаженные на ивовые прутики.

– Домой? – спросила Василиса.

– Домой, – кивнула Алена, но глаз не подняла.

– Грустно тебе? – подал голос Иван.

– Да уж чего тут хорошего? Правда: сама во всем виновата. Что уж теперь?