Хью Хауи - Бункер. Иллюзия Страница 5

— Повернись.

Холстон подчинился.

Он ощутил легкий рывок в районе талии, затем вверх до шеи, потрескивая, пробежала «собачка» застегивающейся молнии. Еще один рывок, еще одна молния. Два слоя безнадежности. Хруст «липучки», ложащейся поверх молний. Похлопывания, проверки. Холстон услышал, как сняли с полки шлем. Он сжал пальцы в пухлых перчатках, пока Нельсон проверял начинку шлема.

— Давай еще раз повторим процедуру.

— В этом нет нужды, — спокойно возразил Холстон.

Нельсон взглянул на дверь шлюза, ведущую обратно в бункер. Холстону не требовалось смотреть туда — он и так знал, что за ним наблюдают.

— Не упрямься, — попросил Нельсон. — Я все должен сделать по закону.

Холстон кивнул, но он знал, что нет никаких писаных законов. В бункере из поколения в поколение передавалось множество устных традиций, подернутых мистическим флером, но ни одна не могла сравниться по ортодоксальной непоколебимости с традициями изготовителей комбинезонов и техников из лаборатории очистки. Важность их работы признавали все. И пусть физически процедуру выполняли чистильщики, именно техники делали ее возможной. Это были мужчины и женщины, которые обеспечивали вид на большой мир за пределами тесного бункера.

Нельсон положил шлем на скамью.

— Салфетки здесь. — Он похлопал по чистящим салфеткам, прикрепленным к комбинезону спереди.

Холстон потянул за салфетку. Удерживающая ее «липучка» отсоединилась с громким треском. Холстон посмотрел на завитки шершавой ткани и прилепил салфетку обратно.

— Сначала брызнешь два раза на салфетку очистителем из бутылочки. Протрешь, затем высушишь этим полотенцем и наложишь защитную пленку.

Он похлопал по карманам в нужном порядке, хоть они и были пронумерованы перевернутыми цифрами, чтобы Холстону было легче их разобрать, и помечены разными цветами.

Холстон кивнул и в первый раз за все время подготовки посмотрел Нельсону в глаза. Он с удивлением заметил в них страх — а это чувство Холстон при своей профессии научился различать хорошо. Он едва не спросил Нельсона, в чем дело, но быстро сообразил: тот боится, что все инструкции окажутся напрасными, что Холстон выйдет и — чего ожидали от всех чистильщиков — не выполнит своих обязанностей. Не станет делать этого для людей, чьи правила, запрещающие мечтать о лучшем месте для жизни, обрекли его на смерть. А может, Нельсон боялся, что дорогое и сложное снаряжение, изготовленное им и его коллегами с использованием методов, разработанных задолго до восстания, покинет бункер и просто погибнет в ядовитой атмосфере, не принеся никакой пользы?

— Все нормально? — спросил Нельсон. — Нигде не тесно?

Холстон обвел взглядом шлюз. «Моя жизнь слишком тесна, — захотелось ответить ему. — Моя кожа — тоже. И стены».

Но он лишь покачал головой.

— Я готов, — прошептал он.

Холстон сказал правду. Он странным образом, но искренне чувствовал себя совершенно готовым.

В этот момент он вспомнил, что такой же готовой казалась и его жена.

5

Тремя годами ранее

— Я хочу выйти. Я хочу выйти. Я-хочу-выйти!

Холстон примчался в кафе. Его рация все еще квакала — Марнс кричал что-то насчет Эллисон. Холстон даже не стал ему отвечать, а бегом поднялся на три этажа к месту происшествия.

— Что тут у вас? — спросил он. Протиснувшись сквозь толпу у двери, он увидел, что его жена бьется на полу кафе, а ее держат Коннор и двое других работников с кухни. — Отпустите ее!

Холстон шлепнул по рукам, сжимавшим лодыжки Эллисон, а она едва не угодила ему ботинком в подбородок.

— Успокойся. — Он потянулся к ее запястьям. Эллисон вырывалась из рук с трудом удерживавших ее взрослых мужчин. — Милая, что за чертовщина тут происходит?

— Она бежала к шлюзу, — пояснил Коннор, пыхтя от напряжения.

Перси схватил ее за ноги, и Холстон не стал его останавливать. Теперь он понял, почему тут понадобились трое мужчин. Он наклонился к Эллисон — так, чтобы она его увидела. Ее безумные глаза едва просматривались сквозь завесу растрепанных волос.

— Эллисон, дорогая, тебе надо успокоиться.

— Я хочу выйти. Я хочу выйти. — Ее голос стал спокойнее, но роковая фраза повторялась снова и снова.

— Не говори этого, — велел Холстон. От ее слов по телу пробежали мурашки. Он прижал ладони к ее щекам. — Милая, не говори этого!

Но Холстон понимал, что уже поздно. Ее услышали. Все услышали. Его жена подписала себе смертный приговор.

Он все умолял Эллисон замолчать, но комната уже завертелась вокруг него. У Холстона возникло ощущение, будто он явился на место какого-то ужасного несчастного случая — например, аварии в мастерской — и обнаружил, что пострадали те, кого он любит. Будто они еще живы и шевелятся, но он с первого взгляда понял, что их раны смертельны.

Стараясь убрать волосы с ее лица, он вдруг ощутил на своих щеках горячие слезы. Холстон наконец-то поймал ее взгляд, глаза Эллисон перестали лихорадочно метаться и смотрели осознанно. И на мгновение, всего на секунду — Холстон даже не успел задуматься, не накачал ли ее кто-то наркотиками, не надругался ли как-нибудь, — он увидел в них искру спокойной ясности, вспышку здравомыслия, холодного расчета. А потом Эллисон моргнула — и все это смыло, ее глаза вновь стали безумными, и она начала умолять снова и снова, чтобы ее выпустили.

— Поднимите ее, — попросил Холстон. Он разрывался на части: с одной стороны, он был мужем, чьи глаза туманили слезы, а с другой стороны, шерифом, обязанным исполнить свой долг. И ему не оставалось ничего иного, как закрыть Эллисон в камере, несмотря на то что в тот момент ему хотелось найти какую-нибудь комнатушку, запереться там и вопить. — Туда, — приказал он Коннору, удерживавшему Эллисон за дрожащие плечи, и кивнул в сторону своего кабинета и расположенной за ним камеры. А еще дальше, в конце зала, сияла яркой желтой краской большая дверь шлюза — спокойная и угрожающая, молчаливая и ждущая.

Оказавшись в камере, Эллисон немедленно успокоилась. Она уселась на скамью, уже не сопротивляясь и не бормоча, как будто просто заглянула сюда передохнуть и насладиться видом. Теперь в нервно дергающуюся развалину превратился Холстон. Он расхаживал туда-сюда перед решеткой и повторял вопросы, остававшиеся без ответа, пока Марнс и мэр занимались формальностями. Они обращались с Холстоном и его женой как с пациентами. В сознании Холстона снова и снова прокручивался ужас последнего получаса, но как шериф, привыкший остро чувствовать нарастающее в бункере напряжение, он ощущал слухи, сотрясающие бетонные стены. Накопившееся давление начало с шипением вырываться через щели.

— Милая, поговори со мной, — вновь и вновь умолял Холстон.

Он перестал ходить и теперь стоял перед камерой, стиснув прутья решетки. Эллисон сидела к нему спиной. Она смотрела на экран, на бурые холмы, серое небо и темные облака. Время от времени она поднимала руку, отводя с лица волосы, но больше не шевелилась и молчала. Лишь когда Холстон вставил в замок ключ — вскоре после того, как ее силком завели в камеру и заперли, — она бросила всего два слова: «Не надо», которые убедили Холстона вытащить ключ.

Эллисон игнорировала его мольбы, а в бункере тем временем полным ходом шла подготовка к предстоящей очистке. Когда комбинезон был подобран по размеру и приведен в порядок, техники прошли с ним через зал к камере. Средства для очистки сложили в шлюзе. Где-то зашипел баллон, наполняя аргоном продувные камеры. Суетящиеся люди время от времени проходили мимо камеры, возле которой, глядя на жену, стоял Холстон. Болтающие между собой техники становились зловеще молчаливыми, протискиваясь мимо. Казалось, они даже переставали дышать.

Шли часы, но Эллисон отказывалась говорить — и такое ее поведение породило в бункере новые слухи. Холстон провел весь день, что-то бормоча через решетку и сходя с ума от смятения и муки. Событие, уничтожившее весь его мир, произошло мгновенно. Холстон пытался осмыслить произошедшее, а Эллисон сидела в камере, уставившись на унылый мир на экране, и казалась довольной своим положением чистильщика.

Она заговорила с наступлением темноты, после того как молча отказалась от предложенного ужина, а техники закончили подготовку шлюза, закрыли желтую дверь и отправились пережидать бессонную ночь. Помощник Холстона к тому времени тоже ушел, дважды хлопнув его по плечу. Прошло, как показалось Холстону, множество часов, и он уже был близок к тому, чтобы рухнуть, измотанный слезами и уговорами. Затянутое дымкой солнце опустилось за холмы, видимые из кафе и зала, — холмы, скрывающие далекий рассыпающийся город. И тогда, сидя в камере почти в полной темноте, Эллисон едва слышно прошептала: