Александр Абердин - Летящие по струнам - скользящие по граням Страница 5

Да, так оно и было и когда что-то случалось, я шел за советом именно к нему, но никогда, чтобы на что-то жаловаться. Это на борту космического корабля моё слово было законом, а спустившись с борта я отдавал бразды правления в его руки. Джонни и его подруга Элен были нашими папой и мамой. Впрочем, иногда Элен была ещё и моей любовницей, но такое у нас это считалось вполне естественным делом, вот только никто и никогда не нарушал одного единственного правила - два мальчика одна девочка это ещё куда ни шло, две девочки один мальчик тоже простительно, но никогда мальчик с мальчиком или девочка с девочкой. Элен частенько пропесочивала меня, Гарика и Лиззи за то, что мы спим втроём, сотни раз предлагала нам взять в команду пятую женщину, но мы как-то умудрялись спускать всё на тормозах. Нам ведь втроём было очень хорошо, да, и не так уж и часто мы спали именно втроём в одной постели. Только тогда, когда этого очень хотела Лиззи. Вот чего у нас в команде точно не было, так это совместных детей, но мы хотели полетать ещё лет пятьдесят вместе, а затем забраться в какую-нибудь глушь, на тихую и уютную планету, и стать там мирными фермерами.

Иногда мы даже садились все вместе за стол, брали электронный атлас и выбирали место, где могли бы поселиться, став уже довольно пожилыми людьми. Ещё совсем недавно я ведь чувствовал себя совсем ещё молодым мужчиной. Да, это было очень приятно, сидеть вдевятером и обсуждать, какой дом мы себе построим и сколько в нём будет комнат, а также, что мы станем выращивать на своей земле. Денег у нас всех скопилось столько, что при желании мы смогли бы купить даже полпланеты, чтобы жить там в полном одиночестве, но мы хотели обязательно поселиться в каком-нибудь провинциальном городке, чтобы было кому рассказать в небольшом ресторанчике о своих полётах в космосе. А ещё мы часто гадали, сколько же лет пройдёт, прежде чем нам настолько осточертеет космос, что мы захотим осесть на какой-нибудь планете и обзавестись детьми. Множеством детей, ведь каждая из наших подруг мечтала иметь по мальчику и девочке, как минимум, от каждого из нас и так бы оно и было, если бы не эта жуткая, несправедливая подстава. К выводу, что нас просто подло и цинично подставили ради каких-то там непонятных высших целей, я пришел за минувшие сутки.

Глава 2

Сделка

Вот уж чего я не мог себе никогда представить, так это того, что смогу привыкнуть к тюрьме и своей одиночной камере. С того дня, как меня в неё засадили, прошло десять месяцев и одиннадцать дней. За это время я успел не только обзавестись пусть и не добротными, но всё же кое-какими вещами, хотя большинство из них было всего лишь пластиковыми подделками. Особенно всё то холодное оружие, которое я купил в тюремной лавке. Теперь на моей полке над столом стояло несколько десятков книг, в основном по юриспруденции, а также с полсотни маленьких скульптурок, вылепленных мною из хлебного мякиша с добавлением некоторых других продуктов. Они были двух типов, реалистичные, изображавшие моих друзей, и карикатурные - тех, кто засунул нас в эту тюрягу и некоторых местных типов. До этого времени я и не знал за собой такого таланта, но он во мне как-то прорезался. Однако, вовсе не лепка стала здесь моей главной страстью, а война с тюремной системой и тюремщиками, причём война совершенно особого рода. Как бы там ни было, но не смотря на то, что мы угодили в тюрьму для особо опасных преступников, довольно большое количество гражданских прав мы всё-таки имели и именно ими я и решил воспользоваться.

Раз в неделю мне разрешалось написать письмо родным и близким. Увы, но все они сидели в одной тюрьме вместе со мной. Бывшей жене я писать не мог, но у меня имелся сын Виктор, которому я и стал писать письма, рассказывая о себе и своей жизни, а также о том, как меня и моих друзей оболгали и засадили в тюрягу. Пока что от него я не получил ни одного ответного письма, хотя и знал, что Виктор жив и ещё двадцать лет назад находился на Земле. Я не стал извиняться перед сыном, как и не стал изливать свой гнев на бывшую жену за то, что она пошла вслед за мной в космолётчики, хотя и могла. Вместо этого я рассказал сыну о себе, о том, что я, наверное, рядом с ним выгляжу полным балбесом, ничего не знающем о жизнь и живущим одними только космическими полётами. В общем честно признался в том, что все гравилётчики это люди с большим прибабахом на голову и по существу вечные если не дети, то точно восторженные юнцы, а кто-то этим очень умело пользуется. Самое же главное, что я не просил его ни в чём мне не помогать и даже более того, написал ему, что теперь буду сражаться с системой всю свою оставшуюся жизнь, пока когда-нибудь не помру от старости.

Поскольку все мои электронные письма читали тюремные цензоры, это позволяло мне хотя бы им рассказать всю правду о произошедшем. Дойдут ли мои письма до Виктора или нет, это уже не столь важно. Скорее всего нет, но и этот факт также вооружал меня против системы - на каком основании! На суде никто из нас не признал себя виновным и уже одно только это давало нам кое-какие основания к действиям. Поэтому я каждый день сидел по свои три положенных часа за компьютером и строчил жалобы во все инстанции. Вплоть до посольств тех планет, на которые летала «Синяя птица». Хотя мы и не совершали никаких подвигов, но довезти пассажиров и грузы так же бережно, как мать доносит своё дитя до колыбели, это тоже что-то значит. Увы, но права подавать апелляции мы все были лишены. Зато мы имели право раз в неделю целых четыре часа беседовать с тюремным психологом и со священником. Поэтому уже на следующий день после того, как робот втолкнул меня в камеру, пролежав сутки на холодном стальном полу, на следующий день я в один миг стал православным, католиком, мусульманином, иудеем, буддистом и вдобавок ко всему славяноязычником, а потому назначил встречи психологу и всем шести попам.

Да, эти господа наверное и в самом страшном сне не видели такого кошмара, который я немедленно вывалил им на их бедные головы. Начал я, естественно, с православного попа, тот был мне как-то ближе по месту моего рождения. На следующий день, после того, как я сделал заявку, сразу после обеда полка над стальным столом разъехалась в обе стороны и на её месте появился большой трёхмерный экран, а на нём холёный, дородный поп лет сорока на вид с длинной, чёрной бородой, в которой застряли листик петрушки и несколько хлебных крошек, а губы и особенно глаза, масляно блестели. Попяра явно только что встал из-за стола, за которым сидел с друзьями и изрядно принял на грудь. На мой взгляд это был как раз именно тот клиент, который мне сейчас и требовался. Поп вальяжно кивнул и представился:

- Меня зовут отец Никодим, сын мой. Ты можешь ничего не таясь открыть мне свою душу и поведать о печалях своих.

Внимательно оглядев попа, я тоже кивнул головой и подчёркнуто сухим тоном сказал ему:

- Хорошо, батюшка, вы вполне устраиваете меня, а теперь приготовьтесь выслушать мою исповедь. - После этого я глубоко вздохнул, наклонился вперёд и буквально прохрипел - Я не могу с этим жить, батюшка. Игорь каждую ночь снова и снова сгорает у меня на глазах в зоне СВЧ-переноса энергии, а я только и делаю, что даю ему указания, где ещё он должен заварить трещины в бронепереборке. Поймите, через эти трещины били мощнейшие потоки СВЧ-излучения и они могли убить всех остальных гравилётчиков, которые в тот момент не могли позаботиться о себе. Его глаза уже сгорели, он не мог дышать потому, что лёгкие вдыхали раскалённый газ, но ему нужно было заварить щелочку длиной в каких-то три сантиметра, чтобы восстановить целостность переборки. Все десять ремонтных роботов уже сгорели, а мой друг, которого я знаю вот уже двести сорок восемь лет, буквально с детского сада, ещё держался и мог управлять сервоприводами своего бронескафандра. Ему было очень больно, нестерпимо больно, ведь он находился в самой настоящей духовке и зажаривался в ней заживо, кроме него никто не мог выполнить эту работу. Все остальные мои друзья спасали корабль и наших друзей, спящих в анабиозе, а я его пилотировал, продираясь сквозь гравитационные вихри, которые били по корпусу, словно гигантские молоты, отчего разлетались вдребезги люки и переборки. Мой друг погибал у меня на глазах и хотя не я его послал в реактор, он сам в него помчался, виноват в этом был именно я, ведь мы давно уже отлетали своё и могли списаться со службы.

Стоило только мне сделать паузу, как поп осенил меня крестным знамением и елейным тоном сказал:

- Сын мой, воин, положивший живот свой за други своя...

Тут я действительно не выдержал и заорал на него:

- Заткнись, сволочь! Мой друг ещё не умер! Большая часть его головного мозга и две трети спинного сохранились и сейчас находятся внутри нашего корабельного робохирурга, а эта машина не пострадала. Он жив! Понимаешь ты это, жив! Робохирург поддерживает жизнедеятельность мозга Гарика и клетка за клеткой выращивает его нервную систему, а затем он вырастит его скелет, внутренние органы и мышцы, и тогда мой друг, наш друг и брат, выйдет из него, чтобы на десять лет загреметь на каторгу. Поэтому не говори мне о том, что он умер героем. Это в моих воспоминаниях Игорь умирает в жутких мучениях, но в моём сознании он продолжает жить и бороться за свою жизнь потому, что мы все без него осиротеем. - Поп оторопел от моей отповеди и встал, наверное, чтобы уйти, но я рявкнул ещё громче и теперь уже командирским тоном - Сидеть! Слушать и не перебивать меня! Только посмей уйти, жирный, ленивый наземник, я тебе такую жизнь устрою, что ты у меня взвоешь. Ты должен выслушать всё, чтобы понять всю мою боль, всю нашу боль и почувствовать, как несправедливо с нами поступили.