Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты. Страница 48

Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.

— Капитан, — заорал он прямо в ухо брыкающемуся Быкову, — капитанчик! Не бойся! Она не кусается.

Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где стала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал его к себе. Юрковский взмолился о пощаде, но сзади его схватил за ухо Михаил Антонович и стал тянуть, приговаривая: «Ах ты паршивец, поросенок ты этакий!»

— Алексей! — сипел Юрковский, извиваясь судорожно.— Не буду! Мишка! Троглодиты! Спасите!

Дауге хохотал, дрыгая ногами, а Коля Ермаков стоял в сторонке и глядел на Юрковского. Глаза у него блестели.

Потом Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:

— А теперь давайте пить шампанское.

Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, до тех пор, пока Алексей Петрович не протянул ему стакан.

— Пей, — сказал Алексей Петрович.

— Не буду, — сказал Юрковский.

— Пей, — повторил Алексей Петрович, надвигаясь.

Юрковский взял стакан и поднялся.

— Ох, — сказал он, хватаясь за поясницу.

Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и сказал глухо:

— Вместе.

— Вместе, — сказал Юрковский.

— Вместе, — сказал Дауге.

— Слава богу, — вздохнув, молвил Михаил Антонович.

Они выпили, не чокаясь, и Николай Ермаков выпил вместе с ними. Мокрая ящерица шелестя выскользнула из своего угла и вскарабкалась на плечо Юрковского.

— Так, — сказал Алексей Петрович, уставясь на нее. — Уж не собираешься ли ты взять ее на Амальтею?

— Умгу, — сказал Юрковский, ласково дернув ящерицу за хвост. — Обязательно.

— Что? — сказал Алексей Петрович ужасным голосом.— В мой корабль?

— Умгу, — сказал Юрковский и осведомился: — А нет ли у вас чего-нибудь съестного? Смерть, как есть хочется.

Коля Ермаков метнулся к буфету, а Дауге сказал:

— Эту дрянь — прощу прощения, это милое существо — Владимир Сергеевич изволят таскать с собой везде. Однажды он пришел с ней на прием к министру.

Юрковский ел хлеб с маслом.

— Не мог же я оставить ее дома одну. Она страшно скучает в одиночестве. Зато на приеме было очень весело.

— Могу себе представить, — сказал Алексей Петрович. — Николай, там должна быть курица.

— Курица — это хорошо, — сказал Юрковский.

— Нет здесь курицы, дядя Леша, — сказал Коля Ермаков из буфета.

— Поищи, — сказал Алексей Петрович и посмотрел на Михаила Антоновича. — Впрочем, не стоит.

— Тут есть какая-то рыба, — сообщил Коля Ермаков.

— Рыба — это великолепно, — сказал Юрковский нетерпеливо. — Вы очень медлительны, юноша.

Коля поставил на стол блюдо с заливным. При виде заливного Юрковский заурчал.

— Уксусу и горчицы, — воскликнул он.

— А ведь Володька не узнаёт, — сказал Дауге. — Ей-ей, не узнаёт.

— Кого? — осведомился Юрковский, жуя и причмокивая.

— Колю Ермакова ты не узнаешь, — сказал Дауге.

Юрковский оторвался от рыбы и посмотрел на Колю.

— Черт возьми, — сказал он. — Ведь это Николашка.

— Ясно даже и ежу, — сказал Коля Ермаков.-

Все засмеялись. Михаил Антонович заливался серебристым колокольчиком, и Дауге хлопнул его по спине.

— Николашка, — сказал Юрковский торжественно, — да ведь ты совсем мужчина! Я, черт возьми, произвожу тебя в Николаи.

Он взял кусочек рыбы и сунул его под нос ящерице. Ящерица сидела неподвижная как чучело и медленно мигала.

— Не хочет, — сказал Юрковский. — Еще рано.

— Эта тварь, — пояснил Дауге, — виноват, эта очаровательная старушка кушает раз в сутки. Дышит она, кажется, тоже раз в сутки, а что касается сна, то она не спит вообще. Так, во всяком случае, говорит Володька, но, по-моему, он врет.

— Отнюдь, — сказал Юрковский. — Всё так. Варечка родилась на Марсе, где дышать трудно и мало еды. И она вообще неприхотлива. Когда нас с Дауге однажды засыпало, мы провалялись под завалом часов пятьдесят И когда нас откопали, то мы с Дауге моментально угодили в госпиталь, где и провели полмесяца в разнообразных развлечениях, а Варечка только — потеряла хвост и переднюю ногу, но вскоре обросла вновь.

 Алексей Петрович смотрел на друзей со странным чувством.

Все было так, как раньше, и все-таки совсем не так. Юрковский стал совсем седой. Щеку Дауге пересекал тонкий старый шрам.

Они шутили и болтали, как прежде, но Алексей Петрович почему-то не верил шуткам. Не то они говорят, думал он, не то. Неужели нам не о чем говорить, кроме как об этом чудище…

— Это чудо приспособляемости, — разглагольствовал Юрковский. — Я держал ее долгое время в термостате, но потом она удрала оттуда и стала жить в чисто земных условиях, как мы с вами. Один раз ее облили серной кислотой. Я уверен, что если ее сунуть в поток плазмы твоего «Хиуса», Алексей, ничего не случится.

Ящерица круглым глазом уставилась на Быкова. Алексей Петрович поглядел на нее с ненавистью. Юрковский наконец умолк и откинулся на спинку стула, катая хлебные шарики. Все замолчали, только время от времени шумно вздыхал чувствительный Михаил Антонович. Вместе, думал Алексей Петрович.

Вы понимаете, что это такое — вместе? Или вы этого не понимаете? Вот я помню все. Багровые тучи над черными пустынями Венеры. Берега Дымного моря. Перекошенный, вплавившийся в растекшийся гранит «Мальчик». Сто пятьдесят тысяч шагов. Обуглившееся тело Дауге, хрип Юрковского в наушниках. С тех пор прошло много лет. Я многое узнал и многое повидал. Я видел Бурый Джуп с Амальтеи и сверкающие поля колец Сатурна. Я узнал, что такое сын. Ведь вы оба не знаете, что такое сын. И сына я назвал Володей, потому что жене не нравилось имя Григорий. Но каждый раз, когда мне приходилось слышать или читать стихи, я вспоминал Юрковского. И каждый раз, когда я видел черноволосого сухощавого человека, у меня ёкало сердце, но это был не Дауге. Мне очень хочется сейчас рассказать вам об этом. Как орал на Михаила Антоновича, когда тот вздыхал: «И где-то сейчас наши мальчики? Каково им там?» Как просился на рейсовый танкер Венера — Земля.

Как потом добивался перевода на грузовой планетолет второго класса, ходивший четыре раза в — год к Марсу, и мне сказали:

«Вы слишком хороший капитан для таких полетов»…

 — Кто-нибудь еще летит с нами? — спросил Юрковский.

— Да, летит, — медленно сказал Алексей Петрович. — Летят еще двое. Летит Шарль Моллар — радиооптик, и один японец — некто Окада Сусуму.

— Ничего себе — некто, — сказал Юрковский. — Действительный член Академии Неклассических Механик.

Алексей Петрович равнодушно сказал:

— Вот как? Ну, академиков мы возили. И не раз. Академики очень любят Юпитер.

— Я так и не понял, будем мы облетать Юпитер или прямо пойдем на Амальтею, — сказал Дауге.

— Как же, — сказал Михаил Антонович. — Обязательно. Четыре витка вокруг Юпитера.

— Потом, мы летим не одни, — сказал Алексей Петрович.— Стартуем вместе с «Викингом». На «Викинге» полетят киношники. Будут снимать Джуп, «Хиус», Амальтею, Джей-станцию…

— Они делают фильм «Страшная большая планета», — тихонько вставил Коля Ермаков.

— Юрковский криво усмехнулся и сказал жестко:

— Это будет интересный фильм. Очень интересный. Героический.

— Н-да, — сказал Алексей Петрович, знавший хорошо, что такое Юпитер.

— Вот чего я все-таки никак не могу понять, — задумчиво произнес Дауге, уставясь в потолок, — зачем нам все это. Венеру мы штурмовали, потому что там была Урановая Голконда.

На Марсе выращивают хлореллу. Прелестно. Но ради чего погиб Поль Данже? На Юпитере мы угробили массу средств и несколько замечательных капитанов. А ведь Юпитер — это нуль, ничто. Толстый водородный пузырь…

— А зачем Ляхов ушел в Первую Звездную? — сказал Алексей Петрович.

— Да. Зачем?

— Че-ло-век, — сказал Юрковский.

— Ну и что?

— Всё, — сказал Юрковский. — Просто — Че-ло-век. Сначала он говорит: «Я хочу есть», — тогда он еще не человек. Потом он говорит: «Я хочу знать» — и становится человеком.

— Ясно даже и ежу, — сказал Коля Ермаков вполголоса.

Алексей Петрович посмотрел на часы и сказал:

— Ляхов вышел в зону абсолютного полета. Вы бы лучше рассказали, что нового в мире.

— Этот ваш че-ло-век, — сказал Дауге, — еще не знает толком, что делается в центре Земли, а уже размахивается на звезды.

— На то он и че-ло-век, — сказал Юрковский.

— Ладно, — сказал Дауге. — Расскажи лучше про сороконожку.

— Могу, — сказал Юрковский. — Но сначала мы выпьем.

…В это время Василий Ляхов кончил укладывать пилотов в анабиотические ящики и остался один. Он сидел перед пуль том в капитанской рубке, пил содовую прямо из бутылки и прислушивался, как у него что-то скрипит и щелкает внутри. «Фотон» двигался со скоростью 150 километров в секунду. Это была еще очень маленькая скорость.