Константин Рольник - Расстановка Страница 48

— Слушая вас, я вспомнил одну фразу… Недавно прочел ее. «Вор уважает собственность. Он хочет ее присвоить, чтобы уважать еще сильнее.»[13]

Рэд рассмеялся:

— Да, об этом я и говорю. Преступники тоже ищут успех внутри системы. Они играют в ту же лотерею, хоть и жульничают…

— В этой лотерее самые большие шансы у выходцев из богатых семей, не так ли? У них ведь начальные условия лучше.

— Вы правы. Но многие бедняки тоже верят в свой успех, с увлечением борются за него. И не замечают, что сама лотерея нечестная. Правила в ней рассчитаны на их поражение. Это похоже на игровые автоматы: обогащается только их владелец, а не игроки. В конце концов, часть людей понимает — правила шулерские. Лотерея без выигрыша!

— И они восстают против нее? Это и есть второй вариант?

— Верно. Человек бунтует. Он не желает быть марионеткой, он рубит ниточки, за которые дергают правители, управляя им.

Чершевский пытливо оглядел собеседника. Пухлая рука писателя переместилась вверх, от бороды — к бугристому лбу. Николай запоминал манеру подпольщика говорить, улыбаться, жестикулировать. Эти наблюдения могли пригодиться при написании новой книги. Наконец, он спросил:

— Что же это за ниточки?

— Покорность законам, патриотизм, религия… — несколько утомленно перечислил Рэд — Бунтующий человек порывает с этим. Непреклонно порывает!

— И тогда он приходит к вашим принципам?

— Приходит, даже без общения с кем-то из нас. Совершенно самостоятельно. Он делается непокорным. Он понимает, что законы не святы, их пишут правители в своих интересах. А когда им выгодно, сами нарушают свои законы. — при этих словах Рэд вспомнил горящее здание парламента, танковые залпы, трупы на площади, кровь на рукаве. Помрачнев, заключил: — Видя все это, человек делает вывод: свергнуть негодяев можно не по их законам, а только силой. Путем революции.

— А патриотизм вы тоже считаете ниточкой в руках властей?

— Конечно! От имени страны всегда говорят власти, верховник, чиновники. На патриотизм они ссылаются, чтобы им подчинялись. Понимая это, бунтующий человек становится космополитом. То есть он признает отечеством всю планету — а не клочок земли, огороженный пограничной проволокой. Пусть правители называют этот клочок «родиной», пусть от ее имени требуют покорности себе — мы плюем на их вранье. О патриотизме мы еще поговорим подробнее. Наши враги — власти и спецслужбы — уверены, что «служба Отечеству» оправдывает все их преступления.

— Еще бы! — энергично согласился писатель — По их мнению, патриотизм лежит в основе морали, поэтому ради него все позволено: убивать людей на войне, следить за гражданами, преследовать инакомыслящих. А космополиты в их глазах— это международный сброд аморальных авантюристов.

— Это лукавство, как вы понимаете. Жуликам куда проще прикрываться словами о «любви к Отечеству». — откликнулся Рэд. — А моральные ценности универсальны, они вне государств и наций. То есть мораль космополитична, одинакова в любой точке планеты, для всех стран и народов. В основе морали — не борьба стран, а борьба добра и зла, прогресса и реакции. Люди, кричащие о своем патриотизме, частенько тянули страну назад, и тем предавали ее. Это относится и к бородатым боярам времен Питера Великолепного, и к Белой Армаде, сражавшейся против революции на деньги иностранных империалистов. Если бы эти «патриоты» победили, то Рабсия уже тогда превратилась бы в колонию. А победа «антигосударственных» революционеров-космополитов сделала ее сверхдержавой. Это ли не загадка?

— Разгадка в том, что белые «патриоты» противились новшествам. — понимающе кивнул Чершевский — И этим тормозили развитие своей же страны, которую они якобы «любят». Революция выбросила их, и дела пошли лучше. А при Юзефе Слатине случилось наоборот. Революционеров-космополитов истребили чиновники, называвшие себя патриотами. Чем же это кончилось? Эти бюрократы продали и промотали революционное наследство. Развалили и разрушили все ценное, что принесла революция.

— А уж нынешний, рабсийский патриотизм — просто рычаг управления в руках негодяев, и больше ничего. — дополнил Рэд

Писатель вновь кивнул в знак понимания, и заметил:

— С религией тоже все ясно. Она учит повиновению властям. И потому бунтующий человек с ней тоже порывает.

— Такова логика бунта. Место религии занимает атеизм, воинствующий материализм.

— Понятно. — улыбнулся писатель — Как поется в песне, «нет тюрьмы страшнее, чем в голове.»[14] Человек разрушает эту тюрьму. И подчиняется властям уже не по убеждению, а только из чувства страха. Внешне он раб, но внутренне уже свободен!

— Человек вообще бунтует ради свободы. — задумчиво произнес Рэд — Социализм мы тоже понимаем как свободу: от нищеты, от безработицы, от безграмотности.

— Ну что ж, я понял как люди приходят к вам. — склонил голову писатель — Они бунтуют против того, что их угнетает и ущемляет. Но разве бунт — это какая-то глубокая философия?

— Вы правы — усмехнулся Рэд — Бунт не философия. Но даже к простому бунту не каждый склонен. Думающих людей мало, бунтующих — и того меньше. А ведь бунтом дело не ограничивается.

Чершевский слушал, приоткрыв рот.

— Я об этом и хотел спросить. Разрушение, ломка старого… Прекрасно. А что взамен? Как изменить мир?

— Чтобы изменить мир, надо его правильно понять. Наши рядовые активисты могут и не знать философии. Чаще всего ими руководит месть. Когда они вступают в организацию, мы не спрашиваем о философии. Только о готовности к борьбе. Им достаточно знать пять принципов: революция, космополитизм, атеизм, свобода, социализм. Начав с этого, они имеют возможность развиваться. — Рэд почесал подбородок, и досадливо качнул головой — К сожалению, многие из них довольствуются лозунгами. Не хотят учиться дальше. Другое дело мы — профессионалы революции. Мы просто обязаны знать философию, изучать ее, иметь стройное мировоззрение.

— Вы изучали философию? — оживился писатель, отняв руку ото лба — И какой вывод сделали? Как справиться с природными и общественными бедами?

— Мы считаем, что защититься от природных катастроф человек может, развивая технику. А от социальных — разумно организовав общество.

Чершевский напряженно вскинул голову и взглянул подпольщику прямо в лицо:

— То есть ваша конечная цель…

Рэд поднял вверх указательный палец, и отчеканил громко и ясно:

— Расширить господство человека над природой, и устранить господство человека над человеком.[15]

— Великолепно сказано! — всплеснул руками писатель.

— О, это не мои слова. Я прочел их в книге Доброцкого. Это краткий вывод, как вы просили. А у нас ведь целое мировоззрение. Создать философскую доктрину очень сложно. — Рэд утомленно облокотился на кулак, и голос его упал. На подпольщика внезапно накатила усталость. — Сам я не философ, честно скажу… Я лишь усвоил и воспринял уже готовые выводы. Нашу философию создал ученый по имени Марел Карс. Он жил двести лет назад.

— Я знаком с его теорией. — писатель был увлечен беседой, и казалось, забыл о позднем времени. — Учение Карса охватывает все, не только политику. Искусство, культуру, законы, мораль, религию, семейные отношения, историю…

— Верно. Если у человека верный метод исследования, он без труда применит его и к природе, и к технике… — медленно и несколько невнятно произнес подпольщик. Глаза его были полузакрыты, он боролся со сном. — Логика тут всеобщая, единая для всех областей знания.

— Но, может быть, мы с вами по-разному понимаем ее? — Чершевский заметил усталость собеседника, но его любопытство оказалось сильнее чувства такта — В одни и те же слова вкладываем разный смысл? Мне очень хотелось бы узнать, как вы ее воспринимаете.

— Мы обязательно поговорим об этой философии… — Рэд тяжко вздохнул, устало потер лоб — Извините, но сейчас у меня глаза слипаются… Я очень утомлен… Может быть, побеседуем завтра или послезавтра?

— О, простите. — откликнулся писатель, прижав руки к груди — Я вижу, вы устали. Благодарю за увлекательную беседу. Она помогла мне понять душу бунтующего человека. Желаю вам спокойной ночи…

Чершевский вышел, чувствуя неловкость.

— Благодарю вас… — пробормотал Рэд в полусне, расстегивая рубаху непослушными пальцами — Доброй ночи.

ГЛАВА VI

Планета Мезля.

Рабсийская Федерация.

4004 год бронзового века.

17 авгутса. Понедельница.

В центре Урбограда, на проспекте Реакции, высился четырехэтажный особняк с колоннами. То была мэрия. Чиновник Валерий Дареславец пришел на работу раньше обычного. Приоткрыв окно кабинета, он любовался зданием городского театра, размещавшегося напротив. Прохладный ветерок ворошил бумаги на письменном столе. Мысли Валерия текли неспешно. "Театр… Когда я познакомился с Еленой, мы часто брали билеты на премьеры. Она жаловалась, что муж не обращает внимания на ее культурные запросы. Да и вообще редко интересуется ее внутренней жизнью. Днем серые будни в городском архиве, вечером утомительная домашняя работа, готовка, стирка, беготня за покупками… Каждый наш выход в театр был для нее праздником. Я видел это по ее глазам: они лучились светом. Всякий раз по такому случаю она распускала волосы, и вместо надоевшего узла делала прическу оригинальную — то челочку, то кок… Нарядное платье вместо серого костюма… Как мила она в эти моменты! Конечно, не фотомодель, но мне никогда и не нравились высоченные худые красавицы с нарисованными лицами. Да, Елена Петлякова, в свои сорок лет, скорее миловидна, чем шикарна. Ее красота не атакует, не сбивает с ног, а раскрывается лишь постепенно. Круглое румяное личико, высокий чистый лоб, маленький носик… "